Аль-Амин и аль-Мамун - Джирджи Зейдан

Мнимый ясновидец поднялся, с ужасом думая о том, какая тревога царит сейчас во дворце аль-Мамуна, где с нетерпением ждут возвращения его и Бехзада.

Однако ему не оставалось ничего другого как подчиниться. Его с почтением провели в комнату для челяди, находившуюся рядом с кухней, и принесли еду и питье — все, что ему было нужно.

Глава 29. Испытание

Сельман — он же Садун — провел в этой комнате остаток дня, не находя себе места от беспокойства. Он почти раскаивался в том, что явился к аль-Амину.

Только на утро следующего дня, когда солнце стояло уже высоко, к нему вошел посланный от халифа с приглашением пожаловать на аудиенцию. Сельман оправил на себе одежду и, собравшись с духом, приготовился и дальше играть свою роль, роль ученого богослова и простодушного, искреннего человека притом.

Его провели в тот же зал, что и накануне. Рядом с халифом там находились Ибн Махан и Ибн аль-Фадль. Аль-Амин пригласил богослова садиться.

— Сейчас прибудет визирь наш аль-Фадль, — сказал халиф, — и мы в твоем присутствии расспросим его обо всем, что произошло в Тусе. А там будет видно, что делать дальше.

Садун встал и поклонился в знак полного повиновения и после вторичного приглашения с достоинством опустился на свое место.

Вошел церемониймейстер и провозгласил:

— Визирь аль-Фадль у дверей, о повелитель!

На лице аль-Амина засветилась радость.

— Пусть войдет визирь наш аль-Фадль! — громко сказал он.

В мгновение ока занавес был широко распахнут, и аль-Фадль Ибн ар-Рабиа вступил в зал. Его лицо и платье еще хранили следы долгого путешествия. Визирь склонился перед халифом до земли — так требовал этикет.

— Да простит меня эмир верующих, что я вхожу к нему, не приведя себя в должный порядок, — произнес он.

Аль-Фадль находился в самом расцвете сил, хотя и был немолод; в его бороду уже вплелись седые нити, а лоб испещрили глубокие морщины, сейчас особенно бросавшиеся в глаза, несмотря на низко надвинутую шапку. Согласно придворным установлениям, визирь явился к халифу в черном кафтане.

Аль-Амин с улыбкой поднялся ему навстречу и усадил в низкое кресло рядом с троном. Аль-Фадль прежде всего выразил свое глубокое сожаление по поводу смерти ар-Рашида и пожелал наследнику долгих лет жизни. Потом поздравил его с восшествием на престол и внезапно умолк, выразительно поглядывая на посторонних, мешающих ему перейти к более важной части своего доклада.

— Если ты привез нам какие-нибудь новости, рассказывай без утайки, — рассеял его сомнения аль-Амин.

— Как, сейчас? — удивленно спросил визирь.

— Да, говори как на духу. Этот астролог утверждает, что ему известны все твои действия. Мне хочется установить истину. Если он прав, мы облагодетельствуем провидца, если нет — жестоко накажем.

— Дозволит мне высказаться эмир верующих? — вмешался Ибн Махан.

— Говори, — кивнул аль-Амин.

— Если прорицатель лжет, то он заслуживает смерти. Но если он говорит правду, не сделать ли его главным придворным астрологом? Его искусство может оказаться чрезвычайно полезным для нас.

— Хорошо, — согласился халиф. — Мы так и поступим. Расскажи нам, — обратился он к аль-Фадлю, — что ты содеял с братом нашим Абдаллахом аль-Мамуном, вторым наследником престола?

Вопрос, поставленый в такой форме, визирю не понравился.

— Я сделал лишь то, что почел нужным для блага халифата, — начал он. — Как это известно эмиру верующих, наш повелитель ар-Рашид накануне отбытия в Хорасан привел нас к присяге аль-Мамуну. Это было сделано по наущению некоторых его приближенных, преследующих свои корыстные цели. Затем халиф доверил младшему сыну почти все наше войско, забыв, казалось, о правах первого престолонаследника. Поэтому, когда ар-Рашид скончался, я подумал, что если не вмешаться и оставить аль-Мамуну его привилегии, то это будет означать разделение халифской власти между двумя престолонаследниками, а это всегда — отличный повод для смуты. Поразмыслив, мы утвердились во мнении, что должно восстановить прежний разумный порядок, а потому мы признали присягу аль-Мамуну недействительной. Власть должна полностью принадлежать господину нашему аль-Амину, эмиру верующих.

— А аль-Мамун?.. Что вы с ним сделали?

— Ничего худого, мой повелитель. Он останется наместником Хорасана, как и значилось в прежнем завещании ар-Рашида, до того, как аль-Мамун стал наследником престола.

Визирь еще не кончил говорить, а на лице аль-Амина уже отразилось глубочайшее изумление. Он посмотрел на богослова — тот продолжал сидеть, сохраняя полнейшее спокойствие, склонив голову, и, казалось, не ведал ни страха, ни сомнения.

— Разрази тебя гром! — воскликнул пораженный аль-Амин. — Откуда узнаёшь ты то, что неведомо другим?

— В том нет моей заслуги, о повелитель, — ответил Садун, подняв на государя ясный взор. — Этой наукой владеют многие астрологи, но мало кто разумно ею пользуется.

— Мне нравится, что ты правдив и скромен. Отныне мы назначаем тебя главным нашим астрологом!

Садун поспешно вскочил, согнулся перед халифом в низком поклоне и пожелал ему благоденствовать долгие годы.

— Поистине, я не достоин такой милости, — пробормотал он.

— Нет, ты снискал ее. И мы воздадим тебе по заслугам! — Аль-Амин хлопнул в ладоши, и тотчас же в дверях появился церемониймейстер. — Скажи дворецкому, чтобы приготовил богослову покои, он будет жить у нас постоянно. И пусть положат ему жалованье, как главному астрологу нашего двора.

Жестом он пригласил прорицателя сесть. Отвесив второй поклон и вновь пожелав здравия повелителю, Садун уселся.

— У эмира верующих покои многочисленны и просторны, — заговорил он, — и где бы он ни поселил меня, всюду буду я окружен заботой, купаясь в лучах его щедрости. Но я хочу просить повелителя дозволить его слуге жить, где тому заблагорассудится, поскольку время от времени мне необходимо уединяться в моем прежнем доме для занятий магией и изучения астрологических манускриптов. Но я буду являться к эмиру верующих по первому его зову. И если только дозволено будет отклонить столь щедрый дар, я молил бы моего повелителя сделать меня его покорным рабом без назначения жалованья или наград. Ведь каждый, кто занимается моей наукой, должен отдаться ей всецело, отвратиться от радостей мирской жизни и отринуть все ее соблазны. Да простит меня мой повелитель за дерзкие слова, — я знаю, что не должно отвергать дары эмира верующих, но…

Такое бескорыстие поразило аль-Амина: ни с чем подобным ему не приходилось до сих пор сталкиваться. Обычно многие «мудрецы» такого рода осаждали двор правителя, влекомые единственно жаждой наживы. Не скрывая своего удивления, халиф обратил взгляд к Ибн Махану, прося у того совета.

— Видно, уж таков наш богослов Садун, — развел руками начальник тайной службы. — Однако будет так, как прикажет эмир верующих.

— Гм… вдруг он нам понадобится, а его нет?.. — в голосе аль-Амина зазвучало сомнение.

— Я согласен поселиться во дворце эмира верующих, — Садун сделал вид, что уступает, — если мне будет дозволено беспрепятственно отлучаться в мой прежний дом, разумеется, по мере надобности. Да не случится так, что потребуется мое присутствие, а меня не окажется на месте!

— Хорошо, ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится, — согласился аль-Амин.

Визирь, не участвовавший в разговоре, тем временем внимательно изучал прорицателя. Он, как и все, был удивлен услышанным, но теперь в нем зрели смутные подозрения.

Что касается аль-Амина, то он горел желанием услышать от аль-Фадля подробности о событиях в Тусе. Молодой халиф бросил жезл на трон, рядом с собою, и весь подался вперед от нетерпения. Присутствующие поняли его жест и поднялись с мест. Аль-Амин подал знак визирю остаться, прочие же удалились.

Выйдя из дворцовых покоев, мнимый богослов поспешил отыскать своего мула и, вскочив на него, помчался к дворцу аль-Мамуна.

Глава 30. Решение Маймуны

Мы покинули обитателей дворца аль-Мамуна вместе с Сельманом, когда он два дня тому назад ушел от них, якобы на поиски хозяина, пообещав вскоре вернуться либо с самим Бехзадом, либо с добрыми вестями о нем.

В тот день Сельману, как читатель понял из предыдущей главы, не удалось выполнить своего обещания.

Ночью во дворце никто не спал, а с наступлением утра все с нетерпением стали ожидать возвращения лекаря или хотя бы его слуги. Когда же день подошел к концу, а ни тот, ни другой не появился, беспокойство достигло крайних пределов.

Особую тревогу внушало состояние Зейнаб, у которой с утра начался сильный жар. Она наотрез отказывалась от пищи. Ее мучили боли в животе, кружилась голова. Девушку сотрясал сильный озноб. Дананир, вконец расстроенная, начала серьезно опасаться за жизнь дочери эмира. Несколько раз она спрашивала у Зейнаб позволения пригласить кого-нибудь из дворцовых лекарей — многие из них были весьма опытны и искусны, но Зейнаб твердила, что она желает видеть одного Бехзада.