Сборник "Чистая фэнтези" - Генри Олди

Мускулюса словно обухом по затылку огрели. «На шмагиюстрадал?!» Дурацкое словечко ввернулось буравчиком, завиваясь дополнительными смыслами. Проклятье, ведь не просто злая шутка! «Ха! Магия-шмагия…» Или это разговор с Шишмарем и Шишмарихой так встал поперек горла, что рад любому поводу отвлечься?

— Шмагия? Нельзя ли подробнее?

— Хи-хи-хи! Шутить изволите! Нам ли вас просвещать, знаменитого мэтра!

— Хо-хо! Весельчак вы, мастер! Так уж на роду написано: вам, мудрым, — магия, Высокая Наука, а кто из черного люда сунется — тому шмагия, на посмешище!

— Одним — дозор, другим — позор!

Ясен день, здесь больше ничего не добьешься. От досады колдун щедро одарил кобеля Нюшку шматом окорока. Шишмарь аж крякнул, осуждая пустой расход, но возразить или отобрать у собаки подарок не посмел. Лишь проводил кобеля отчаянным взглядом. Похоже, любящий сын загодя, в чувствах и помыслах, вошел во владение отцовым имуществом, страдая от разбазаривания.

Зато Фержерита, усмотрев в щедрости гостя намек на доброжелательство, придвинулась ближе. Толкнулась костлявым боком, растянула в улыбочке щучий рот:

— Драгоценный наш… Я насчет свекровушки. Клянусь Тайной Оглоблей, из сил выбились. Лежмя лежит, считай, мертвая. Свекор над ней дуреет, промысел забросил. Цетинку замуж с таким приданым не выгонишь…

— Да, я сегодня осматривал вашу свекровь. Честно говоря, не знаю, что и посоветовать…

— А вы вот чего посоветуйте, хризолитовый… Вы ведь малефик, у вас глаз верно обустроен… — Дыша пивом и туманами, где роились недобрые осы, Фержерита тронула пальчиком локоть колдуна. — Может, оно и хватит? Если посмотреть, а? Если с умом посмотреть, правильно? И свекрухе — тихий покой, и нам — радость… Мы бы не поскупились…

Рядом сопел притихший Шишмарь. Прежде чем ответить, колдун наполнил чарки. С верхом, проливая хмельное на скатерть. Расхохотался:

— У меня есть лучшее предложение, дамы и господа. Уверен, вам понравится. Я готов за умеренную плату излечить уважаемого мастера Леонарда от всех последствий его недуга. Проклятье, я готов сделать это даром! Из почтения к хозяину дома, — при этих словах Шишмарь дернулся, пролив брагу, — я сделаю его прежним! Годы еще не тяготят Леонарда Швеллера. Значит, едва к его рассудку вернется былая ясность, изгнав меланхолию, вы вновь обретете любящего отца, доброго свекра и рачительного хозяина! Что скажете, серебряные мои?

Ответ, прочитанный в глазах собеседников, вполне удовлетворил малефика.

За что не грех было и выпить.

Шум на улице испортил все удовольствие от тоста. В последние дни Мускулюс без любви относился к неожиданностям, полагая их корнем зла. Или это Шишмарь с женой группу поддержки заготовили?

Тем временем гвалт прочно встал у дома Швеллеров.

— Я сейчас! Я быстренько! — засуетилась милашка Ферж, рада снять неловкость момента. Она кинулась к воротам, готовая рвать и метать, вылетела наружу — и вскоре вернулась иссиня-белая, как снятое молоко.

— Р-рубиновый наш… Это к вам.

Судьба обычно дает двумя руками: в одной — удача, в другой — непременно какая-то пакость. Повод оборвать мерзкую трапезу не мог не радовать. Но толпа? Зачем толпе колдун Мускулюс? Или ятричане всего лишь желают провести диспут на тему книги Яна Этмюллера «Дифферент-диагностика маний и одержимостей» — при участии столичного мэтра?!

Похоже, здесь всякий метельщик — знаток Высокой Науки…

Толпу, заполонившую улицу, возглавлял старый приятель: архивариус Гонзалка. Ничто не напоминало в нем утреннего злодея. Вместо топора архивариус держал букет роз. «Глория мунди», цвет тлеющих углей. Тринадцать красавиц, честь по чести. Сам Якоб тоже напоминал экзотический цветок. Вырядился, как на праздник: трость, мантия, желтая шляпа. Бляха сияет ясным месяцем. Хоть рисуй с него поясной портрет, для украшения ратуши.

Завидев колдуна, Гонзалка степенно подтянул штаны и опустился на колени.

Ударился лбом оземь.

— Все, что есть, — внятно произнес он, не зная, что повторяет слова Леонарда Швеллера. — Все, что имею. До последней капли крови.

Рядом рыдала маленькая женщина, держа за плечо девочку лет шести.

— Не понял, — искренне отозвался малефик, принимая цветы.

— Вот моя жизнь, — объяснил архивариус, в подтверждение еще раз ударив челом. — Она ваша. Возьмите.

Толпа разразилась аплодисментами.

— Э-э… как-нибудь позже. При случае…

— Нет. Сейчас. Вы — великий человек, мастер колдун. Вы — святой. Я оскорбил вас у реки, я поднял руку на невинного юношу… А вы вернули мне дочь. В вашем молчании я услышал колокол надежды. Искра, целуй руку благодетелю! Слышишь?!

Подойдя к колдуну, девочка послушно чмокнула его в ладонь. Начиная прозревать, Андреа опустился на корточки. Погладил молчаливую крошку по голове, ощутив под рукой пух темных волос.

— Ты где была?

— Игралась, — тихо ответила девочка. Лицо Искры было спокойным, она явно не чувствовала за собой никакой вины. — Я игралась с подружкой. А потом надоело, и я ушла обедать. Домой. Мама плачет, папа ругается… А я игралась.

— Где ты игралась?

— В кустиках. Мы играли в «две змейки».

— Три дня подряд?!

Девочка удивленно смотрела на колдуна. Честные глаза. Здоровый цвет лица. Похоже, Гонзалки все румяные на диво. Искра не понимала, о чем ее спрашивают, за что бранят. Играла в «две змейки». Пошла обедать. А глупые взрослые плачут, кричат, суетятся… В ладонь закололо так, что колдун едва не отдернул руку, рискуя испугать малышку. На треть приоткрыл «вороний баньши», вглядываясь без последствий.

Добряк Сусун, избави от беды!

Черная гарь таяла над ребенком. Уходила, рассыпалась хлопьями пепла, оставляла жертву невредимой. Все в порядке. Это остаточные последствия. Больше маленькой Искре ничего не грозит. Доживет до ста лет и отойдет в окружении рыдающих правнуков. Даже и не вспомнив о мелком происшествии в дни своего детства. Но малефик знал лишь один пожар, после которого остается такая гарь. Он готов был поклясться, что ночью, в крайнем случае сегодня утром, эта девочка умерла злой смертью. И готов был поклясться во второй раз, что дитя, стоявшее перед ним, живехонько.

Если ты видел поднятых,ошибка исключается.

«История закончена, — думал Андреа, машинально раскланиваясь и выслушивая благодарности в свой адрес. — Конец. Занавес. Будь я трубадуром, я бы не знал, о чем петь дальше. Пропажа нашлась, народ рукоплещет, герой сияет в ореоле славы. Самое время начать новую историю. Без отрыва от основной работы…»