Пелагия и чёрный монах - Борис Акунин

— Поедем, — пробормотал Алёша.

— И о той ночи поговорим?

— Поговорим.

Бердичевский торжествующе оглянулся на врача: каково? Тот озабоченно хмурился.

— С вами, верно, там что-то невероятное случилось? — тихонечко, как рыбак леску, вытягивал свою линию Матвей Бенционович.

— Случилось.

— К вам явился Василиск?

— Василиск.

— И вас чем-то напугал?

— Напугал.

Доктор отодвинул следователя в сторону.

— Да погодите вы. Он же просто повторяет за вами последнее слово, разве вы не видите? Это у него в последние три дня развилось. Речитативная обсессия. Не может концентрировать внимание более чем на минуту. Он вас не слышит.

— Алексей Степаныч, вы меня слышите? — спросил товарищ прокурора.

— Слышите, — повторил Ленточкин, и стало ясно, что Донат Саввич, к сожалению, прав.

Матвей Бенционович разочарованно вздохнул.

— Что с ним будет?

— Неделя, много две, и… — Доктор красноречиво покачал головой. — Если, конечно, не произойдёт чуда.

— Какого чуда?

— Если я не обнаружу способ, которым можно остановить болезненный процесс и повернуть его вспять. Ладно, идёмте. Ничего вы от него не добьётесь, как и ваш предшественник.

Вернувшись в кабинет Коровина, заговорили уже не о несчастном Алексее Степановиче, а именно о «предшественнике», то есть о покойном Лагранже.

— Кажется, по роду деятельности я обязан быть неплохим физиогномистом, — говорил Донат Саввич, поглядывая то на Бердичевского, то в окно. — И ошибаюсь в людях очень, очень редко. Но ваш полицмейстер своей выходкой, признаться, поставил меня в тупик. Я бы с уверенностью поручился, что это типаж уравновешенный, с высокой саморасценкой, примитивно-предметного мировосприятия. Такие не имеют склонности ни к суициду, ни к психотравматическому помешательству. Если кончают с собой, то разве что от полной безысходности — перед угрозой позорного суда либо когда от запущенного сифилиса нос провалится и глаза ослепнут. Если сходят с ума, то от чего-нибудь пошлого и скучного: начальство по службе обошло, или выигрыш в лотерею на соседний номер выпал — был такой случай с одним драгунским капитаном. Я бы к себе такого пациента, как ваш Лагранж, ни за что не взял. Неинтересно.

Как-то само собой, без особенных усилий со стороны обоих собеседников, получилось, что первоначальная взаимная настороженность и даже колючесть сошли на нет, и разговор теперь вёлся между умными, уважающими друг друга людьми.

Матвей Бенционович тоже подошёл к окну, посмотрел на нарядные домики, где жили подопечные Коровина.

— Содержание больных, верно, обходится вам в круглую сумму?

— Без малого четверть миллиона в год. Если поделить на двадцать восемь человек (а именно столько у меня сейчас пациентов), в среднем получится примерно по восемь тысяч, хотя, конечно, разница в расходах большая. Ленточкин мне почти ничего не стоит. Живёт, как птаха божья. И, боюсь, скоро упорхнёт, «улетит на небо». — Доктор печально усмехнулся.

Потрясённый невероятной цифрой, Бердичевский воскликнул:

— Восемь тысяч! Но это…

— Вы хотите сказать «безумие»? — улыбнулся Донат Саввич. — Скорее блажь миллионера. Другие богачи тратят деньги на предметы роскоши или кокоток, а у меня своё пристрастие. Это не филантропия, поскольку делаю я это не для человечества, а для собственного удовольствия. Но и на благотворительность я расходую немало, потому что из всех земных достояний превыше всего ценю собственную совесть и всячески оберегаю её от терзаний.

— Однако же не кажется ли вам, что вашу четверть миллиона можно было бы потратить с пользой для гораздо большего количества людей? — не удержался от шпильки Матвей Бенционович.

Врач снова улыбнулся, ещё благодушнее.

— Вы имеете в виду голодных и бездомных? Ну, разумеется, я не забываю и о них. Доход с доставшегоря мне по наследству капитала составляет полмиллионa в год. Ровно половину я отдаю благотворительным обществам как добровольный налог на богатство или, если угодно, в уплату за чистую совесть, зато с оставшейся суммой уже поступаю по полному своему усмотрению. Вкушаю фуа-гра безо всякой виноватости, а хочется играть в доктора — играю. С полной душевной безмятежностью. А вы разве пожалели бы половину своего дохода в обмен на крепкий сон, здоровый аппетит и гармонию с собственной душой?

Матвей Бенционович лишь развёл руками, затруднившись ответить на этот вопрос. Не толковать же миллионщику про двенадцать детей и про выплату банковской ссуды за домик с садом.

— На самого себя я трачу сущую ерунду, тысяч двадцать-тридцать, — продолжил Коровин, — всё прочее уходит на моё увлечение. Каждый из моих пациентов — настоящий клад. Все необычные, все талантливые, про каждого можно диссертацию написать, а то и книгу. Я вам уже говорил, что беру не всякого, а с большим разбором и только тех, кто мне чем-либо симпатичен. Иначе не установить доверительной связи.

Он посмотрел на товарища прокурора, улыбнулся ему самым приязненным образом и сказал:

— Такого человека, как вы, пожалуй, взял бы. Если, конечно, у вас обнаружился бы душевный недуг.

— В самом деле? — рассмеялся Бердичевский, чувствуя себя польщённым. — Что же я, по-вашему, за человек?

Донат Саввич собрался было ответить, но здесь его взгляд опять обратился в окно, и он с заговорщическим видом объявил:

— А вот мы сейчас узнаем.

Открыл створку, крикнул кому-то:

— Сергей Николаевич! Опять подслушиваете? Ай-я-яй. Скажите лучше, при вас ли ваши замечательные очки? Отлично! Не будете ли вы столь любезны заглянуть ко мне на минуту?

Вскоре в кабинет вошёл щуплый человечек, одетый в некое подобие средневековой мантии, в большом берете и с полотняной сумкой, в которой что-то постукивало.

— Что это у вас? — с интересом спросил доктор, показывая на сумку.

— Образцы, — ответил странный субъект, разглядывая Бердичевского. — Минералы. С берега. Эманационный анализ. Я объяснял. Но вы глухи. Это кто? Почему про того?

— А вот, позвольте представить. Господин Бердичевский, блюститель законности. Прибыл, чтобы расследовать наши таинственные происшествия. Господин Лямпе, гениальный физик и по совместительству мой постоялец.

— Понятно, — покосился на Коровина товарищ прокурора, а «физику» осторожно сказал. — M-м, рад, очень рад. Желаю здравствовать.

— Блюститель? Расследовать?! — закричал сумасшедший, не ответив на приветствие. — Но это… Да-да! Давно! И на вид не такой, как тот! Я сейчас, сейчас… Ах, где они? Куда?

Он так взволновался, что Матвею Бенционовичу стало не по себе — не накинется ли, однако доктор успокаивающе ему подмигнул.

— Вы ищете ваши замечательные очки? Да вот же они, в нагрудном кармане. Я как раз хотел попросить вас произвести хромоспектрографию этого господина.

— Что-что? — ещё больше встревожился чиновник. — Хромо…

— Хромоспектрографию. Это одно из изобретений Сергея Николаевича. Он открыл, что каждый человек окружён некоей эманацией, невидимой зрению. Цвет этого излучения определяется состоянием внутренних органов, умственным развитием и даже нравственными качествами, — с самым серьёзным видом стал объяснять Коровин. — Очки господина Лямпе способны делать сей призрачный ореол видимым. И надо сказать, эманационный диагноз в части физического здоровья у Сергея Николаевича нередко оказывается верен.

Человечек тем временем уже нацепил на нос огромные очки с фиолетовыми стёклами и наставил их на Бердичевского.

— Хорошо, — забормотал Лямпе. — Отлично… Не то, что тот… Малинового нет вовсе… Жёлто-зелёная подсветка — ай-я-яй… Ну да ничего, зато оранжевое есть… Голова… Так… Сердце… Знаете ли вы, что у вас нездоровая печень? — спросил он вдруг совершенно нормальным голосом, и Матвей Бенционович вздрогнул, потому что у него в последнее время действительно покалывало в правом боку, особенно после ужина.

Сдёрнув с носа свои нелепые окуляры, безумец схватил следователя за руку и зачастил:

— Поговорить! Непременно! С глазу на глаз! Давно жду, давно! Голубого много! Значит, сможете понять! Сейчас же! Ко мне, ко мне! О, наконец!

Он потащил Бердичевского за собой, да так решительно, что перепуганный чиновник еле вырвался.

— Успокойтесь, Сергей Николаевич, успокойтесь, — пришёл на помощь доктор. — Сейчас мы с Матвеем Бенционовичем договорим, и я его отправлю к вам в лабораторию. Идите туда, ждите.

Когда бормочущий и размахивающий руками пациент скрылся за дверью, Донат Саввич, сделав страшные глаза, прошептал:

— У вас не более пяти минут, чтобы покинуть территорию лечебницы. Иначе Лямпе вернётся, и так просто вы от него не отвяжетесь.

Совет был хорош, и Бердичевский счёл за благо им воспользоваться, тем более что задерживаться в клинике далее казалось излишним.