Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда! - Бен Чу

Недовольство и маостальгия

В конце 2011 года ничем не примечательная рыбацкая деревня под названием Укань, затерявшаяся между покрытых буйной тропической растительностью холмов южной провинции Гуандун, внезапно превратилась в самую значимую точку на карте Китая. Жителям Укани стало известно о намерении партийных чиновников заключить сделку с некими застройщиками о продаже им принадлежащей деревне общественной земли. Обитатели деревни решили, что, как это уже не однажды случалось, чиновники, вместо того чтобы потратить деньги на общественные нужды, попросту положат их к себе в карман. Однако на этот раз жители не собирались мириться с таким положением дел. Большая группа людей собралась около двух местных представительств власти: у здания партийного комитета и возле полицейского отделения. Разъяренная толпа разгромила оба здания.

Власти отреагировали мгновенно. Тихий человек по имени Сюэ Цзиньбо нехотя согласился на просьбы односельчан вести от их имени переговоры с властями. В один из вечеров его окликнули из микроавтобуса без опознавательных знаков и затем, связав, запихнули внутрь и отвезли в полицейский участок. Живым оттуда Сюэ уже не вышел. Полиция заявила, что он скончался от инфаркта, но явившимся, чтобы забрать тело, членам его семьи было очевидно, что причиной смерти Сюэ стали жестокие побои. Жителей деревни охватил гнев. На этот раз они вывезли из деревни всех партийных чиновников и полицейских и забаррикадировали ведущие к деревне дороги. Власти стянули силы снаружи и прекратили подвоз в деревню продовольствия. Укань оказалась в осаде. Каждому было ясно, что за этим последует. Наверняка государственная машина пустит в ход превосходящие силы и подавит мятеж, подобно тому как это произошло на Тяньаньмэнь в 1989‑м.

Однако Укань не была разгромлена. Напротив, требования жителей деревни были удовлетворены. Партбосс провинции Гуандун, честолюбивый человек по имени Ван Ян, сконфуженный широким откликом мировых средств массовой информации на события в Укани, пообещал провести расследование первоначальной земельной сделки, ставшей причиной бунта. Обитателям деревни также было разрешено провести новые выборы. Со времени роспуска маоистских коммун в начале 1980‑х в китайских деревнях регулярно происходили выборы, однако это был всего лишь фальшивый ритуал, призванный изображать демократию на местном уровне, с кандидатами, которых партийные чиновники заранее проверили на благонадежность. Уканьские выборы не походили на эту модель: они были свободными и честными. Жители сделали новые деревянные урны для голосования, и 85 процентов из семи тысяч зарегистрированных избирателей явились для голосования на избирательный участок. Если принять идею о традиционной непредрасположенности китайцев к демократии, энтузиазм населения Укани по поводу осуществления своих избирательных прав кажется поистине удивительным.

Среди всех нелепостей, воображаемых нами в отношении современного Китая, самая большая глупость — идея о том, что все китайцы как один довольны и бесконечно благодарны коммунистической партии за растущий уровень собственного благосостояния. В уканьских событиях необычен был не мятеж как таковой, а то, что мятежники сумели сообщить о происходящем в средства мировой массовой информации, опередив карательные акции властей. Протесты отчаявшихся обитателей китайских деревень против действий властей становятся по всей стране все более частыми. По понятным причинам точное их количество держится в секрете, однако не вызывает сомнения тот факт, что ежегодно происходят десятки тысяч бунтов, большинство из которых, как и в Укани, вызвано коррумпированностью местных органов власти. По данным Китайской академии общественных наук, в 2006 году произошло более чем 90 000 «массовых инцидентов», в десять раз больше, чем за предшествующее десятилетие. В 2010 году профессор университета Цинхуа Сун Липин подсчитал, что за год произошло около 180 000 случаев массовых беспорядков, то есть примерно 500 в каждый отдельно взятый день. Во многих из этих мятежей участвуют люди, доведенные до такой степени безысходности, что и угроза потери средств к существованию или даже самой жизни не останавливает их перед выражением своего гнева. Добавьте к этому многие миллионы тех, кто молча кипит от отчаяния из-за притеснений, которые им приходится терпеть от коррумпированной партийной власти на местах.

Растущее общественное недовольство в Китае захватывает далеко не одних лишь деревенских жителей. За последнее тридцатилетие Китай превратился из общества, в котором практически каждый был беден, в страну, где разница между доходами разных групп населения — одна из самых больших в мире. Сейчас в Китае насчитывается более миллиона миллионеров в долларовом эквиваленте, на пересчет в долларовой валюте США. В то же время около 170 миллионов человек перебиваются меньше чем на 2 доллара в день. Средние классы при этом не менее, чем самые нищие, рассержены из-за стремительно нарастающего неравенства, поскольку им хорошо известно, что источник доходов китайских супербогатых кроется не в неустанном труде, а в непотизме и коррупции.

Я с особенной ясностью осознал это во время посещения Гуандунского музея изобразительных искусств в 2012 году. Одна из поразивших меня современных скульптурных композиций представляла собой золотой кирпич, парящий над грудой обломков. Я не сразу понял, в чем смысл этой работы, но стоявшие рядом со мной китайские друзья уловили его мгновенно. Это обличение того, что происходит в жизни современного Китая, пояснили они мне; художник изобразил золотое меньшинство, оторвавшееся от большинства и оставившее народ существовать на куче мусора. Никогда ранее мне не приходилось наблюдать, чтобы произведение современного искусства оказывало на зрителей столь глубокое впечатление.

Всепроникающее чувство экономического неравенства и несправедливости оказывает на некоторые слои общества довольно странное воздействие. Многие побывавшие в Китае люди были заинтригованы, более того, встревожены поднявшейся в последние годы волной ностальгии по временам Мао. «Цитатник», состоящий из высказываний Председателя, призванных поднимать людей на подвиг, был в Китае бестселлером на протяжении 1960‑х и 1970‑х годов. Каждый гражданин во избежание неприятностей должен был приобрести эту книжицу, в чем и заключалась причина ее необыкновенной популярности. Благодаря доходам от авторских прав Мао, хотя это и не афишировалось, был богатым человеком в своей нищей и часто голодающей стране. И вот в последние годы продажи «Цитатника» выросли, несмотря на то что никто теперь не заставляет китайцев отдавать дань культу личности. Зарегистрировано резкое увеличение числа посетителей родной деревни Мао в Хунани. Открылись даже так называемые красные рестораны с представлениями кабаре на сюжеты культурной революции, в которых актеры в костюмах той эпохи разоблачают злодеев‑помещиков. Большинство китайцев, с которыми мне приходилось обсуждать происходящее, считают, что причиной неожиданного всплеска любви к человеку, принесшему китайскому народу столько бедствий, является не реальное стремление вернуться обратно во времена коммунизма, а растущее недовольство коррумпированностью властей, приведшей к колоссальному неравенству в обществе.

Решающее значение имеет размах неравенства. В период правления Бо Силая в Чунцине наблюдалось значительное возрастание маоистских настроений среди населения, хором распевавшего вытащенные на свет из небытия революционные гимны. Одним из объяснений этого может служить то, что Бо обильно сдабривал маоистской риторикой популярные местные начинания, призванные помочь беднейшим слоям населения, как, например, предоставление нуждающимся дешевого жилья.

Писатель Юй Хуа, сам бывший хунвейбином («красным охранником») в мрачные дни культурной революции, считает, что стимулом современной маостальгии является тоска по равенству. «Несмотря на то что жизнь эпохи маоизма была нищей и полной ограничений, — говорит он, — в те времена не существовало широкоохватного, жестокого соревнования за выживание, была просто не наполненная реальным смыслом «классовая борьба». Поскольку на самом деле классов тогда не было, вся «борьба» заключалась попросту в скандировании лозунгов».

Можно ли, однако, считать, что народное недовольство способно повлечь за собой революцию? Жители деревни Укань восстали против местных партийных чиновников, но при этом они не призывали к свержению компартии вообще. Они, напротив, обращались к пекинским властям с просьбой о защите от произвола местных чиновников. Некоторые утверждают, что с очагами мятежа всегда в конце концов удается справиться и что, несмотря на возмущение в народе, позиции компартии ничто всерьез не угрожает. Тем не менее мне кажется, что подобный взгляд не учитывает накопившегося в обществе глубочайшего недоверия к политической системе в целом. Личный опыт говорит мне, что мало найдется китайцев, которые, как бы осмотрительны ни были их высказывания на публике, на самом деле столь наивны, что считают единственной причиной всех зол в стране неправомерные действия отдельных чиновников на местах. Они знают, что коррупция пронизывает всю структуру компартии снизу доверху, оставив лишь пустую оболочку от ее клятв беззаветно посвятить себя служению народу. Интернетный опрос, проведенный в 2010 году газетой «Жэньминь жибао», подтверждает это мнение. Согласно опросу, 91 процент респондентов считает, что все китайские богачи так или иначе связаны с политическими структурами. «У кого больше власти: у бизнесменов или у политиков?» — спросил я как-то у своей тетушки. «У политиков ее, конечно, намного больше», — ответила она, не задумываясь.