Из рода Караевых - Леонид Ленч

Поручик хотел уходить, но тут в горницу вошел пожилой подполковник в офицерской серо-голубой шинели.

— Митрофан Осипович, у нас все готово, мы вас ждем.

— Отлично! — сказал Неженцев, поднимаясь из-за столика. — Познакомьтесь, Павел Никитич, это поручик Караев, кавказец, только что я зачислил его в свой полк, в первую роту.

Поручик и подполковник обменялись поклонами. Неженцев сказал:

— Кстати, поручик, вы можете пойти с нами. Мы в бою под станицей взяли в плен одного офицера-артиллериста, служил у красных. Сейчас его будет судить наш военно-полевой суд. Это займет минут пятнадцать, не больше. Идемте!

…Суд собрался в школе, в одном из классов. За школьными партами, словно прилежные ученики, сидели, тихо переговариваясь между собой, офицеры и юнкера, все при оружии. За отдельной партой, отодвинутой к стене, сидел подсудимый. Когда Неженцев, подполковник и поручик Караев вошли в класс, кто-то скомандовал:

— Господа офицеры!

Все шумно встали. Встал и подсудимый. Лицо его, заросшее недельной щетиной, ничего не выражало, кроме усталости и полного безразличия ко всему, что происходит здесь, в школе.

Подполковник Павел Никитич и еще два полковника уселись за столом учителя. Подполковник прочитал обвинительное заключение: бывший капитан артиллерии Майборода Иван Иванович, тридцати пяти лет, обвинялся в том, что добровольно пошел служить в Красную гвардию… командовал батареей… участвовал в боевых операциях против Добровольческой армии.

— Скажите, капитан… то есть… подсудимый, вы из идейных побуждений пошли на службу к красным? — спросил Майбороду один из полковников — членов суда.

— Нет… таких побуждений у меня не было! — тихо ответил подсудимый, так тихо, что подполковник Павел Никитич досадливо поморщился и сказал:

— Громче надо говорить, подсудимый, даже мы здесь вас не слышим.

Майборода повторил:

— Большевистских убеждений у меня не было… Ко мне пришли домой… Сначала уговаривали. Им очень был нужен артиллерист… Я за семью боялся.

— Это ваша батарея нас обстреливала на подходе к Софиевской?

— Моя!

— Метко били, черт вас подери! Неужели у вас совесть не шевельнулась, ведь по своим же братьям офицерам палили!

Майборода пожал плечами, дал понять суду, что вопрос Павла Никитича кажется ему наивным, потом сказал:

— Профессиональная привычка, господин подполковник. Бой есть бой!

Члены суда переглянулись, и чернобородый, плотный полковник, сидевший за учительским столом в центре, что-то шепотом сказал своим коллегам. Коллеги кивнули головами. Полковник взглянул на Неженцева. Неженцев снял пенсне, протер носовым платком стекла и чуть заметно при этом наклонил голову.

Чернобородый полковник поднялся — все в классе тоже встали — откашлялся и объявил приговор:

— Бывший капитан Майборода Иван Иванович за нарушение законов офицерской чести и измену Родине приговоряется военно-полевым судом Добровольческой армии к смертной казни через расстрел. — Тут полковник сделал эффектную паузу и, глядя в упор на измученное лицо бывшего капитана, закончил торжественно, мажором: — Но принимая во внимание чистосердечное признание подсудимым своей вины, а также его высокие профессионально-боевые качества артиллериста, суд считает возможным сохранить ему жизнь. Майборода Иван Иванович зачисляется низшим чином в первую батарею корниловского ударного полка Добровольческой армии.

— Павел Никитич, — обратился уже запросто чернобородый полковник к подполковнику в офицерской шинели. — Будет свободная минута — запишите наш приговор для порядка, мало ли что: вдруг кому-то понадобится эта бумага! — И к подсудимому: — А вы свободны, ступайте в свою батарею. Надеюсь, что по большевикам будете еще метче бить, чем по нас били!

…Через три часа корниловская армия выступила из Софиевской. По станице шли в одной колонне. Поручик Караев в надежных дядюшкиных сапогах и в его же коротком овчинном полушубке с трехцветным шевроном на рукаве (пожертвовали новые однополчане в роте) шагал в строю с солдатской винтовкой на ремне.

На выходе из станицы в степь армию встретил Корнилов. С ним был его конный конвой — смуглые красавцы текинцы в высоких белых папахах. Генерал сидел сгорбившись, словно коршун, на могучем буланом жеребце и — ладонь у виска — пропускал мимо себя свое войско. Его скуластое узкоглазое лицо буддийского монаха было бесстрастным и неподвижным, как маска, снятая с мертвого.

Часть вторая

И СНОВА ВЫБОР

О, Русь моя! Жена моя!..

Штурм Екатеринодара оказался для корниловской армии роковым. Казалось, что город ценой кровавых потерь уже взят. Марковцы генерала Казановича дошли почти до самого его центра, но потом повернули обратно, потому что подвела, не поспела вовремя к переправам через Кубань казачья конница генерала Эрдели.

Красногвардейцы, оборонявшие город, сражались с невиданным героическим упорством, им помогали чем могли и как могли екатеринодарские рабочие и городская беднота.

Артиллерийский снаряд угодил в одноэтажный домик, стоявший в роще на окраине города, где в тесной каморке метался от стены к стене Корнилов, черный от тоски и отчаяния, уже понявший, что решающий бой за Екатеринодар проигран, что его ставка на общеказачье противобольшевистское восстание бита, и жаждавший только смерти: «Мертвые сраму не имут»[5].

Командование армией после гибели Корнилова принял генерал Деникин. Ему удалось выбраться с остатками армии с обозом и ранеными из кубанского мешка и уйти назад, на Дон, — там на атаманском кресле уже сидел генерал Краснов, германский ставленник.

Утлая лодчонка поручика Караева выдержала все эти вихри и штормы — не перевернулась. Остался для него позади и второй победоносный кубанский поход деникинской армии. И ее грозное движение на красную Москву после захвата всего Северного Кавказа. Потом грянул разгром деникинцев на подступах к Туле, когда так же, как тогда под Екатеринодаром, казалось, что победа близка и Москва — вот она, только руку протянуть! Осталась позади и катастрофическая новороссийская эвакуация в Крым, и сдача Деникиным командования барону Врангелю Петру Николаевичу, генералу от кавалерии.

Дважды легко раненный, теперь уже капитан, Караев после третьего ранения в бою под Курском был признан врачами негодным к строевой службе и в 1920 году оказался в старом, построенном еще генуэзцами приморском крымском городе в должности коменданта порта. Он носил фуражку с зеленым околышем пограничных войск и ждал, что грядущий день ему готовит. Ничего хорошего не сулил ему этот холодный пасмурный осенний день!

Вечером, когда уже смеркалось, капитан Караев шел по безлюдной улице города, затихшего в тревожном ожидании больших перемен, и думал о том, что же будет дальше с армией, с ним самим, с тысячами таких, как он, младших офицеров, сражавшихся под знаменами российской контрреволюции.

Борьба с большевиками неизменно кончалась поражением белых армий.

Убит Корнилов, его труп, извлеченный из земли неподалеку от Екатеринодара, красногвардейцы привезли в город, долго возили напоказ по екатеринодарским улицам и наконец торжественно сожгли на одной из городских площадей, развеяв пепел по ветру.

Деникин, сдав командование Врангелю, уплыл на французском миноносце в Константинополь — в изгнание. Его верный друг и надежный помощник даровитый штабист генерал Романовский был убит в Константинополе выстрелом в упор. Стрелял в генерала младший деникинский офицер, лютый монархист, член тайной офицерской монархической организации, знавшей о республиканских политических симпатиях Романовского.

В Сибири расстрелян по приговору суда сам «Верховный правитель России» адмирал Колчак.

Польский маршал Пилсудский после неожиданного «чуда на Висле» охотно пошел на мир с большевиками, предложенный Лениным. А теперь и генерал Врангель оставляет последний клочок земли, не залитый еще красным потопом. В чем дело? Почему «они» все время побеждают? Разве белая армия, обильно снабженная французским, английским и американским оружием, в английских добротных шинелях, в башмаках на несносимой подошве, плохо сражалась? Нет! Ее «цветные» дивизии, сформированные из офицерских полков, созданных еще Корниловым, те, что составляли ее главную ударную силу — корниловцы, марковцы, алексеевцы, а позже, уже во втором кубанском походе, дроздовцы («дрозды»)[6], носившие бело-малиновые фуражки, — отличались отвагой и стойкостью. Ее генералы были молоды, честолюбивы и далеко не бездарны. Тогда в чем же дело?