Черный шар - Юлия Вертела
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последний ответ: “Бывает и так”.
Раненым зверем она метнулась в коридор, беспомощно хватаясь за стены.
– Помогите, врача… – вместо крика губы шевелились беззвучно.
В столовой как раз раздавали обед. В коридоре толпились люди с подносами и тарелками. Катя наткнулась на чей-то суп, выискивая белые халаты…
Врачи вытолкали ее из палаты. Анатолий Петрович с чемоданчиком юркнул в дверь.
– Пустите!.. – мать хрипела, уткнувшись лицом в холодный кафель. – Пустите!..
Через секунду дверь распахнулась, и Анатолий Петрович побежал по коридору, держа прикрытого одеялом ребенка. Две безжизненные голые ножонки болтались на его руке. Медсестра спокойно, как будто откуда-то из другого измерения, объясняла матери, что девочку отнесли в реанимацию. От ее лица исходил запах обеда и сытости.
Внутри Кати произошел взрыв чудовищной силы, готовый снести все – город, больницу, Вселенную… Пытаясь сдержать разлетающиеся обрывки своего существа, она выбежала из здания. В безлюдном парке буйствовал июльский ливень. Жалобно стеная, женщина припала к мокрому дереву, желая превратиться в ничто. Горе, которое раздирало ее на части, было так огромно, что казалось, земля расступится под ногами, чтобы избавиться от непомерной тяжести.
С черного хода вышел завернутый в плащ человек с непокрытой головой. Он шел, не замечая дождя. Катя узнала профессора и с перекошенным лицом бросилась наперерез. Он тотчас остановился, будто ждал ее. Мать, в последний раз моля о невозможном, выпила горечь его взгляда. Не в силах произнести хотя бы слово, она сникла. Лицо врача походило на мокрый осенний лист.
– Она умерла, – выдавил он наконец. И уже для себя добавил: – Собачья работа.
“Умерла… умерла… умерла… Что это значит?..” – Катя вышла за ворота больницы, плохо соображая, куда и зачем идет. “Девочка моя лежит там одна, зачем я ухожу?.. Я снова струсила…” – но она убегала все дальше и дальше по незнакомым улицам. Кто-то задал ей вопрос – она в ужасе отпрянула, не понимая, что с ней творится. Люди и собаки отшатывались от нее. “Что я наделала? Зачем оставила Машеньку в больнице – замерзшую, с растерзанной головкой?.. Надо вернуться… Сейчас я пойду туда…” Но вместо этого ноги уносили прочь, будто кто-то гнал ее, обездоленную, не чувствующую ни тела, ни души, не находящую в себе сил возвратиться.
Дождь прошел, и лишь одно облако, маленькое, кудрявое, весело кувыркалось в небе. Оно смеялось и ликовало, подгоняемое теплым ветром. Ему совсем не хотелось опускаться вниз – туда, где тяжко и смрадно жили люди…
Но женщина с намокшими волосами держала его, словно воздушный шарик, на веревочке и не отпускала улететь навсегда в бездонную синь. Вокруг нее, подобно пожару, хлопали огненные крылья, они отбрасывали черные тени, и ошарашенная беглянка уносила их с собой.
На мгновение Маша вспомнила бездну с огненными шарами, словно душа ее заглянула в зеркало прошлого. Но она знала, что больше не вернется туда. Она знала, что этот сон последний. И в следующее мгновение этого сна мать опять будет с нею, ибо воздушный шарик неумолимо тянул за собой руку, держащую его!
Это был такой покой и такое счастье, какое бывает только в детстве, когда очнешься от ночного кошмара и сердце замирает от радости, что, оказывается, страшное только приснилось и вся жизнь еще впереди. И смерти нет.
Этот вечер
Нил звонил в больницу после работы, около пяти он уже знал о случившемся. Едва хлопнула дверь в Катиной комнате, он побежал к ней.
– Катя, ты дома? Открой! – ему никто не отвечал, он продолжал стоять у двери. – Открой, Катя!
Самые дурные предчувствия мучили его. Нил опустился на стул у телефона и закурил. Минут через десять соседка открыла. Она сидела в сумрачной комнате, сгорбившись у детской кроватки.
– Ты вся мокрая, – Нил погладил ее плечо.
– Ты уже знаешь? – едва слышно спросила она.
– Да, я звонил в реанимацию…
При упоминании о больнице боль подступила с новой силой. Катя застонала. Она тут же представила Машино изуродованное тело, лежащее в этом здании у тюремной стены. Как если бы ее собственная рука или нога лежали где-то вдали от остальных членов. Машины вещи, ее кроватка невыносимо дополняли кошмар этого дня. Только придя домой, Катя окончательно поняла, что у нее больше нет дочки и она никогда не принесет ее в эту комнату. Как все просто, чудовищно просто! Она даже не предполагала, что смерть настолько проста, проста, как один-единственный шаг: сделал, и ты уже за гранью.
Сердце ее надорвалось, но сердце мира все так же неспешно бьется – с кухни доносятся запахи еды и звон посуды, из коридора – телефонный разговор, во дворе – смех пьяных. Все проявления жизни в одночасье стали невыносимы.
– Как жить, как?! – прошептала она.
Нил через силу, противный самому себе банальностью слов, пытался ее успокоить:
– Все еще будет, вот увидишь, ты сильная…
– Ничего больше не будет, – глядя в пустоту расширенными глазами, Катя силилась выхватить из темноты прошлое. – Ты ничего не знаешь о моей жизни. Если бы знал, то понял. Все началось еще в 88-м… Я смалодушничала… – глаза Кати расширились еще больше и в темноте казались чужими. – Все, что случилось сейчас, лишь расплата… Я тебе все расскажу… Но это… долгая история, а мне… слишком больно… – она повернула к Нилу беспомощное, заплаканное лицо.
– Ты ослабла, я принесу чаю, – Нил бросал пустые слова в пустоту.
– Позже, – безразлично пробормотала она и прилегла на край дивана. – Ну иди, иди… Все потом…
Нил вышел из комнаты, уверенный, что измученная Катя наконец засыпает. Он сел на кухне и закурил, уставившись в окна мансарды напротив. Женщина за стеклом шила, пристроившись поближе к свету. Нил тупо следил за ее мерно двигающимися руками – туда-сюда, тик-так… Наблюдателя отделяло всего несколько метров и две пары рам, он даже видел, как швея щурилась, вдевая нитку в иголку. Мысли остановились, как стрелки часов…
Из оцепенения его вывел пронзительный крик. Нил с трудом сообразил, что кричат во дворе, и высунулся наружу.
– Батюшки родные, помогите! – разносилось со дна колодца.
Посреди заасфальтированного пятачка распласталось тело.
Повинуясь неведомой силе, Нил бросился к Катиной двери, хотел ее позвать, но тут же осекся. Страшная тяжесть навалилась на него, как это бывает, когда хочешь очнуться от сна, но оцепенелое сознание никак не может пробиться к реальности.
Во дворе кричали уже несколько человек, они вызвали “скорую”. На Кате было все то же мокрое платье, спутанные волосы заплели окровавленное лицо. Нил наклонился пощупать пульс, она была мертва.
Народ высыпал из квартир и судачил. С Невского проспекта во двор стали подтягиваться любопытные.
– Какая молоденькая! – причитали старушки. – Наверное, наркоманка, они все время в том подъезде собираются.
– Да, да, я уж сколько раз на них жаловался, – поддержал их сухонький старичок в обвисших трениках, – но что толку.
Нил прикрыл Катю курткой. Она лежала на мокром асфальте, и тело ее, лишенное души, по сути, мало чем отличалось от мертвого тела дождевого червя, плавающего в лужице возле ее откинутой руки. Нил сел рядом, пространство вокруг сжалось, и город вдруг показался крошечным, как спичечный коробок. Неужели можно жить в этом узеньком мирке с небом искусственным, словно подвесной потолок?
А люди продолжали выползать из своих конурок подслеповатыми кротами. В стоптанных шлепанцах и расхристанных халатах они бродили по дну каменного колодца, и самое отвратительное состояло в том, что смерть вызывала у них жадное любопытство. Они вздыхали, отчасти даже довольные, что этот случай разнообразил их жизнь. Поистине ничего не изменилось в человеческой натуре со времен гладиаторских боев, и вечная игра на жизнь или на смерть и по сей день остается самой захватывающей.
“Скорая” увезла Катино тело, соседи пошли звонить ее родственникам.
Перевернутый человек несся с оглушительной скоростью по улицам ночного города, проклиная серое, как лицо покойника, петербургское небо. Этот город принимал в свое чрево миллионы душ, а потом отпускал их. Что помнили они? Оставался ли след и в его каменной душе? А может, они и не покидали его вовсе, застывая невидимыми стражами у старых стен?.. Все ерунда, и город не более чем слепок фантазии, равнодушный, как взгляд сфинкса…
Как душно под спудом свинцовых облаков! Вонзиться бы в эту броню! И, преодолев ее, оказаться в пространствах безмерных и светлых. Взять бы и рвануть прочь от отягощенного житья в этих карликовых домишках, среди карликовых делишек и карликовых пород людей. Это было всепоглощающее, болезненное до крика желание благодатности бытия, свободного и сплошь пронизанного солнцем. Тоска по радости, которой не было в этом мире.
Оглушенный и расплющенный тяжелейшими из небес, Нил беспомощно опускался на дно Петербурга.