Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Товарищ прокурора окружного суда Волченский обратился к обвинению кассира Иловайского, бухгалтера Трухачева и подсудимых Исакова и Марциновского. Деяния их, сказал обвинитель, далеко не безупречны; без участия этих лиц хищения в банке не могли бы принять тех размеров, которые обнаружились здесь на суде. Прежде всего — Трухачев, которому была поручена бухгалтерия банка. От экспертов узнано было на суде, что всякое счетоводство должно иметь своей целью то, чтобы во всякое время на основании его можно было судить о состоянии дел известного кредитного учреждения. Что же видно из книг Саратовско-Симбирского банка? Полнейшая беспорядочность и, затем, фиктивные записи, начиная с самого основания банка и до его конца. На суде было доказано, что одна и та же сумма несколько раз записывалась в расход; записывались на расход суммы, никогда в банк не поступавшие... Удостоверено, что делал все это бухгалтер Трухачев, и эксперты указали, например, в 1874 году такую сумму в 58 тысяч рублей, в 1876 году громадную сумму за счет Борисова и то же самое в 1879 г. И эксперты удостоверили, что все эти записи фиктивные, иначе сказать — подложные. Почему книги велись именно в таком виде — этого подсудимые не говорят, они не разъясняют истины. Трухачев говорит, что он действовал по приказанию председателя; Иловайский утверждает, что он вел свои книги на основании ордеров, которые к нему поступали. Ясное дело, что такие отговорки — не оправдание, а лишь желание свалить свою вину на другого. Это доказывается и тем, что раньше, во время предварительного следствия, подсудимые были откровеннее. Трухачев, например, говорил, что он делал фиктивные записи, желая обратить внимание ревизионных комиссий на злоупотребления в банке, но последние никакого внимания не обращали... Оказывается, по его словам, что он совершал преступления для того, чтобы обратить внимание на преступления других!.. Вероятно, так, потому что, как сказали нам эксперты, составлять фальшивые ордера по чьему-либо личному приказанию бухгалтер не должен, как не имеет на это права и кассир. Понятно, что в данном случае преследовались собственные, личные цели: вписывались фиктивно и в приход, и в расход суммы для того чтобы скрыть собственные грехи и грехи других. Фиктивные записи только вводили в заблуждение ревизионные комиссии, потому что не будь их, ревизия, может быть, и была бы вовлечена в ошибку, но явные нарушения и злоупотребления должны были бы броситься в глаза. Таким образом, обвинение в составлении подложных записей в книгах вполне доказано и не отрицается самими подсудимыми, и их нужно признать в этом виновными. Было явное участие подсудимых и в фиктивных торгах на Кано-Никольское имение 29 января 1879 года, когда фиктивный залог был записан в книгах как действительно поступивший, для того, чтобы скрыть фиктивность продажи. Далее, по этому же имению никогда не поступало никаких платежей, а однако, они значились поступившими. Нам говорят, что они записывались по приказанию председателя, но ведь, как разъяснили эксперты, такие приказания не могут быть обязательны ни для кассира, ни для бухгалтера. Наконец, судебное следствие дало указание на то, что подобные подлоги делались не всегда даром. Так, в 1876 году выдана ссуда Трухачеву под имение, на котором лежал долг в 5 тысяч Шотту, и этот долг не был удержан при выдаче денег заемщику, хотя после и оказался уплаченным из средств банка. Вышло так, что Трухачеву была дана двойная ссуда, и что факт уплаты 5 тысяч Шотту существует — есть ордер на эту сумму, подписанный Алфимовым и Трухачевым, который, с другой стороны, ничем не мог доказать, что 5 тысяч им внесены в банк, ибо они нигде не записаны. Очевидно, что пред нами подлог, совершенный с корыстной целью. Далее, заложенное имение числилось за Трухачевым в течение 1876 —1877 гг., но платежей от Трухачева никогда не поступало, а между тем долг на имении не возрастал, оставаясь до конца в размере первоначальной ссуды (6 тысяч 400 рублей), как будто недоимок и не было. Трухачев утверждает, что на платежи поступало его дополнительное жалованье, 600 рублей, которое он получал в добавление к годовому жалованью в 2 тысячи 400 рублей, но этих 600 рублей и не было, записей их нигде не найдено, да и подсудимый Иловайский в данном случае не подтвердил ссылки на это Трухачева.

Затем, подсудимый Трухачев присвоил себе 1 тысячу рублей денег, присланных заемщиком Масловым для взноса в банк платежа по его заложенному имению, как обнаружил член правления Якунин, ибо сам Трухачев об этом ничего не объяснил. И это преступление представляется вполне доказанным на судебном следствии. В декабре 1881 года Маслов получил приглашение от банка сделать платежи. Маслов является и говорит, что деньги уже посланы на имя Трухачева, каковое обстоятельство было подтверждено почтовой распиской, имевшейся у Маслова, между тем как в книгах банка этих денег не было записано. Наконец, это присвоение, совершенное Трухачевым, подтверждается еще и косвенным образом: как раз около того времени, когда должны были получить с почты деньги Маслова, Трухачев внес на текущий счет в банке 1 тысячу рублей — очевидно, это были деньги Маслова. Объяснение подсудимого, что он деньги Маслова отдал Алфимову, не заслуживает внимания, так как это не подтверждается документами. Вследствие этого данное преступление должно быть вменено ему в вину.

Переходя затем к обвинению подсудимого Иловайского, г. Волченский остановился прежде всего на присвоении им некоторых сумм, находившихся в его распоряжении. Таковы суммы, полученные за сгоревшие в Оренбурге имущества в размере 20 тысяч рублей. Подсудимый Иловайский сказал сначала, что денег этих он совсем не получал, но между тем они оказались записанными. Далее, в 1874 году от Борисова для передачи Алфимову было получено Иловайским 25 тысяч рублей; на приход они нигде не записаны, и Алфимов говорит, что их не получал; если он не удостоверил, что деньги им получены, значит, они остались у Иловайского. Кроме всего этого, последний самовольно выдавал деньги из кассы как членам правления, так и другим служащим, это вполне подтверждено на следствии. Но в данном случае его можно обвинять только в том, что он поступал неправильно. Более основания обвинять его в том, что председателю он выдавал деньги даже без расписки. Так, в 1873 и 1874 годах, когда Алфимов уезжал из Саратова в Петербург, он брал с собой таким образом до 200 тысяч рублей, из которых 75 тысяч были получены не только без ордера, но и без какой-либо записи в кассе. Ясно, что Иловайский вышел из пределов прав, ему предоставленных, тем более, что он не мог не знать, куда шли эти деньги, т. е. что они шли на приобретение акций для получения преобладания в делах банка.

Вслед за тем обвинитель упомянул о подложности отчетов и об участии в этом подсудимого Трухачева. Подложность отчетов, сказал он, вполне доказана, как и то, что проекты этих отчетов составлялись именно Трухачевым, допускавшим в них подлоги и фиктивные записи. Положим, он указывает на известные свои заявления, в которых он отказывался от подписания, но тут не важно, отказывался он или нет, а важно то, что отчеты были не верны. Притом же некоторые балансы, тоже подложные, были подписаны Трухачевым.

Относительно подсудимого Исакова товарищ прокурора сказал лишь несколько слов. Прежде всего он упомянул об обнаружении двух ордеров за одним 88-м номером. Один из них был правильно проведен по книгам, другой же, на 93 тысячи рублей, ничем не оправдывается. Так как такой суммы не поступало, то Исаков говорит, что касса в предыдущем (1876 году) израсходовала закладных листов на 93 тысячи рублей более, а потому и был составлен этот ордер; предполагалось, что некоторые листы были ошибочно показаны выданными в ссуду. В другом своем объяснении он говорит, что листы на 93 тысячи рублей были получены своевременно как поступившие в досрочное погашение, но не были тогда же отмечены. Однако это ничем не подтверждается; листы отмечены фиктивно как поступившие в досрочное погашение. Это обвинение доказано. Равным образом доказано обвинение Исакова в залоге купонов в конторе Печенкина и размен тысячерублевого закладного листа на два по 500 рублей с целью воспользоваться разницей в 46 рублей.

В заключение г. Волченский остановился на подсудимом Марциновском, который, будучи бухгалтером после Трухачева, точно так же подписывал заведомо ложные отчеты, оправдываясь в этом преступлении лишь тем, что так действовал он по приказанию председателя.

Гражданский истец Плевако, явившийся в суд представителем Государственного Дворянского банка и предъявивший к подсудимым гражданский иск в сумме до 2 миллионов рублей, сказал следующее:

Несколько лет тому назад, господа присяжные заседатели, добрая половина из десятка сидящих перед вами подсудимых была сильной, славной, обладающей и властью, и средствами. Всего у них было много — и денег, и врагов, и завистников. Не одно осуждение, не одно злобное обобщение их деятельности раздавалось за их спинами, но они были свободны, крепки и им не могли вредить эти слухи, эти мнения. Теперь не то: они сидят на скамье подсудимых, крепко связанные узами карающего закона, слабые, опозоренные. Всякое лишнее, ненужное для нас, но тяжелое для них слово болезненно отзывается на них, вредит им. Поэтому здесь на суде я не позволю себе ни одного искусно связанного положения, направленного к тому, чтобы перевесить чашу весов на стороне обвинения, да оно и не нуждается в этом. Мощное, поразительное по трудолюбию, оно дало нам столько обличительных для подсудимых фактов, что если вы признаете из них доказанной лишь самую малую часть, то и тогда требования наши будут всецело удовлетворены. Кроме того, к сдержанности меня обязывают и мои отношения к этому делу, в котором я являюсь представителем Дворянского банка. Сам банк не пострадал и не повинен ни в одном из злоупотреблений погибшего банка; дело ему передано для ликвидации уже погубленное, мертвое. Те ошибки и проступки, которые допускались в правлении Саратовско-Симбирского банка, выносил другой банк, не наш; мы пред делами, до нас закончившимися, сами стоим в роли вопрошающих, сами ищем виновных, а не свидетельствуем о них.