Геополитические проекты Г. А. Потемкина - Ольга Елисеева

Глава 2.

Зимой 1780 г. венский и петербургский кабинеты были удивлены известием о намерении монархов России и Австрии встретиться будущей весной в Могилеве. «Император, шутя, намекнул мне о своем желании повидаться… с русской императрицей, - писала вдовствующая королева Мария-Терезия австрийскому послу в Петербурге графу Мерси-Аржанто, - можете себе представить насколько неприятен был мне подобный проект… по тому отвращению и ужасу, которые мне внушают подобные, как у русской императрицы характеры» {203}.

Не одни «отвращение и ужас» перед Екатериной II - узурпатором и убийцей собственного мужа - заставляли престарелую императрицу-королеву беспокоиться за сына. Его визит в Россию мог означать серьезную переориентацию внешней политики Австрии, в годы первой русско-турецкой войны вслед за Парижем поддерживавшей Оттоманскую Порту {204}.

Не менее негативной была реакция в петербургских политических кругах, ориентированных на союз с Пруссией. Еще недавно английский посол Гаррис сообщал в Лондон о безусловном перевесе влияния Фридриха II в России над «инфлюенцией» любого другого двора и жаловался на то, что действиями Н. И. Панина умело руководит прусский король {205}. Теперь тон его донесений меняется. «Прусская партия крайне встревожена тем, что пребывание императора в России будет столь продолжительным» {206}, писал он. Панин казался так обеспокоен, что позволил себе в резких выражениях осудить «страсть» Иосифа II к путешествиям {207}.

За сближение с Австрией, имевшей общие интересы с Россией в восточном вопросе, выступали Г. А. Потемкин и А. А. Безбородко. Идея свидания с Екатериной принадлежала Иосифу П. Император опасался противодействия со стороны государственного канцлера графа Венцель-Антона фон Кауница, поэтому, не поставив старого дипломата и сотрудника своей матери в известность, он 22 января нанес русскому послу в Вене Д. М. Голицыну частный визит, во время которого как бы между прочим сообщил, что весной будет посещать восточные владения и с радостью пересечет границы Галиции для свидания с русской императрицей. Уже 4 февраля из Петербурга последовал ответ, Екатерина извещала Голицына о своем весеннем путешествии в Белоруссию и о намерении прибыть в Могилев 27 мая. Подражая предосторожности Иосифа II, она также обещала никому не говорить о намеченной встрече, особенно Н. И. Панину {208}. В действительности подобные обещания являлись не более чем дипломатической формальностью, как бы зеркальным повторением русской стороной действий австрийского императора. Однако таким образом оба монарха символически демонстрировали друг другу стремление отойти от старых политических систем, выразителями которых были Кауниц и Панин.

9 мая Екатерина покинула Царское Село и отправилась в Могилев. С дороги она часто писала Потемкину, который заранее отбыл на встречу с Иосифом II и уже начал предварительные переговоры {209}. О своих беседах с императором светлейший князь сообщал Екатерине в несохранившихся письмах, ссылки на которые встречаются в ее ответных посланиях корреспонденту. «Батинька, письмо твое из Могилева я сейчас, приехавши в Сенном получила;… - писала Екатерина 22 мая, - весьма ласкательные речи графа Фалькенштейна приписываю я более желанию его сделаться приятным, нежели иной причине; Россия велика сама по себе, а я что ни делаю подобно капле, падающей в море. О свидании с графом Фалькенштейном отдаю на собственный его выбор, как день так и час во дню с ним познакомиться без людей. Если бы я следовала только движениям… природной живости, то как только дошло бы до меня Ваше письмо, т. е. в 10 часов вечера, я села бы в карету и устремилась бы… прямо в Могилев, где я к сожалению узнала, опередил меня гр. Фалькенштейн; но как это причинило бы вред его инкогнито, то размышление удержало мое первое движение, и я буду продолжать сой путь так, как Вам известно он был начертан. Буду ночевать завтра в Шклове, а в воскресенье приеду к обедне в Могилев. [55] Только тут не знаю, как выгоднее будет условиться о свидании без людей, ибо как приду с обедни, тут люди ко мне повалят. Опять отложить до после обеда не учтиво будет. Разве пока все люди со мною у обедни будут, не пожалует ли ко мне, дабы вошед во внутренние свои покои… уже бы тут его нашла» {210}.

Мы не знаем, какие «ласкательные речи» Иосифа II передал Екатерине II в своем несохранившемся письме Потемкин. Однако их смысл можно восстановить по некоторым замечаниям гостя в его корреспонденции этого времени. С дороги он писал брату Леопольду Тосканскому: «Эта страна с начала века изменилась совершенно, была, так сказать создана заново». Австрийский император как бы упражнялся в будущих любезностях Екатерине П. Одновременно в письмах к матери, подыгрывая артироссийским настроениям Марии-Терезии, Иосиф II особо подчеркивал именно слабые стороны в хозяйственном развитии соседней империи: низкую плотность населения, плохие почвы. «Все почти леса и болота… население ничтожно» {211}, - говорил он о присоединенных по первому разделу Польши землях Белоруссии и Литвы.

В свою очередь Екатерина старалась создать у домашних и европейских корреспондентов впечатление, что она взволнована и даже смущена предстоящим свиданием с австрийским императором. Подобные известия, дойдя через третьи руки до августейшего гостя, должны были польстить ему. Из Полоцка Екатерина писала князю Павлу Петровичу: «Вы угадали, что мне будет очень жарко; я в поту от одной только мысли о свидании» {212}. «Боже мой, не лучше ли было бы, если б эти господа сидели дома, не заставляя других людей потеть страшно, - продолжает она те же рассуждения в письме к барону М. Гримму. - Вот я опять принуждена разыгрывать жалкую роль Нинеты, очутившейся при дворе, и вся моя неуклюжесть, моя обыкновенная застенчивость должны будут явиться в полном свете» {213}.

Влачась по белорусским болотам, императрица со вздохом сожаления вспоминает поставленную в Смольном монастыре благородных девиц итальянскую оперу Киампи «Капризы любви или Нинетта при дворе», которую она видела перед отъездом. Этот популярный в 70-80-х гг. XVIII в. спектакль знаком нам по знаменитому портрету смольнянок Е. Н. Хованской и Е. Н. Хрущовой кисти Д. Г. Левицкого. Екатерина любила посмеяться над собой, поэтому «жалкая роль» сельской барышни, выбравшейся из своей глуши навстречу большим «господам», ей прекрасно удалась.

Однако, в письмах к своему ближайшему сотруднику императрица не выглядит ни взволнованной, ни смущенной, ее тон будничен и спокоен. Более того, Екатерина была не прочь показать августейшему гостю, кто она такая на самом деле. Иосиф II приехал в Могилев одним днем раньше императрицы. Екатерина должна была поспешить ему навстречу. Видимо, именно об этом писал Потемкин в несохранившемся послании. Но императрица не могла миновать намеченные на маршруте станции, слишком много людей ожидало остановки царского поезда. Для подобной невежливости необходима была веская причина, а Иосиф II сам не хотел раскрывать своего инкогнито. Так, австрийский император, поставив себя в двойственное положение, вынужден был терпеть двойственность в обращении с ним Екатерины. Насколько инкогнито Иосифа II стесняло саму императрицу, видно из последних сток ее письма к Потемкину.

23 мая из Шклова, где бывший уже к этому времени фаворит С. Г. Зорич устроил в своем замке для Екатерины великолепный праздник с фейерверком, царственная путешественница писала Потемкину: «Сейчас получила твое письмо, мой сердечный… О Фальк[енштейне] стараться будем разбирать вместе» {214}.

На следующий день состоялось свидание Екатерины с Иосифом П. После обеда в присутствии множества гостей беседа двух монархов продолжалась наедине. О содержании разговора известно из писем австрийского императора матери. Была выражена общая неприязнь к прусскому королю. Далее Екатерина как бы в шутку осведомилась, не собирается ли Иосиф II занять папскую область и завладеть Римом, на это император, тоже шутя, отвечал, что ей гораздо легче захватить «свой Рим», т. е. Константинополь, Екатерина заверила собеседника в желании сохранить мир {215}. Пробные камни были брошены. Между Потемкины и новым австрийским посланником в России графом Людвигом Кобенцелем начались переговоры о заключении австро-русского оборонительного союза {216}.