Источник - Джеймс Миченер

– Ты, Зучанский. Ты видел тот каменный дом. Сколько тебе нужно человек? Будешь брать его этаж за этажом. Драться придется как следует… как в Хайфе. Сколько тебе надо?

– Н-ну… – пробормотал Зучанский. – С Габбаи и Пеледом…

– Они твои. Так сколько тебе?

– Тридцать.

– Собирай их. – Зучанский замялся, и Райх гаркнул: – Собрать всех! И быстро!

Отряд для штурма каменного здания был отобран.

– Теперь ты, Бар-Эль. Сколько тебе нужно людей, чтобы захватить развалины крестоносцев?

– Если дашь Готтесмана, нам хватит сорока пяти… пятидесяти. Перед штурмом мы их развернем в окопах.

– Значит, пятьдесят. Они твои. – Райх посмотрел на оставшихся и сказал: – Полицейская станция… на верху лестницы. Она для меня. И для Багдади. Ты сможешь подтащить взрывчатку к стене?

– Да, – спокойно ответил бывший житель Ирака.

Но тут Тедди Райх увидел Веред и прекратил планирование операции.

– Не дочь ли ты Пинхуса Евницкого?

– Да, – смутилась Веред.

– Почему ты не пишешь родителям?

– Они потребуют, чтобы я вернулась домой.

– С кем ты здесь?

Веред показала на Бар-Эля, у которого были припухшие, покрасневшие глаза, и Райх улыбнулся этому лихому парню.

– Минутку! – возмутился тот.

– О нет, мы не спим с ним! – вспыхнула Веред.

Нервное напряжение пальмахников разрядилось смехом и шуточками.

– Мы не спим! – повторил один из них, и все стали подталкивать Бар-Эля.

– Ладно! Ладно! – пробурчал он.

– Илана, – приказал Тедди, – позаботься, чтобы Веред оставалась при тебе. Понимаешь? Теперь относительно девушек… Они не пойдут на штурм, а будут прикрывать фланги. Как я понимаю, Илана, ты хочешь быть с Готтесманом?

– Конечно.

Райх поговорил с остальными, и все разобрались по группам. Наконец он повернулся к Веред Евницкой.

– Где ты хочешь драться? – спросил он.

– Вместе с Меммемом, – тихо ответила она.

Райх завершил встречу, сказав, что ему нужно шестеро ребятишек – до тринадцати лет – и немедленно. Илана знала, где их разыскать, и через несколько минут шестеро мальчишек, у двух из которых вдоль ушей свисали аккуратные ухоженные пейсы, предстали перед командиром Пальмаха, и тот спросил:

– Кто из вас самый храбрый?

Все сделали шаг вперед.

– Отлично. Если бы вам предстояла очень трудная работа и надо было разбиться на две группы, кого бы вы выбрали себе в напарники?

Выдвинулись двое ребят с пейсами, и остальные четверо разобрались на две группы.

– Хорошо, – продолжил Райх. Нагнувшись, он схватил кисточки талеса, которые торчали из-под рубашки одного из ребят-ортодоксов. – Тебя зовут?…

– Иаков, – ответил мальчик.

– Иаков, я хочу, чтобы ты со своими ребятами подобрался как можно ближе К арабскому кварталу. Сколько у тебя хватит смелости. Гельдценберг и Пелед с оружием будут стоять в тени, охраняя вас. Вы будете делать вид, что вроде бы окликаете друзей… орите, что есть сил: «Пальмах притащил огромную пушку!» Если кто-то спросит о пушке, можете отвечать что угодно. Поняли? – Ребята закивали, и Райх сказал: – Хорошо. Теперь всем на улицу, и я послушаю, как громко вы можете орать.

Шестеро ребят вместе с Райхом вышли в темноту, и Готтесман услышал, как они завопили на разные голоса, четверо на иврите, двое на идише: «Пальмах привез пушку!» Через несколько минут пронзительные детские голоса стихли, удаляясь к арабскому кварталу, и Готтесман не сомневался, что на вражеской стороне их должны услышать. Но тут он и сам услышал, как Райх шепчет Илане:

– Как ты думаешь, Готтесман сможет собраться перед атакой?

– Думаю, что да, – ответила она.

Секретное оружие, которое Пальмах в самом деле приволок в Цфат, было конструкцией, наводившей страх, особенно на тех, кто должен был иметь с ней дело. Когда Багдади изучил ее – а уж он-то разбирался во взрывчатке лучше любого, – он вернулся к Илане и Веред и сказал:

– Может, арабов оно и не испугает, но я ее чертовски боюсь. – Он взял их с собой на крышу дома, где было установлено это доморощенное изделие: на сваренном из железных полос треугольнике со сторонами тридцать дюймов под углом стоял, опираясь на подпорку, солидный отрезок металлической трубы, отлитой где-то в Германии неким X. Бессе. На трубе был выбит номер 501, она была примерно пяти дюймов в диаметре и двадцати восьми в длину, представляя собой грубое подобие миномета. Его тяжелые боеприпасы смахивали на плотно умятый куль с картошкой: тупые и плоские с одного конца, они сужались к хвосту, чтобы их можно было опускать в дуло миномета. – Вот эти стабилизаторы и издают звук, – объяснил Багдади, показывая четыре металлических плавника, торчащие на запальном конце этого примитивного снаряда. – В полете он визжит, как живой. Звук ужасный, но больших бед не причиняет.

– Как его называют? – спросила Веред.

– «Давидка», – объяснил Багдади. – Маленький Давид. Он помогает в нашей борьбе против Голиафа. – Ниссим показал на бетонную глыбу полицейского участка, который через несколько дней ему предстоит штурмовать.

В ту же ночь «давидка» открыл огонь. Как Багдади и предвидел, неуклюжие мины издавали в полете ужасающие звуки и, должно быть, пугали арабов, но особого вреда не приносили, потому что летели кувыркаясь и взрыватель часто не срабатывал. Евреи, обслуживавшие «давидку», нашли выход из положения, который не на шутку перепугал Багдади: перед выстрелом они вставляли в нос мины отрезок бикфордова шнура и спичкой поджигали его. Затем срабатывал капсюль, и пылающий «куль с картошкой» взмывал в воздух. Если он втыкался в землю носом, то взрывался. Если нет, то его взрывал бикфордов шнур. Первые два выстрела сработали. Но Багдади беспокоило другое: «Что, если капсюль не сработает, и эта «картофелина» останется в стволе – с горящим фителем?» Минометчик Пальмаха показал на девушку: «Если это случится, она подбежит и выдернет фитиль. Надеемся, она успеет». Девушке было лет шестнадцать.

Бесполезность «давидки» стала ясна, когда арабы выкатили на позиции несколько настоящих орудий и стали крушить тяжелыми снарядами еврейский квартал. Результаты были ужасающими, потому что при взрыве мощные английские снаряды разносили в куски дома, сложенные из камней и глины, и их ошметки разлетались во все стороны. Несколько их обитателей были похоронены заживо. Выжившие, высыпав на улицы, набрасывались на пальмахников с криками: «Пока вы тут не появились со своим «давидкой», арабы нас не трогали!»

Ребе Ицик, шествуя по узким улочкам, провозглашал: «Это Божья кара непокорному народу!» И когда арабы усилили обстрел, в еврейском районе снова воцарились мрачность и обреченность. Его обитатели не знали, что Тедди Райх готовится к вылазке, которая заставит замолчать орудия. И в этот критический момент Райх получил поддержку с неожиданной стороны.

В эти последние дни в Цфате дал о себе знать ребе Гедалиа, чернобородый мужчина с болезненным желтоватым цветом лица и спиной согбенной от долгих часов сидения над Талмудом. Он был замкнут, и в нормальных условиях от него вряд ли можно было дождаться помощи, но, всесторонне оценив ситуацию, он пришел к выводу, что у евреев есть шанс создать свое государство в Палестине – но только если святой город Цфат останется в их руках. И благочестивым евреям своей синагоги он дал указание, полностью противоречащее словам ребе Ицика: «Идите и помогайте бойцам. Делайте все, что они от вас требуют, ибо с Божьей помощью они победят».

Он и сам появился среди пальмахников, советуя Тедди Райху, Бар-Элю и другим:

– Вы не должны думать, что каждому из вас противостоит сорок врагов. Потому что большинство арабских солдат не верят в то, за что они воюют. Какое дело иракцам и сирийцам до Цфата? Они хорошие вояки и, я уверен, хорошие люди. Но это святое место – не их дом. Он наш.

Как ребе Гедалиа и говорил, закаленные молодые бойцы черпали силу в его цитатах из Торы, которая была для них не столько религиозной книгой, сколько историческим трудом. «Моисей, Учитель наш, предвидел дни, когда его евреям придется штурмовать холм, чтобы взять такой город, как Цфат, и он произнес: «И ты скажешь в сердце своем: народы эти больше, чем я; как смогу я рассеять их? Но не должен ты бояться их, ибо вспомнишь ты, что Господь Бог твой сделал с фараоном и со всем Египтом».

Но мере приближения дня штурма он цитировал обещание Господа своему народу: «И поразишь ты своих врагов, и падут они перед тобой от меча твоего. И пятеро вас обратят в бегство сотню, а сотня вас поразит десять тысяч». И при этих словах на его худом бледном лице сорокалетнего человека светилась неколебимая уверенность в победе евреев.

Днем 9 мая, когда казалось, что арабская артиллерия готова окончательно подавить все еврейское сопротивление в Цфате, Тедди Райх в последний раз собрал своих ребят, которым предстояло штурмовать высоты, где засели арабы. Спокойно и уверенно он еще раз напомнил тактику действий и посоветовал всем как следует выспаться.