Черный шар - Юлия Вертела

Анна Петровна незатейливо повествовала:

– Я утешала ее, горемычную. Все стоит, вот как вы, у окна и плачет. Уж больно не хотелось ей от дочки отказываться. Вам, мужикам, это не понять, – нянечка смахнула ладонью слезу. – Она ведь ее уже к груди приложила. Мать-то все ей в личико смотрела, будто старалась навсегда запомнить, – нянечка поперхнулась. – А как стали документы оформлять на отказ, так попросила, чтоб девочку больше кормить не приносили. Решила ее больше не видеть. Иначе, говорит, увижу и не смогу подписать бумажки. Любое сердце надорвется от такого. Везут детей на каталке в палаты кормить, а она, как преступница, прячется в коридорчике. Дети голодные кричат – какая ж мать выдержит такую пытку? Кололи ей успокоительное, да разве уколами боль из души вытравишь? – Анна Петровна горестно продолжала: – Грудь ей перевязали, пила камфору в порошках, чтоб молоко пропало. Ходит по отделению этакий цыпленок, тощий, плоскогрудый, в бинтах, – не дай Бог кому такое пережить, – женщина перекрестилась. – Я ее и чаем отпаивала, и всяко успокаивала, жалко – молоденькая ведь еще. Роды тяжелые были, только в себя пришла, а тут такое горе навалилось. Девчонка совсем потеряла голову. Может, она бы и забрала дочку, да родственники не позволили… Свекровь хорошо помню – кровь с молоком. С врачами переговорила и сразу кинулась документы на отказ оформлять. На ребеночка даже не взглянула ни разу! Дед у них видный такой еврей, – Нил невольно улыбнулся, смекнув, что речь идет об Адольфе. – Как петух, вышагивал по коридору, с начмедом о чем-то договаривался, выхлопотал, чтоб Кате разрешили домой уйти и там долечиваться. По этому поводу прямо в коридоре митинг устроил. Мол, негуманно мать содержать по соседству с отказным ребенком, это нарушает права человека. – Анна Петровна тоже не удержалась от улыбки, вспоминая правозащитника. – Да оно и правильно. Ей бы лучше уйти из больницы поскорее. Так и решили: документы подпишет – и в тот же день ее увезут. Уговаривали хором: молодая еще, других нарожаешь, успеется. Муж-то у Катьки – производитель хоть куда, цветущий бугай, и с чего у них дети такие? – женщина недоуменно развела руками.

– А муж-то чего советовал? – переспросил Нил. Во всей этой истории Илья был ему особенно отвратителен.

– Да все они твердили одно: подпиши и забудь, все равно дочка ничего не понимает – дебилка. А Катька сначала плакала по ночам, а потом сломалась. Подписала, не глядя. Побелела, будто вся кровь из нее зараз вытекла. Хоть и много я тут всякого повидала, но Катю не забуду. Так и сказала я ей тогда: “От своих детей не отказываются. Сколько б ты потом еще ни родила, а эту девочку никогда не забудешь”. Я ведь женскую натуру знаю: больной ребенок, он во сто крат дороже здорового для матери, за него все сердце истерзается, все мы, бабы, жалостливые, а у Катьки душа чувствительная, сиротой жить – всякого натерпишься.

– Да, видать, и не смогла она забыть, – сказал Нил.

– А ведь Катя была у меня, – спохватилась Анна Петровна. – Года полтора назад приходила она к главному врачу узнать, где девочка лежит отказная, а после и ко мне заглянула. Она ждала второго малыша и вроде была довольна, но я по глазам поняла: мучается она, не забыла. Не знаю, нашла ли она тогда доченьку, свиделись ли они, да только жаль мне ее, горемычную. Иные, бывает, здоровых бросят и не вспоминают, сколько таких… Свалят свое добро на государство и забудут. Вот и вся история, – заключила нянечка, – да вот еще, забыла… Видела я те бумаги отказные мельком: в графе “имя ребенка” Катя тогда написала свое имя – “Екатерина”. Выходит, сама от себя отказалась, – женщина протерла лицо ладонями, словно стирая что-то нехорошее.

Нил выскочил на Менделеевскую линию. Беззаботные студенты с хохотом проносились мимо, и он ощутил, как четко мир разделен на две половины: светлую и темную, и никогда не знаешь, где тебя настигнет ночь, а ты не ждешь ее и думаешь, что свет будет вечно.

У набережной он в изнеможении опустился на холодный гранит, уставившись в похожую на сливовое повидло воду Невы. Теперь было очевидно, что от второго ребенка Катя отказаться не смогла, и родственники тихо ненавидели ее за это. Ситуация казалась вполне прозрачной, если бы не операция… Все повторяется на новом витке: родственники уговаривают, она соглашается, жертва идет на заклание. Ирина – несомненно ключевая фигура происходящего. Нил припомнил, с каким рвением она готовила внучку к операции, но ведь в этом нет ничего противозаконного. А может, она по-своему желала добра? Нил и сам начинал путаться в понятиях. В некоторых странах неизлечимо больным людям дают возможность быстро и безболезненно умереть. Маша не могла ничего решать, но кто сказал, что прекращение ее страданий не более гуманно, нежели продолжение их? Но Нил тут же почувствовал, как гадки ему эти мысли.

Гадливость настроения надо было как-то смыть, и он завалился в ближайший бар на Среднем, чтобы основательно забыться, а мир, как известно, тесен.

Арсений Балованый, известный в университете добродушной улыбкой и пристрастием к алкоголю, обмывал отъезд в Штаты. Вечно расслабленный, пребывающий в прострации Арсений был не в состоянии ехать куда бы то ни было, если при этом требовалось приложить хотя бы минимальные усилия. Ему не хватало мужества даже на то, чтобы вставить передние зубы, выбитые лет десять назад, а что уж говорить о перемещении за океан. Но жена-пианистка, получившая контракт на работу, вместе с антиквариатом и картинами зачем-то вывозила в Америку и Арсения.

Нил влился в хорошо знакомую компанию и тут только заметил потрясающую перемену во внешности старого приятеля. Вместо беззубых десен блистала белоснежная улыбка.

– Жена говорит, за границей протезироваться дорого, – пояснил Арсений, – заставила в поликлинике вставить бесплатные челюсти. Завтра самолет, так что прилечу в Америку с голливудской улыбкой, – Балованый показал безукоризненный оскал.

…Пили до утра, но уже не в баре, а у кого-то дома, на Седьмой линии. Как до метро дошли, и откуда взялись те трое, и что за разговор с ними вышел – никто не помнил. Арсений вспылил и зачем-то полез в драку.

У ларьков бодались что было мочи. Новоиспеченные зубы Арсения не выдержали жаркого прощания с отчизной. Они разлетелись по асфальту, как жемчуг с разорванных бус… В аэропорту Балованый грустно улыбался провожающим привычным беззубым ртом, таким его окончательно и запомнили…

После проводов Нил, слегка помятый в утренней драке, пошел к давно забытому школьному другу и капитально нажрался. Вернувшись через сутки домой, он продолжил пить с Вертепным и впервые подумал о том, что у них есть что-то общее. Возможно, это страна, а может, город, но что-то очень большое!

Август девяносто первого…

А через месяц с небольшим после свершившихся печальных событий телефон в коммунальном коридоре трезвонил, не умолкая.

Адвокатша с горячностью восклицала:

– “Лебединое озеро”… ты видела? Теперь нам отсюда будет не выехать! Господи, кто бы мог подумать?.. Заметь, ни одного умного лица, ни одного искреннего слова!.. Просто шайка бандитов! Да, да! Бежать куда угодно!

20 августа предприятие, где работали Хламовы, забастовало, и алкоголики с чистой совестью предались любимому досугу за закрытыми дверями. Вертепные почти не отходили от телевизора в ожидании, чья возьмет. Филолог составлял открытое письмо от лица интеллигенции.

Нил просматривал в метро специальный выпуск “Невского времени”, купленный у спекулянтов за шестьдесят копеек.

Поезд отходил от станции, облицованной гранитом ветчинного цвета, когда преподаватель выхватил взглядом знакомую парочку лиц: Ирина и Анатолий Петрович разговаривали в опустевшем холле. Мысли понеслись с оглушительной скоростью, как огни подземного тоннеля. “Просто наваждение какое-то”, – убеждал себя Нил.

И все же он вышел на следующей остановке и сел обратно, в сторону “Московских ворот”. Выскочив из вагона, Нил увидел, как Ирина и анестезиолог прощаются. Он безотчетно двинулся за Катиной свекровью. Не упуская ее из виду, он старался держаться незамеченным в толпе пассажиров. Дурная роль в плохом детективе его никогда не прельщала. Все случилось само собой.

Ирина, поеживаясь, шла по сумеречным улицам, и Нил, как сомнамбула, следовал за ней. Будто яркая вспышка высветила события этого лета, и они последовательно выстроились в логическую цепь. Он больше не гадал – теперь он знал наверняка. Случайная встреча в метро, сама по себе ничего не значившая, дала его мозгу ключ к разгадке.

Нил следил из-за лифта, как Ирина открывает ключом замки. Спокойный до оцепенения, он резко шагнул следом за ней в квартиру и сразу захлопнул дверь. Получилось ловко, как в кино.

– Кто вы? – женщина испуганно обернулась. – Что вам надо?

– Вы меня не узнаете? – Нилу противен был собственный неестественный голос.