Цейтнот. Том II - Павел Николаевич Корнев

объектом, так он ещё и затемнял своим искажением всё кругом. Я попытался продавить этот полог и, такое впечатление, — голову изнутри чёрным льдом затянуло.

Уф-ф…

Помимо Леонтия Игнатьевича, который устроил ладони на серебряной ручке упёртой перед собой трости, в гостиной обнаружились ещё два оператора — оба у круглого стола. Высокому и худому я навскидку дал лет сорок. Второй, с левой рукой на перевязи, отличался куда более плотным сложением, ему было немногим за тридцать, а потенциал он удерживал такой, что расценить мой собственный иначе как смешным не получилось бы при всём желании.

Впрочем, по сравнению с Горским пылинками на ветру были мы оба. Там — плоть и энергия сплавились едва ли не в единое целое.

— Садись, Пётр! — произнёс Леонтий Игнатьевич негромко и без всякого нажима, но слова будто свинцовыми чушками на мне повисли, ноги едва не подкосились.

Но — не подкосились. Я не плюхнулся безвольно в ближайшее кресло, а вместо этого отошёл в сторонку, расстегнул пальто и расположился так, чтобы за спиной оказалась стена. Русоволосый крепыш и Кеша остались стоять в дверях, узколицый Григорий Анатольевич присоединился к операторам старшего поколения. И — тишина.

Никто не произнёс ни слова, но мир неуловимым образом изменился, вернее даже исказилось моё мироощущение, будто сознание попыталось вывернуться наизнанку, а ещё точнее — его попытались наизнанку вывернуть. Я никак не выдал того, что ощутил это не самое приятное воздействие, закинул ногу на ногу и беспечно улыбнулся.

— Чем порадуешь? — спросил Горский.

— Знаю, что случилось с Ладинским и Новосельским.

От стола донеслось раздражённое ворчание, это пробурчал что-то себе под нос господин с рукой на перевязи.

— Совершенно верно! — согласился с ним узколицый. — Нельзя доверять словам республиканца! Даже если он перебежчик и двурушник!

Я фыркнул и с показной беспечностью откинулся в кресле. Горский неуловимым образом изменил свою позу, и все мигом умолкли.

— Не считаешь себя перебежчиком? — спросил он у меня.

— Нет, — покачал я головой. — Заберу кое-что из камеры хранения и вернусь на свой берег.

— Да его сюда на разведку послали! — вновь не удержался узколицый оператор.

— Помолчи, Григорий! — потребовал Горский и сказал уже мне: — Получается, не перебежчик, но двурушник?

Я пожал плечами.

— Мне от вас ничего не нужно. Ни денег, ни услуг. Я собираюсь забрать своё, только и всего.

Леонтий Игнатьевич растянул в улыбке губы.

— А от Карпинских?

Он надавил своей чудовищной волей, но в плане иммунитета к ментальным воздействиям я мало чем отличался от абсолюта, так просто мой разум было не взломать. Скрипнул зубами, да смахнул покатившуюся по скуле слезинку, и только. Хотя нет — не только. Ещё уловил легчайшее воздействие со стороны худощавого оператора, самого возрастного из всех. И не воздействие даже, а внимание. Он будто пытался отследить состояние моей внутренней энергетики, уловить эмоции, отделить истину от лжи.

Эмпат!

Подобного развития событий я не предполагал, и от беспокойства даже спина взмокла, а в голове забилось паническое: «Почему он не переходит к делу? Почему он не переходит к делу? Почему…»

И да — снова аналогия о сунутой в пасть льва голове вспомнилась. Только в цирке звери дрессированные, а тут трюк в условиях дикой природы проделывать приходится!

Может, я и не сумел совсем уж не выказать обеспокоенности, но и не запаниковал, поставил вопрос ребром:

— Так вам нужна информация или нет?

Оператор с рукой на перевязи шумно вздохнул и не сдержался, обратился к Горскому:

— Ну в самом деле, Леонтий Игнатьевич! Пусть уже выкладывает!

А вот остролицый Григорий с этим предложением не согласился.

— Считаю, мы должны разобраться в мотивах этого двурушника! Иначе как мы сможем ему доверять?

— Разберёмся! — веско произнёс Горский. — Но сначала выслушаем. Говори!

Голос стеганул почище плети, по спине вновь побежали мурашки, и я с опрометчивой поспешностью произнёс:

— Ладинский и Новосельский мертвы, о Ельском никакой информации найти не удалось.

При этих словах лицо оператора с рукой на перевязи явственным образом потемнело, а в гостиной воцарилось напряжённое молчание.

— Эсеры! — выдал первым опомнившийся узколицый Григорий. — Я же говорил, что до них добрались эсеры!

Я принялся вытаскивать из карманов пальто акты, протоколы и фотокарточки, буркнул:

— Понятия не имею, кто до них добрался, но такого рода повреждения я видел у раненых, прибывавших на реабилитацию из Джунгарии и Джунго. Как понял, таким образом воздействие операторов, прошедших инициацию в других источниках, проявляется. Да вы сами посмотрите!

Горский протянул руку, и я вручил ему всю стопку документов, после чего вернулся в кресло, откуда имел возможность следить сразу за всеми. Едва ли в случае осложнения это могло хоть сколько-нибудь помочь, но так мне всё же было спокойней. Очень уж недобро глядела на меня троица операторов.

Все они остались у стола, не посмев подойти к старику и заглянуть ему через плечо, а тот быстрыми резкими движениями перебрал бумаги, потратив на каждую из фотографий лишь секунду или две, а в протоколы не стал вникать вовсе, потом без всякого выражения произнёс:

— Клим!

Молодой человек с рукой на перевязи подошёл и забрал документы, унёс их к столу. Операторы начали перебирать акты и фотокарточки, стали вполголоса переговариваться и о чём-то спорить, а Горский смерил меня тяжёлым взглядом.

— Продолжаем разговор! — объявил он. — Ты не ответил на вопрос!

Я покачал головой.

— Мои дела с Карпинскими касаются только меня и Карпинских.

В этот момент от стола донеслось:

— Нет! Это всё подтасовано! — А потом узколицый Григорий и вовсе выдал: — Он работает на комиссариат! Или на контрразведку! Или на тех и других! Да это всё бессмыслица какая-то! Их ведь точно эсеры ликвидировали!

Взгляды всех присутствующих обратились ко мне, и это обстоятельство нисколько не порадовало. Попробуй — опровергни обвинение, когда для одного из собеседников ты как открытая книга! Нет, в голову ему не забраться, но эмоции, чёртовы эмоции…

— На комиссариат не работаю, в контрразведке тоже ко двору не пришёлся, — заявил я и через силу улыбнулся, но улыбнулся, а это сейчас дорогого стоило. — Отчислили с курсов, и месяца не проучился.

Горский кивнул и как-то очень уж вкрадчиво произнёс:

— А что же теневой ректорат?

Я недоуменно уставился на него.

— Это как?

Быстрый обмен взглядами, случившийся между Горским и эмпатом,