Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Коротеев Николай Иванович

Когда лайбу догнал попутный ветер, хозяин судна — крепкий и высокий человек с обветренным лицом, стоявший на руле, что-то скомандовал сыновьям. Похожие на отца братья-близнецы одновременно кивнули круглыми, выгоревшими на солнце головами, склонились над свернутым парусом. Бондаренко взялся помогать им и, глядя на его ловкие руки, отмечая, с какой охотой он работает, Журба подумал: наверное, нет такого дела, которого не знал бы старый очаковец…

Взметнулся над палубой квадратный брезентовый парус. Лайба, набирая ход, запрыгала на волнах. Близился вечер, но солнце палило без устали, жарко.

Хозяин, не отходя от руля, крикнул:

— Чего в кубрик не пойдете? Отдыхайте, пока можно!..

Журба и Бондаренко спустились в кубрик.

— Разве и впрямь вздремнуть? — не то спросил, не то посоветовал Бондаренко. — Поди знай, как оно дальше обернется — глядишь, и не до сна будет!

Через несколько минут Бондаренко уже спал. Николай тоже прилег на жесткие нары, долго ворочался с боку на бок, но сон не шел.

С момента нападения на поезд Слащева и проведенной в порту диверсии прошло всего несколько часов, но казалось, что это было давно: так много важного вместилось в столь короткий отрезок времени.

Когда после операции они собрались в «Нептуне», Астахов не скрывал своей тревоги, и Николай, уже решивший было, что главные трудности позади, понял, как ошибался. Да, узнать подробности слащевского плана было нелегко, но теперь следовало своевременно предупредить командование Красной Армии о десанте, и задача эта казалась неразрешимой… Вариантов срочной эстафеты было, разумеется, много, но все они, лихорадочно отыскиваемые, на первый взгляд, спасительные, разбивались при детальном обсуждении об один и тот же, зловеще непоколебимый риф — время. Сложность заключалась еще и в том, что Крым в дни, предшествующие наступлению белых, перешел на особое положение: перекрыты все дороги, вокзалы, станции.

Гражданское население в эти дни из Севастополя не выпускали, но не это препятствие останавливало чекистов: непреодолимым выглядело дальнейшее. Самый короткий путь к своим лежал через Перекоп, однако прорваться через боевые порядки приготовившихся и наступлению белых было невозможно. Путь через Черное море перекрыли корабли флота…

Однако не зря собрались они в «Нептуне». То, что было бы непосильно одному, они сумели решить сообща: перебирая свои возможности, детально взвешивая каждое предложение, удалось наконец выработать тот маршрут, который обещал пусть и небольшую, но все- таки возможность — обогнать время. Журбе и Бондаренко предстояло сделать это, с «Надежды» начинался их путь…

Уходя из «Нептуна», Астахов предупредил: все, о ком мог знать Дмитрий Афонин, должны немедленно перейти на нелегальное положение. Этот приказ касался и Веры. К ней Бондаренко собирался послать своего помощника Степана, и Николай, готовясь к дальней дороге, смирился с неподвластной ему реальностью: все, что не успел сказать он Вере — необходимое, необыкновенно важное для каждого из них, удастся теперь сказать в лучшем случае не скоро… Единственное, что мог он себе позволить, так это, краснея, опустив глаза, попросить Бондаренко, чтобы его посланец передал Вере записку, в которой было всего несколько слов: «Я вернусь, я обязательно вернусь!"

A потом, когда они поджидали на пустынном берегу у Херсонского маяка лайбу, Юондаренко сообщил, виновато покашливая, что Николая пришел проводить один товарищ.

Как догадался он, что увидеться Журбе и Вере необходимо, — этого никто но знал.

Суров был старым очаковец. Казалось, пережитое должно было выжечь в нем способность чувствовать и понимать чужую радость. Но за угрюмостью его и далеко не показной суровостью жила еще и удивительная, чуткая сердечность. Он понимал, что не должен вызывать Веру на Херсонес, но он понимал также, что не могут они с Журбой расстаться, не повидавшись. Потому что знал Бондаренко: наравне с правом бороться и ненавидеть, всегда, даже в самые трудные времена, наделена молодость еще и правом любить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

На пустынном песчаном берегу простились Вера и Николаи. Коротким было их прощание. Но это не страшно, если у людей есть будущее. А в свое будущее они верили…

Чем дальше на север шла «Надежда", тем скуднее становился берег. За мысом Лукулл и вовсе исчезла зелень, лишь волны оживляли серый унылый песчаник. Солнце уже коснулось горизонта, когда справа по курсу показались разбросанные на пологом берегу крестьянские дворы.

Упал с глухим стуком парус. Керосиновый движок застучал спокойнее, а потом и вовсе умолк. «Надежда» вздрогнула и заскрипела, прижимаясь к дереву причала.

Раскуривая свернутую из газеты огромную самокрутку, в кубрик заглянул хозяин лайбы, сказал:

— Пришли, значит, в Николаевку. Я двинул в деревню, а вы тем часом наверх выглядывать посторожитесь. Тут мои парнишки останутся, присмотрят… А с темнотой и я на линейке прибуду. Раньше утра в Симферополь нельзя — ночные патрули перехватят.

Время! Теперь ему не было цены. С каждым ушедшим часом приближался срок высадки десанта. Многое не зависело от Журбы: ему не дано было ускорить бег лайбы или сократить число верст, что пролегли между ним и Кирилловной. Но когда наступили часы бездействия, он опять и опять спрашивал себя: все ли зависящее от тебя сделано? Он понимал, что рыбак совершенно прав, говоря о том, что ехать следует ночью, и в то же время готов был, пренебрегая опасностью, мчаться в город теперь же. Но он уже впитал в себя один из важнейших законов разведки: открытый риск возможен лишь в положении совершенно безвыходном. Рисковать же в данном случае он не имел права: Николаевна — это лишь начало их трудного пути, закончиться которому предстояло на берегу уже не Черного, а Азовского моря…

Журба опять мысленно перенесся в Севастополь.

Вспомнил о Дмитрии Афонине. Обида и гнев с новой силой обожгли Николая — надо же!.. Тогда, после разговора с Астаховым на Херсонесе, он пришел к Афонину и, стараясь держаться ровно, призывая себя к спокойствию, сказал, что тот должен в течение двух-трех дней безотлучно находиться в доме Ермакова в Ушако-вой балке. Мотивировка, предложенная Астаховым, была простой и вместе с тем достаточно убедительной: Ермаков на время уезжает, а к нему должен прийти связной с особо важным сообщением. И ничего не подозревающий Афонин тут же перебрался в дом на Ушаковой балке.

Вспоминая теперь об этом, Николай не без досады подумал: а не получится ли так, что товарищи, занятые каждый своим делом, позволят предателю уйти от возмездия? Это было бы непростительно, несправедливо…

Дмитрий Афонин, проходящий в списках агентов белогвардейской контрразведки под кличкой Аким, нервничал. Заканчивался второй день пребывания его в доме Ермакова на Ушаковой балке, но никто не приходил сюда, и Афонин начал тревожиться. Позавчера вечером, когда неожиданно явился к нему непривычно возбужденный Журба, он даже обрадовался поручению, решив, что оно свидетельствует о растущем к нему доверии. И допустил ошибку, согласившись идти сюда сразу же вместо того, чтобы любым способом оторваться от Николая, хотя бы на время и предупредить капитана Савина о вынужденном своем переселении.

Нынче в полдень, когда со стороны порта донеслись мощные взрывы, он, ничего не знавший о подготовленной диверсии, готов был бегом бежать отсюда — прямо в контрразведку. Если это дело рук Бондаренко и его группы, значит, ему не доверяют, значит, здесь он в ловушке! Но звериный инстинкт, безошибочно подсказавший истину, был заглушен сомнениями: а если взрывы — всего лишь результат несчастного случая, чьей-то небрежности? Тогда, покинув преждевременно Ушакову балку, он выдаст себя и оскандалится перед контрразведкой. И Аким покорно продолжал сидеть и чужом доме, вздрагивая от каждого шороха за его ненадежными стенами…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда стемнело, он плотно задвинул занавески на окнах и зажег лампу-трехлинейку. Сомнения не проходили — наоборот, усиливались, перешли в страх, заставляя гулко колотиться сердце… Странно, но он, весь обращенный в слух, не слышал, как открылась калитка, — лишь когда прозвучали осторожные шаги под окном, Афонин понял, что кто-то пришел.