Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

то багряными, то жёлтыми листьями. В ложбинке, по которой суетливо спешил ручей, вился буйный хмель. Сюда же была протоптана тропка – след к водопою, особенно приметный среди невысоких густых папоротников.

«По этой бы тропке щас в глухомань, чтоб никто не нашёл...» отвязывая дощаник, тоскливо оглядывался через плечо Потап. И люто завидовал зверью, которое служило лишь себе самому, своим желаниям. Неволен человек от рождения. Помыкают им все, помыкают... А чем он хуже зверя лесного?

Стеречь рубежи... от кого стеречь? От этих забитых туфанов? Они ж ясак нам платят... Или от тех, кто живёт в верховьях Учура? Может, и правда, кто-то покушается на наши земли? Ладно уж, поплывём, коль так надо.

Но едва дощаник отчалил, из-за поворота навстречу ему выплыло юркое судёнышко.

– Ну-ко, молодцы удалы, во-он туда подплывайте, – приказал осадистый мужичок на корме. Приказал и, всмотревшись, удивился: – О, дак вы нашенские! Отлас, однако?

– Он самый, – ответил Володей, узнав в говорившем Исая Гарусова, к которому был послан в подчинение.

– А Фёдор где? Ширманов где, спрашиваю?

– Ширманов? – не зная, чего ему ждать от этой встречи, угрюмо переспросил Володей. – В раю он, Ширманов. Ежели пускают туда нашего брата.

– В каком раю, спрашиваю? В каком раю?

– В том, который не про тебя.

– Поговори у меня, поговори! Язык укорочу! Живо на берег! На берег, говорю! – прикрикнул Исай, и тотчас два казака из его команды прыгнули на отласовский дощаник.

– Мы вас не звали, кажись, – сказал Отлас, моргнув Потапу. Тот взял незваных гостей под мышки, швырнул в воду. Казаки, судя по всему, плавать не умели. Покричав и потрепыхавшись, пошли ко дну.

– Чо творишь, ордынец? Чо вытворяешь? – размахивая руками, частил Исай.

– Дурь остужаю, – скалил калёные зубы Отлас. Подождав, когда тонущие казаки выбьются из сил, протянул одному весло, Потап – другому, и так, на вёслах, повели их к берегу.

«Напрасно я – думал Володей, – с первого шага начал зубатить с Гарусовым. Под его началом служить. А эта козлиная порода только и ждёт случая, когда сможет боднуть. Ну да ладно, дурачком притворюсь».

– Любимко, – шепнул он другу, которому тоже Исай пришёлся не по душе, и он тискал рукоять сабли, широко раздувал покрасневшие ноздри. – Ты поосторожней с им. Сперва приглядимся. И ты, Потап.

– А этот медведушко... чей он? – опасливо обходя Потапа, пытал Исай, сам юркий маленький, с пчелою в глазах. Голосок тонкий, въедливый, как у всех Гарусовых, белое, словно сметаной вымазанное лицо.

– Тятин да мамин, – пробасил Потап, легонько отстраняя его от себя. Легонько, а пятидесятник отлетел сажени на две.

– Легче балуй! Слышь ты? Легче! – взвизгнул Исай. – Ишь размахался!

– Он шшекотки боится, – пояснил Володей. Чо на берег-то зазвал?

– Дак надо же с вами обнюхаться, – слова горошком катились частые, словно и не его были, а только в нём хранились и теперь просыпались нечаянно. Глаза прощупывали, в уме всё взвешивали.

Только что чувствовал себя здесь хозяином – не зря вон туфаны-то жмутся, угрюмятся при виде этого вертлявого шустрого человечка. Видно, немало им от него доставалось. Стало быть, Иса-то – это он?

«Ясное дело, он!» – решил Володей.

Туфаны сбились в тесную кучу. Егор и женщины скрылись. Лишь старый туфан вышел навстречу и заискивающе пожал двумя руками маленькую ручку пятидесятника. Тот принял это как должное.

– Как вы живёте тут? Как поживаете, спрашиваю?

Старик кивал, не отвечая, и вместе с ним кивали петушиные гребни, клювы, звериные зубы и какие-то блестящие пластинки.

– Иса, Иса, – бормотал он, и вслед за ним это искажённое имя повторяли все соплеменники.

– Иса, Иса, – разносилось по лесу.

Где-то щёлкала белка, стрекотала сорока. На полянку ёж выскочил, поглядел на людей, которые вечно из-за чего-то не ладят, нанизал на иголки пяток налитых солнцем берёзовых листьев, принюхался – нет, тут добром не пахнет! – и юркнул в кусты. Там прятались женщины, которых слабым голосом звал старец, сердился, удерживая свою невесту за руку, Егор. А старец, власть предержащий, призывал и её, и всех остальных женщин, чтобы отдать на потеху чужеземцам, чтобы услужить маленькому суетливому человечку.

И женщин вывели, и с ними вышел Егор.

– Не до их мне вовсе, – отмахнулся Исай, увидев насупленные лица спутников Отласа. Егора, стиснувшего в руках топор. – Переведи, – сказал он молодому туфану.

Егор обрадованно и быстро всё растолмачил. И тотчас дружно, словно только что язык обрели, заговорили все туфаны.

Казаки уж посматривали по сторонам, правили усы, разглаживали бороды. Двое искупавшихся без стеснения тут же сняли штаны и сушили их над костром, отгоняя ветками липнущих к телам комаров. И это скопление разноплеменных людей, мирно беседовавших через Егора друг с другом и между собой, напомнило Отласу домашние покосы. Там, бывало, под вечер сойдутся соседи у балаганов, сидят и стоят подле одного костра, о чём-то судят, перешучиваются, ссорятся. Потом уж, когда совсем завечереет, вдруг заведут песню, и по-особому мягко смотрят через дымок костра их утомлённые глаза, и распахиваются на какое-то мгновение души, расслабляются плечи