Другое счастье - Марк Леви

– Знаешь, я спятил, если бы у меня была такая дочь, как ты.

– Правда?

– Неправда, – ответил Рауль и обнял ее за плечи.

Они побрели по дорожке за ангаром, вдоль лесной опушки.

– Можно вас кое о чем попросить? Перед отъездом мне хотелось бы сделать ей подарок. Я ломала над этим голову, засыпая. Думаю, эти же мысли разбудили меня ни свет ни заря. – Милли уставилась на носки своих сапожек. – Мне хочется, чтобы и у нее сохранилась обо мне память.

– Как же мне тебе помочь?

– Вчера, когда она запела на сцене вашего клуба, у меня возникло такое же сильное чувство, как при игре Джо на церковном органе.

– Я-то думал, что это я поразил тебя своим пением!

– Тоже красиво, но не настолько. Эта гитара, которую она взяла с витрины… Она дорогая?

– Инструмент Брюса Спрингстина? Дешевка!

– Вы меня разыгрываете! Вы знакомы с Брюсом Спрингстином?

– А тебе нравится его музыка?

– Вы шутите? Неужели он играл на этой гитаре?

– Это не просто его гитара: он преподнес ее мне в благодарность за услугу. Я поклялся никому о ней не рассказывать. Ну да ладно, тебе можно. В свое время – мы оба были тогда совершенно нищие – он ночевал в моей коморке. Знаю, тебе это может показаться невероятным, но даже самые великие были в свое время двадцатилетними и вели богемную жизнь. А теперь – собственно история. Возвращаюсь как-то вечером домой – и что я слышу? Какой-то шум в комнате. Ну, думаю, девушку привел! Мне стало смешно. Распахиваю дверь, чтобы застать голубчиков на диване – видела бы ты этот диван! – и заодно взглянуть, достойна ли его пассия внимания. И что же я вижу? Брюс дрыхнет в моей постели с гитарой, обняв ее, как возлюбленную! Назавтра он попросил у меня прощения и сказал, что инструменту срочно потребовался отдых.

– Это та самая гитара?

– Нет. Спустя много лет он был проездом в Нашвилле. Не знаю, случайно он оказался в моем клубе или знал, что найдет здесь меня. В общем, входит он с компанией, видит меня, обнимает, как будто мы расстались только накануне. Мы опрокидываем по рюмочке, а потом он поднимается на сцену. Знаешь, что самое странное? Посетители сочли, что у типа на сцене нет никакой творческой индивидуальности: чего это он вздумал пародировать Спрингстина? В тот вечер мой клуб мог бы прославиться, но я промолчал, потому что знал, что ему захотелось выступить инкогнито, как в старые времена. Мы всю ночь пили, курили и музицировали. Просыпаюсь я у эстрады – а его след простыл. Но я не в обиде: он оставил свою гитару – ту самую, которую тебе захотелось купить, – засунув между струн записку: «Ей необходимо выспаться, позаботься о ней».

– Вы надо мной издеваетесь, все это неправда!

– Самая настоящая правда, ведь это я сам все это тебе рассказываю! А теперь я попрошу тебя об услуге: побудь с Агатой хотя бы еще немного. Если ты согласишься, я преподнесу тебе эту гитару в подарок.

Милли, подняв голову, долго смотрела на Рауля.

– Я не продаюсь. Давайте так: вы обещаете послушать Джо, когда я его сюда привезу, а я останусь с Агатой следующий отрезок пути.

– По рукам! – сказал Рауль.

Милли опустила руку в карман брюк, достала стодолларовую купюру и протянула Раулю.

– Это что еще такое?

– Плата за гитару. Если бы она действительно принадлежала Брюсу Спрингстину, то не пылилась бы в витрине, даже не запертой на ключ, а вам бы не пришло в голову с ней расстаться.

– Как я погляжу, ты особа не промах. Твоя правда. – Рауль покачал головой. – Агата, наверное, уже собирается. Ступай к ней и скажи, что едешь с ней дальше. Только учти, я здесь ни при чем.

– При чем здесь вы? – подхватила Милли.

– Отлично! Я тем временем выгоню машину, положу в багажник гитару и сварю кофе, который тебе обещал. Встретимся у стойки.

Милли помчалась в клуб: главное – не успеть передумать.

Том проснулся на рассвете и вышел на дорогу: она была ближе, чем ему показалось ночью. На помощь ему пришел фермер, проезжавший мимо на тракторе. Машина была забрызгана грязью по самую крышу, но подвеска не пострадала. Том от души поблагодарил своего спасителя и помчался во весь дух, впервые воспользовавшись сиреной. Было 6 часов утра, до Нашвилла оставалось двадцать миль, стрелка спидометра оставила далеко позади 100-мильную отметку.

Милли терпеливо ждала свою пассажирку, сидя за рулем. Рауль обнял Агату на пороге и опять закружил ее.

– Дурак, поставь меня! Задушишь!

– Если бы было можно, я бы душил до тех пор, пока ты не лишилась бы чувств. Чего не сделаешь, чтобы не выпускать тебя из объятий!

– Скажи, что ночью закрыл глаза, – прошептала она ему на ухо.

– Чего это вдруг?

– Чтобы меня видели только твои руки.

– Ну, тогда я закрыл глаза с мыслью, что если я тебя не вижу, то и ты меня не видишь.

– Спасибо за все, Рауль.

– Это я должен тебя…

Но Агата приложила палец к его губам, заставив замолчать.

– Давно уехала та женщина, которую ты любил? – спросила она.

– В конце месяца исполнится три года.

– Ты знаешь, где она живет?

– В Атланте.

– Ну, так поезжай к ней, дубина! Уверена, все эти три года она смертельно скучает с мужчинами своего возраста. После этой ночи я уверена, что она грызет себе локти, вспоминая тебя.

– Я выясню, к кому попала эта тетрадь. Можешь на меня положиться.

– Будь осторожен, Рауль, я не хочу, чтобы ее уничтожили, прежде чем я успею ею воспользоваться. Как только появится возможность, я тебе позвоню.

– Только с телефона-автомата, будь краткой и сразу убегай как заяц.

– Сейчас мне тоже придется бежать, – сказала она, глядя на руку Рауля, не желавшего отпускать ее руку.

Он поцеловал ее и проводил до машины.

– Будьте осторожны, – сказал он, держась за дверцу.

«Олдсмобиль» пересек стоянку и вырулил на дорогу.

Рауль вернулся в клуб, со вздохом закрыл витрину с гитарами и отправился спать дальше.

– Я зверски проголодалась, – сообщила Агата. – А ты?

– Знаете поговорку: спящий хлеба не просит.

– Я спала недостаточно.

– Это я поняла. Не желаю знать подробности.

– А надо бы, тогда ты поняла бы, что у зрелого возраста есть свои достоинства.

– Когда следующий привал? – поспешно спросила Милли, чтобы сменить тему.

– Когда стемнеет. Поезжай в северном направлении. За Кларксвиллом мы въедем в Кентукки.

– В Кентукки хорошо?

– Хорошо, если ты любишь лошадей. А я люблю как можно чаще переезжать из штата в штат.

Они ненадолго остановились в Мюррее, городке, занимавшем площадь немногим больше, чем тамошний университет. Милли без малейшего колебания остановилась перед ресторанчиком. Причина была ясна: он назывался «Кампус Бар».

– Ты настолько соскучилась по своей жизни в кампусе? – спросила Агата, листая меню.

– Откуда вы знаете, что я работаю в кампусе? Не помню, чтобы я вам об этом говорила.

Агата отложила меню и внимательно посмотрела на Милли.

– Тут вот какая несправедливость: в тридцать лет ты получаешь от этого удовольствие, находишь в этом какой-то шарм, но через двадцать пять лет твое окружение начинает за тебя беспокоиться и считает, что ты сошла с ума. От кого я могла об этом узнать, если не от тебя? Твою миссис Берлингот я тоже сама придумала?

– Берлингтон. Сколько ни ломаю голову, никак не вспомню, когда я вам обо всем этом рассказывала.

– Значит, я угадала. Я способная, если тебе так больше нравится.

– Что вы натворили, чтобы загреметь в тюрьму?

– Ты действительно хочешь обсуждать это в кафе?

– Сколько нам еще ехать? Только сказки мне не рассказывайте, вы знаете маршрут наизусть.

Агата подняла глаза к потолку, делая вид, что размышляет.

– Часиков семь-восемь, не считая санитарных остановок и обеда. Под вечер ты от меня избавишься, если не помешает загруженность дорог, но над этим я не властна, и тут мои способности угадывать бессильны.

– В общем, выкладывайте всю вашу историю как есть, только ничего не утаивайте. Можете начать прямо сейчас, за нами никто не следит.

– Тебе уже говорили, что у тебя скверный характер?

– Совсем наоборот!

– Значит, твое окружение состоит из лицемеров.

– Хватит шептать, это действует на нервы!

Агата умяла яичницу с беконом молча, заговорив только дважды: напомнив Милли, что надо есть, и попросив передать ей соль.

Насытившись, она оплатила счет и решительным шагом направилась к машине. Милли побежала за ней.

– Не знаю, как насчет секса, но характер в зрелом возрасте определенно не становится лучше! – крикнула она ей вслед.

Агата, ничего не ответив, села в «олдсмобиль». Милли с угрюмым видом включила зажигание. Только на выезде из Мюррея Агата наконец согласилась приоткрыть дверь в свое прошлое.

– Все мое детство прошло под сладкие речи о демократии, равенстве людей, величии страны. Но вокруг себя я видела только бедность, сексизм, сегрегацию, полицейский произвол. На митингах движений за гражданские права, куда я ходила с сестрой, я видела больше гуманности, чем на улицах белого квартала, где мы жили. Из зрительницы я превратилась в активистку.