Серое Преосвященство: этюд о религии и политике - Олдос Хаксли

В эпоху, когда не писали ни вестернов, ни детективных романов, самой увлекательной литературой для мальчика с воображением были, вероятно, хроники крестовых походов. В уме ребенка, росшего во времена Франсуа дю Трамбле, неверные занимали то же место, что и краснокожие в умах школьников недавних времен.

Выросши, большинство людей забывали о неверных, как забывают теперь об индейцах. Не то — Франсуа дю Трамбле. Уйдя в монастырь, он очутился в мире, где неверные были постоянной темой разговоров и даже молитв. Святой Франциск был глубоко озабочен миссиями, мученичеством и возвращением Святых мест. У его последователей эта озабоченность стала традицией. Все францисканцы, включая, конечно, капуцинов, испытывали род профессионального интереса к крестовым походам. К этому профессиональному интересу отец Жозеф добавил свой личный энтузиазм. Его воображение с детства было приковано к Голгофе. Святые места были так же дороги ему, как родина. Освобождение их было делом духовного патриотизма. От Страстей Христовых логика чувства и воображения вела к выводу, что крестовый поход против турок есть одна из высших обязанностей христианина. Размышления на эту тему кристаллизовались у отца Жозефа в форме видений и голосов; Бог приказывал ему трудиться ради крестового похода и неясно намекал на успех. И вот Провидение послало ему последнего из Палеологов, и греки умоляли герцога придти и повести их против неверных. Это было новое призвание, задача более высокая и славная, нежели проповедь равнодушным и заблудшим. В Иезекили вспыхнул энтузиазм. И одновременно Тенеброзо-Кавернозо окинул взглядом политическую сцену и нашел расположение сил необычайно благоприятным для крестового похода. Существующее равновесие в Европе было крайне неустойчивым. Габсбурги, как не уставал напоминать Ришелье, намеревались во имя Контрреформации навязать свое прямое правление или влияние всей Европе. Встревоженные испано-австрийской угрозой, протестантские страны готовились к войне, которую ожидали по истечении двенадцатилетнего перемирия между Испанией и Голландией в 1621 году, — но началась она в 1618-м, в Богемии, восставшей против императора. В регентство королевы-матери традиционная антииспанская политика Франции приняла противоположное направление; но очевидно было, что страх перед усилением Габсбургов рано или поздно заставит вернуться к стратегии Франциска I и Генриха IV. Тем временем все германские государства наращивали армии; громадная военная машина Испании достигла совершенства, невиданного со времен Рима; росла морская мощь Голландии; шведы начали использовать научные методы в военном деле. Вся Европа кишела солдатами, готовыми по первому слову отправиться в поход. Насмешники могли считать крестовый поход абсурдом и химерой; но именно в тот момент истории умный политик нашел бы много доводов в пользу такой идеи. Если бы крестовый поход был организован вовремя, война, которую все считали неизбежной, могла бы быть предотвращена и великие державы примирились бы, объединив усилия против общего врага. Сбылась бы мечта Иезекили о воссоединении христианского мира. События показали, что этот план неосуществим. Но, если мы допустим на минуту желательность истребления огромного числа мусульман, то вынуждены будем согласиться с отцом Жозефом, что во втором десятилетии семнадцатого века не было политики более дальновидной, чем большой международный поход против турок. Насущной практической задачей было убедить великие державы в преимуществах столь дальновидной политики. Ришелье, когда спросили его совета, покачал головой и перечислил препятствия, которые предстояло преодолеть. Но это не погасило энтузиазма у его партнеров; в конце концов епископ согласился сделать все, что сможет, для продвижения этого плана — при условии, что герцог Неверский, предъявляя свои претензии на политическую власть, объединит силы с отцом Жозефом.

Крестовый поход невозможно было предпринять без открытого одобрения и поддержки Ватикана. Поэтому, получив необходимые разрешения, отец Жозеф немедленно отправился в Рим, как всегда пешком. Крестовый поход был не единственным его делом и Невер — не единственной важной персоной, которую он представлял. От Конде он должен был передать объяснения, извинения и просьбу простить его за недавнее сотрудничество с гугенотами; от Марии Медичи — приветствие; от госпожи д'Орлеан — напоминание о том, что ее кальварианки все еще ждут буллы, которая сделает их независимой конгрегацией; а от своего собственного ордена — просьбу о разрешении организовать миссии среди еретиков Пуату.

Камилло Боргезе, правивший в Риме под именем Павла V, был по натуре законником, державшимся буквы, а не духа, педантом и придирой. И, хотя вначале он подозрительно отнесся к упоминаниям монаха о его видениях и откровениях, дар «увлекательной беседы» и «бесконечная ловкость в обхождении с благородными людьми» возымели свое обычное действие. Монах произвел впечатление на папу и в конце концов убедил его. Папа обещал поддержать план крестового похода всей церковной машинерией. Но прежде, чем план будет признан официально, монаху следует прощупать все заинтересованные правительства. Весной 1617 года, когда отец Жозеф покидал Рим, ему были твердо обещаны буллы о кальварианках и миссиях в Пуату и выдано письмо понтифика к испанскому монарху, уполномочившее его вести переговоры о крестовом походе. Он пробыл в Риме долго — в общей сложности около восьми месяцев, — но достиг всего, чего добивался. Больше того: он познакомился с некоторыми высшими чинами римской курии и произвел на них глубокое впечатление своим усердием, честностью и выдающимися талантами. Недели, проведенные в Лудене, сделали его человеком, с которым считалась Франция, месяцы в Риме — фигурой, влиятельной в Церкви. С этой поры мы можем видеть, как он обменивается письмами с нунциями, легатами, кардиналами и даже папским государственным секретарем.

Другой ликовал бы; но отец Жозеф всегда был начеку, чтобы не впасть в грех гордости и тщеславия. Он давно отучил себя от внешних проявлений удовольствия и неудовольствия и в значительной мере, несомненно, подавил в себе и внутренние их проявления. Единственной эмоциональной поблажкой, которую он дал себе, поспешая на север, через Умбрию и Тоскану, было стихосложение. Под влиянием сдерживаемого восторга в голове его вскипали поэтические образы. В промежутках между медитациями он сочинил и запомнил поразительное количество стихов — на французском и на латыни. На мертвом языке он начал и с поразительной скоростью — 200 стихов в день — довел до половины большую эпическую поэму о турках и крестоносцах. На французском он изливал свои чувства в религиозной лирике, и одно из стихотворений — длинная рапсодия о весне как символе вечной жизни — содержит такие очаровательные строфы, посвященные соловью:

En mille tours il faranneDe sa voix les long replis:Ainsi tout le ciel resonneDe mille choeurs accomplis.

Aisement Ton ne peut direDe ce long chant nuit et jourS'il meurt, s'il pame, ou soupireDe tourment, d'aise ou d'amour.

Quand par le champs je m'egaye,En quelque air devotieux,Ce chantre jaloux s'essayeD'elever sa voix au cieux.

Mais en plus pleine musiqueLa violente douceurDe Pharmonie angeliqueRepond aux voix de mon coeur.

Ces oisellons que rassemblentEn un leurs accents diversAux motet des Saints ressemblentUnis en tout l'univers[35].

Слагая стихи, молясь, распевая гимны в соперничестве с бесчисленными весенними итальянскими соловьями, отец Жозеф пришел в Турин. Здесь он снова превратился в дипломата. Красноречие пророка, дар увлекательной беседы, бесконечная ловкость в обхождении с благородными людьми — все было пущено в ход, но без особого успеха. Карл Эммануил Савойский был занят войной с Испанией, и ему было не до крестовых походов. Через несколько недель отец Жозеф снова пустился в путь. Форсированным маршем преодолел Альпы и в начале июня явился в Париж. За двенадцать месяцев, что он отсутствовал, в высоких политических сферах, куда его медленно, но верно затягивала судьба, произошло много странных событий. Осенью 1616 года Ришелье стал членом Королевского совета, государственным секретарем по военным и иностранным делам. До высшей власти, к которой он смолоду стремился и двигался хитрыми и часто унизительными путями, было рукой подать. А тут вдруг воспитательная система королевы-матери дала плоды — и плоды ужасные. Мальчик, которого каждое утро пороли, стал фактическим, а не только номинальным королем Франции. Мать, однако, продолжала обращаться с ним, как с ребенком, удерживая власть в своих руках и в руках четы Кончини. В силу привычки, а также по лености, из робости Людовик ХШ до сих пор мирился с таким положением вещей. И вот, без предупреждения, он отплатил матери за ее бесчувственность, за тысячи хладнокровных методических порок. Он приказал капитану гвардии арестовать Кончини и добавил, что в случае сопротивления его можно убить. Это был смертный приговор. Кончини застрелили при входе в Лувр, и через несколько часов его обнаженное и изуродованное тело было подвешено за ноги на Новом мосту, а вокруг плясала и радостно бесновалась толпа. Еще и на следующий день толпа была так велика, что карета Ришелье надолго задержалась перед въездом на мост, и будущий кардинал мог наглядно убедиться в том, что бывает с непопулярными министрами, когда они лишаются королевской благосклонности. Для него мораль отвратительного зрелища была ясна: «Если достиг политической власти, — свидетельствовал этот кастрированный и раскромсанный труп, — то уж постарайся ее удержать». Все восемнадцать лет своего владычества Ришелье действовал, исходя из этой предпосылки. Между тем, игра была закончена, во всяком случае, временно. Будучи фигурой маловажной, епископ Люсонский не разделил судьбу Кончини, а лишь отправился в ссылку вместе с королевой-матерью. Следующие четыре года страной правил Люин, средних лет помещик, к которому молодой Людовик испытывал необыкновенную привязанность и восхищение по причине его мастерства в соколиной охоте.