Рим или смерть - Лев Вершинин

– Перестань! Я верю, Гарибальди нас выручит, – ответил Векки, – только бы продержаться еще немного!

Французы снова открыли шквальный огонь из ружей и карабинов.

Векки ранило в руку.

Внезапно огонь стих.

– Совсем от этих снайперов житья не стало, – сказал Манара, помогая Векки бинтовать руку. – Готовятся, видно, к атаке. Взгляну-ка, что эти галльские монахи задумали.

Он подошел к разбитому окну, высунулся наружу, и в тот же миг французский снайпер из карабина пробил ему навылет грудь.

– Я умираю, Аугусто, – падая на пол, прошептал Манара.

Векки подбежал к нему, наклонился – сердце еще билось.

– Скорее, скорее! Отнесите его в госпиталь, – приказал он двум берсальерам.

Но тут грянул новый залп – французы поднялись в атаку.

Защитники виллы огня не открывали – берегли последние патроны для тех, кто появится в воротах. И вдруг с холма донеслась песня. Уже слышны ее слова:

Братья по крови!

Италия восстала,

Шлемом Сципиона

Себя увенчала…

Мы вместе снова,

К битве суровой

Италия зовет.

– Это он, Гарибальди! – вне себя от радости воскликнул Векки.

А песня все ближе. Французские егеря вначале остановились в растерянности, потом залегли в винограднике у виллы. Песня уже рядом, и слышен голос Гарибальди:

– Вперед, друзья, этот бой – последний!

Он в красной рубахе и синих шароварах, в одной руке шпага, в другой пистолет. За ним, тоже в ярко-красных рубахах, с винтовками наперевес, бегут легионеры. Из виллы Спада с криками «Вива республика!», «Вива Гарибальди!» выбегают берсальерцы в черных мундирах, впереди всех Векки. Вот они уже у бастионов. Сметая фашины [Ф а ш и н а – связка хвороста или вязанка прутьев] и габионы [Г а б и о н – корзина, которую наполняют землей для прикрытия солдат от пуль], врываются в бреши, штыками сбрасывают французов с насыпей, разят их пиками.

– Вперед, вперед! – кричит Гарибальди, круша шпагой вражеских егерей.

Уже занялся рассвет, а битва все не утихала. Внезапно по бастионам, где еще шел бой, ударили картечью французские батареи. Падали гарибальдийцы, падали французские егеря, сраженные собственной картечью и ядрами, а мортиры и гаубицы все били и били, без разбора, по своим и чужим. Трижды брал Гарибальди бастионы штурмом и трижды бешеный огонь французских орудий отбрасывал его и легионеров к вилле Спада.

– Умру, но виллы не отдам! – сказал Гарибальди Векки, пытаясь вложить в ножны покареженную шпагу. – Где Манара? – спросил он, озираясь вокруг.

Векки молчал, опустив голову.

– Ранен? – с надеждой спросил Гарибальди.

– Смертельно, – ответил Векки. – Его унесли в ближний госпиталь… Когда Лучано положили на носилки, он уже никого не узнавал, – тихо продолжал Векки. – Но он еще успел услышать вашу песню. Он хоть умрет с надеждой на победу.

Распахнулась дверь, и на пороге появился фельдъегерь.

– Генерал, – обратился он к Гарибальди. – Триумвиры просят вас срочно прибыть в Капитолий на заседание Ассамблеи. Заседание уже открылось, и ждут вас, чтобы…

Но французские батареи снова открыли огонь по вилле Спада.

– Сейчас не могу! – перекрывая грохот орудий, крикнул Гарибальди. – Французы готовят атаку.

– Я подожду, – сказал фельдъегерь. – Приказано без вас не возвращаться.

– Тогда бери карабин и становись у окна, – сказал Векки. – Нам здесь каждый солдат дорог.

Французы между тем атаку не начинали – предпочли расстреливать виллу и остатки Аврелиевой стены из орудий. Удино берег своих солдат.

– Генерал, – обратился Векки к Гарибальди. – Поезжайте, пока французы упражняются в стрельбе. – Он усмехнулся. – Одной артиллерией нас отсюда не выбить.

Гарибальди отошел от окна, накинул пончо.

– Примите на это время командование, – сказал он Векки. Вышел вместе с фельдъегерем в сад и приказал Агуяру:

– Седлай Уругвая.

– Уже оседлан, – сказал Агуяр.

– Ты у меня догадливый, – похвалил его Гарибальди. – Тогда скачи в Трастевере и жди меня там с запасным, свежим конем.

В Капитолии уже четвертый час продолжалось заседание Ассамблеи. Все до одного депутаты понимали: это заседание особое – решается судьба Римской республики.

На трибуну поднялся Мадзини – в неизменном черном сюртуке с трехцветным шарфом на шее. Лицо спокойное, очень бледное.

– События вчерашнего дня вам уже известны, – обратился он к притихшему залу. – Оборона прорвана, но не уничтожена – Джаниколо держится, и там гарибальдийцы… – Грохот разорвавшихся рядом ядер заглушил его слова, но ни один из депутатов не покинул своего места. Мадзини взял со стола большой лист бумаги, разделил его вертикальными линиями на три столбца и написал в первом – капитуляция, во втором – бои на баррикадах, в третьем – правительство, войско и Ассамблея оставляют Рим. Показал лист залу, громко сказал: – Выбор за вами… Сам я стою за уход из Рима в Апеннинские горы. Там продолжим борьбу. Но решать, повторяю, вам.

Депутаты молчали, они не знали, какой путь выбрать – прекратить сопротивление, уходить из Рима или сражаться в самом городе на баррикадах. В горячке жарких споров они сразу и не заметили, как в зал вошел Гарибальди. А когда увидели, в едином порыве устроили ему овацию. Его пончо было все в крови и грязи, а лицо – в белой пыли. Когда он поднялся на трибуну, Мадзини протянул ему свой опросный лист. Гарибальди пробежал его глазами.

– Джаниколо продержится от силы день-два. Можно, правда, покинуть Трастевере, укрепиться на левом берегу реки и сражаться на баррикадах.

– Тогда мы спасем город? – спросил один из депутатов.

– Только продлим на несколько дней его агонию, – ответил Гарибальди.

– Что же, по-вашему, надо сдаться на милость врага? – сурово спросил Мадзини.

– Ни за что! Я за уход из города всей армии, правительства, Ассамблеи. И где бы мы ни оказались, Рим останется нашим знаменем и целью.

Он быстрым шагом сошел с трибуны и направился к свободной скамье. Депутаты снова зааплодировали, в душе каждого ожила надежда.

– Видите, и Гарибальди за то, чтобы покинуть город, – сказал Мадзини, сразу приободрившись. – А что думает командующий армией? – обратился он к Розелли.

Этой минуты Пьетро Розелли ждал с нетерпением. Сейчас он покажет депутатам и самому Мадзини, что план Гарибальди обречен на провал. Он неторопливо взошел на трибуну, откашлялся и ровным голосом, как бы взвешивая каждое слово, объяснил:

– Боевой дух армии подорван последними неудачами. Но пока Ассамблея и правительство остаются в Риме, армия будет беспрекословно выполнять свой воинский долг. А вот захочет ли она подчиниться приказам кочующего правительства и кочующей Ассамблеи? – Он выдержал паузу. – Я лично в этом сомневаюсь. Конечно, всегда приятно верить в чудо (это уже был выпад против легковерного Мадзини), но времена чудотворцев миновали. Факты убедительнее любых надежд, а они ясно говорят – дальнейшая борьба бессмысленна. Остается одно – договориться с французами.

– Иными словами, капитулировать?! – крикнул ему Гарибальди.

– Сдаться, по возможности, на почетных условиях, – ответил Розелли, спускаясь в зал. Он был подавлен, но спокоен – он выполнил свой долг, сказал пусть горькую, но правду.

А к трибуне уже шел депутат Энрико Чернуски, на ходу бросив в зал:

– Надеюсь, никто не обвинит меня в трусости?

Такое начало озадачило Ассамблею. Чернуски даже среди храбрецов слыл человеком редкого бесстрашия. В Милане, когда город восстал против австрийцев, а те засели в Арсенале, Чернуски первым бросился на штурм.

В Риме он возглавил баррикадную комиссию и с раннего утра до вечера обходил строящиеся баррикады. Шел во весь рост, не обращая внимания на рвущиеся совсем близко ядра и снаряды.

К чему же этот риторический вопрос?! Чернуски между тем взволнованно продолжал:

– Так вот, сегодня я говорю: сопротивление невозможно. Удержать французов мы больше не в силах. Они разрушат Рим и учинят кровавое побоище. – Он повернулся лицом к триумвирам. – Но Ассамблея должна остаться в Капитолии, даже когда французы займут город. Пусть видят, что мы ничуть их не страшимся! Ставьте мое предложение на голосование.

Мадзини вскочил.

– Я был избран триумвиром не для того, чтобы подписывать акт капитуляции! – крикнул он депутатам. Он разорвал опросный лист и, низко опустив голову, вышел из зала.

Гарибальди решил дождаться итогов голосования. И не напрасно. Подавляющим большинством депутаты приняли декрет: «Ассамблея признает дальнейшее сопротивление невозможным, и она остается на своем месте».

Тем же самым декретом Ассамблея наделила Гарибальди чрезвычайными военными правами на всей территории Римской республики, «полномочным представителем которой Гарибальди остается, где бы он ни оказался».