Почтовые открытки - Энни Пру

Тогда он и увидел ее впервые. Под шорох опадающих листьев. Направляясь через этот медленный листопад к дому своего дяди.

– Поезжай к Отту, привези свою мать с этой дурацкой карточной игры. И побыстрей! – крикнул ему Минк из доильни. – Поторапливайся!

Под деревьями, упершись колесами в склон холма, стояло четыре пустых машины. В нижних окнах дома сиял свет, в коровнике было темно, но от ближнего пастбища доносились коровьи колокольчики и улюлюкающие голоса сыновей Отта.

Лоял накатом проехал мимо припаркованных машин, вырулил к началу дорожки и остановился перед синим «Студебеккером»-купе. Прислонившись к его крылу, стояла женщина, курившая сигарету и наблюдавшая за тем, как он подъезжает. Несмотря на тень, падавшую от деревьев, он рассмотрел все: заостренное лисье лицо, нарядное жоржетовое платье с круглым белым воротничком, маленький жакет с рукавами-фонариками, полные губы, накрашенные едва ли не черной помадой. Он не видел только волос, заправленных под золотистый тюрбан, накрученный на ее голове. У нее был необычно гламурный вид, как с журнальной рекламы, странный и прекрасный; разодетая до чертиков, она стояла перед деревом, с которого свисала шина, служившая качелями, на траве, заляпанной утиным пометом. Он вышел из машины.

– Разрази меня гром, – сказала она. – Разрази меня гром, если это не мистер Лоял Блад собственной персоной. У меня нет слов.

Он никогда прежде ее не видел.

– Спорим, что ты меня не помнишь. Спорим, что ты не знаешь, кто я. – Она сверкнула мелкими острыми зубками и подмигнула ему. – Вспомни-ка пикник в восьмом классе. В Берде, у пруда Рок. Лесная земляника. Несколько человек собирали дикую землянику, ту девочку, что собирала ее рядом с тобой, звали Беатрис Хэнди, это была я. Из Боннет-Сорнерс. Я тогда сразу втюрилась в тебя. Но теперь меня зовут Билли. Не называй меня Беатрис, если тебе жизнь дорога. А я бы тебя всегда узнала. Во всей округе нет другого такого красавца.

И он вспомнил ту землянику. Господи, да, он ее вспомнил, вспомнил облегчение, которое испытал, улизнув от хихикающих и пронзительно кричавших странных детей из других местных школ, вертевшихся у переносных столов со стопками картонных тарелок, придавленных баночками с горчицей и пикулями. Он ушел в березовую рощу, только бы быть от них подальше, и нашел там полянку красных звездочек. Он помнил, что долго собирал ягоды. В стороне от остальных. Ему было тринадцать лет, и он собирал ягоды один. Съел ли он тогда хоть один хот-дог? Он покачал головой.

На крыльце Отта уже стояли женщины, тянувшие руки назад, к рукавам подаваемых им пальто.

Билли затянулась сигаретой, блеснув накрашенными ногтями.

Он тоже вытряс сигарету из своей пачки и прикурил.

– Ты ведь в старших классах не училась в Крим-Хилле? Я бы тебя не забыл.

– Не-а. Мы два года прожили в Олбани, там живут мои тетя и дядя. Олбани, штат Нью-Йорк. Цивилизация. Но когда мне исполнилось шестнадцать, мы вернулись сюда. Я бросила школу и пошла работать. С тех пор сама зарабатываю себе на жизнь. Работала в «Хорас-Питтс» в Барре, «У Мичема» в Монпелье, в магазине скобяных товаров, в «Корсетах от «Лакост», чаще всего продавщицей, но в «Лакосте» – помощницей помощника закупщика, потом я снова работала в Барре, в «Бифштексах с кровью» у Бобби, и официанткой в «Ла фуршете». В Монпелье я работала у адвоката, мистера Стоувела, выполняла обязанности секретарши до прошлой весны, когда мистер Стоувел попытался навязать мне еще кое-какие секретарские обязанности, тогда я ушла. Той весной я начала заниматься тем, чем занимаюсь и сейчас и чем хотела заниматься с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Пою. Я пою в вечернем клубе. Куда и направлюсь после того, как отвезу маму домой. Это на всякий случай, чтобы ты не подумал, что я всегда хожу такой расфуфыренной. «Клуб-52». Ты должен приехать послушать меня. И сказать, что ты думаешь о моем пении. Дам тебе подсказку: я чертовски хорошо пою и собираюсь куда-нибудь отсюда слинять.

В коровнике Отта зажегся свет.

– Ты женат, Лоял? Может, у тебя уже полдюжины детишек, а?

Он хотел шутливо ответить: «Нет, пока бог миловал», но не смог, сказал только:

– Нет. А ты?

– Нет. Я чуть было не вышла замуж, но не случилось. Я вовремя соскочила.

Джуэл и миссис Ниппл уже плыли к ним, не переставая махать еще остававшимся на крыльце и просовывающим руки в рукава пальто дамам и крича: «До свиданья, до свиданья!»

По какой-то причине она выбрала его.

* * *

Лежа на больничной койке, он невольно вспоминал. Сначала он просматривал записную книжку индейца и не позволял себе думать о доме, но образы фермы, как огромные рекламные щиты вдоль дороги, наплывали, стоило лишь на миг забыться болезненным сном, в который он погружался и из которого тут же выныривал, и в этом сне он никак не мог свернуть с дороги, чтобы избавиться от этих видений.

В кошмаре полузабытья он охотился за куропаткой, а за ним гналась снежная лавина. Он преследовал птицу, раз за разом спугивая ее, она отлетала далеко, увлекая его в глубину густого хвойного леса, поглощавшего свет. Снег замел все ориентиры, выбелил ястребиные утесы. Он не мог понять, где находится, и окоченевшими руками сжимал старое ружье.

Оказавшись на краю неизвестного болота, он стал подниматься на какую-то возвышенность, продираясь сквозь заросли дикой ежевики и кленов в десять футов обхватом, почти мертвых, если не считать уцелевших верхних ветвей. Снег прорывался сквозь мертвую листву. Лоял съехал в овраг, по которому протекал ручей, пошел вдоль него на тусклый свет вдали и уперся в забор из колючей проволоки, проржавевший и кое-где порванный буреломом.

Это был забор, сделанный Минком: проволока в четыре ряда, на один больше, чем у всех других, знакомые плоские скобы, торчавшие из бочки у коровника. Чувство своего места, до́ма захлестнуло его. Пройти вдоль забора не составляло труда. С близкого расстояния он даже в полутьме узнал дальний угол лесного угодья и ощутил слабый запах дыма от яблоневых дров, исходивший от кухни, находившейся в миле оттуда.

Лежа на больничной койке, он стоял посреди невидимого пейзажа и ощущал озоновый дух свежевыпавшего снега на своей шерстяной куртке – последние памятные белизна и запах снега.

Его кровь, моча, фекалии и семя, его слезы, волосы, блевотина, чешуйки кожи, его молочные зубы, срезанные ногти, все выделения его организма остались в той земле, стали ее частью. Трудом его рук она изменила свой рельеф: запруды на крутом рве, тянущемся вдоль дороги, сам ров, сглаженные поля – все это