Морская раковина. Рассказы - Хосе де ла Куадра

Если бы я тогда мог хоть что-нибудь понять, я, конечно, посочувствовал бы страшному горю ревнивой старухи. Но в то время я не способен был что-либо разглядеть в бездне, где бушуют человеческие страсти, и я ничего не понял. Ты извивалась под ударами. Потом ты легла на спину и затихла. Ты была похожа на маленькую покойницу, и я заплакал, решив, что потерял тебя навсегда.

Тетка Сагрария заперлась в своей спальне. Вскоре я услышал, что она тоже плачет. Рыдания душили ее.

Конечно, именно после этого происшествия ты задумала убежать.

Однажды ночью — а ночь была уже глубокая — я проснулся, почувствовав, что ты где-то совсем близко. Ты сидела на краю моей кровати и целовала меня.

— Если я уйду, ты будешь скучать обо мне, Клаудио? — спросила ты, но не дала мне ответить.

Ты тотчас же заговорила о нашем родном городке. Вспоминала все хорошее, что мы с тобой там видели. Потом рассказала мне одну из сказок того края, — эти сказки ты, бывало, рассказывала по вечерам, на кухне нашего самборондонского дома; ты в это время стирала, а я качался в гамаке, привешенном к дверям. Насколько я помню, той ночью ты рассказала мне сказку про волшебницу-индианку. Она была принцессой и жила в пещере, на вершине высокой самборондонской горы. В светлые ночи она, нагая, выходила купаться, ловила лунный луч и прятала его в золотую чашу. Слушая эту сказку, я заснул.

Когда я проснулся, тебя уже не было. Я искал тебя всюду, но так и не нашел. Больше мы с тобой не видались.

Однако мне удалось узнать историю твоей короткой жизни. Сначала — каморка в гостинице, затем — чердак в предместье, в конце концов — дом терпимости. Сначала один мужчина, потом много мужчин. После дома терпимости — больница, а потом — морг и могила.

Тот, кому ты, по всей вероятности, была по-настоящему дорога, вырыл твое тело из общей могилы. Он заплатил за место на кладбище на холме Кармен и за деревянный крест, на котором значится твое имя.

Как-то раз, пьяный, я проходил мимо кладбища для бедных, и мне захотелось посетить твою могилу.

Мои друзья не пустили меня. В трезвом виде я никогда туда не ходил. Не знаю почему.

Но я вечно буду хранить к тебе, или, вернее, к твоей памяти, чувство, имеющее мало общего с состраданием, но, по-видимому, очень близкое к тому, которое заставило незнакомца оплатить шесть метров в глубину, укрывшие тебя навсегда.

Это смешно. Теперь я и сам над этим смеюсь. Но ведь тогда я был маленьким мальчиком.

Надо иметь в виду, что я сирота, что я не видел ласки, что никто не баловал меня. А я жадно тянулся к ласке! Сам того не подозревая, я был сентиментален и романтичен.

Однажды у нашей соседки-лавочницы пропал кот, и она повесила на дверях своей лавки объявление:

«Пропал римский кот; один глаз у него желтый, другой зеленый. Зовут Хуан. Нашедшему четыре реала».

Я решил последовать примеру соседки.

Тайком от тетки я тоже повесил объявление. В нем я сообщил, что ты пропала, указал твое имя и описал тебя как умел. Тому, кто разыщет тебя, я обещал мою лучшую игрушку — целый ящик немецких солдатиков, подарок моего крестного.

Но никто не вернул мне тебя.

Солдатики, запертые в своей картонной казарме, теряли блеск и покрывались ржавчиной.

Бумага пожелтела и в конце концов свалилась.

Однажды она вместе с другим хламом попала в мусорный ящик. Вот и все.

Мне тебя не вернули, должно быть, потому, что я плохо описал тебя.

Дело не в скромности вознаграждения. Я убежден в том, что люди хороши. Тот, кто прочитал бы мое объявление, непременно привел бы тебя ко мне. Да, все люди хороши.

Теперь я смог бы описать тебя получше.

Я бы написал так:

«Пропала девочка, прекрасный цветок, выросший на самборондонской земле. Тело ее — цвета обожженной глины, той глины, из которой женщины выделывают большие горшки, искусно вылепленные кувшинчики и вазы изящной формы. Волосы у нее длинные, черные; ротик маленький, сердечком. Грудь высокая, бедра упругие и стройные, ноги крепкие. Смех ее похож на ржание кобылицы, резвящейся на воле, в степи. Плач ее похож на воркование пестрых голубей в прибрежных зарослях. Она любит лимонные леденцы. И еще она любит тишину, но когда ей весело, она болтает, как говорящий попугай. Взгляд у нее робкий, как у птицы в неволе. При ходьбе все ее тело подрагивает безгрешно сладострастной дрожью: трепещет грудь, колышутся бедра — вся она в движении. Она похожа на чудесную заводную игрушку. Только неукротимые кони, мчащиеся в пампе, могут с нею сравниться».

— Прохожая! Может быть, ты ее видела?

— Прохожий! Может быть, ты ее видел?

Сельва в пламени. (Рассказ для солидного журнала)

естно говоря, Рубен Хименес мог досадовать на свою судьбу. Ему никогда не везло. Что бы он ни задумал — обстоятельства всегда складывались против него. Вот так не знают попутного ветра парусники, которым предопределено стать жертвой грозного моря. Сам Рубен Хименес не упускал случая сравнить себя с таким парусником, когда у него находились слушатели.

Всю жизнь он мечтал сидеть в тихом кабинете среди книг, картин и скульптур и писать о чем-нибудь задушевном и простом. Но ему было суждено стать репортером одного из бульварных журналов в Нью-Йорке. Кто-то другой писал рассказы, а он должен был добывать сенсационный материал о страшных или скандальных происшествиях.

В поисках событий Рубен Хименес рыскал по всей стране и нередко писал в самых невероятных условиях: и верхом на лошади, и в тряском вагоне поезда, прижав листок к стеклу; на мокрой узкой скамье каноэ и на скользком борту утлого суденышка, которое плясало румбу вместе с морскими волнами.

Хименес, грезивший о покое, не расставался с бурями. Ему, ненавидящему зло и насилие, приходилось изо дня в день вариться в котле зверств и преступлений.

Однако порой на его долю выпадали радости, о которых и не ведали «настоящие писатели». Так бывало, когда он «открывал» какое-нибудь невероятное происшествие. Или первым из всей репортерской братии помещал «сенсационный материал».

Он был вне себя от восторга, когда однажды собственными глазами увидел, — а потом написал, — как хоронят покойников в деревнях провинции Лохат, на границе с Перу. Умершего сажают верхом на лошадь, прикрепив к седлу крепко связанными подпорками, и так он совершает свой последний путь к далекому кладбищу по каменистым и трудным дорогам.

А как ликовал репортер, когда ему первому удалось поведать всему миру, разумеется, только тому миру, который читает бульварные американские журналы, «достоверную историю» о сумасшедшей баронессе, которая проповедовала нудизм и многомужие на одном из Галапагосских островов и в довершение ко всему объявила себя императрицей и владычицей этого острова.

Но Рубен Хименес не сомневался ни на одну секунду, что все его прежние успехи померкнут рядом с «открытием» чудовищного злодеяния, которое он описал в очерке «Сельва в пламени». Этот очерк Хименес рассчитывал поместить в каком-нибудь солидном журнале.

Вот в нескольких словах суть дела: к северу от Кеведо, на лесоразработках, в самой чащобе сельвы заживо сгорели двое— женщина и ее возлюбленный.

Предполагалось, что пожар начался стихийно. В жаркое лето лесные пожары — явление довольно частое. От горячего сухого ветра и палящего солнца трава и деревья пылают, как солома.

Однако ходили слухи, что это чей-то злой умысел. Кто же тогда виновник преступления? Как его найти?

Подозрение на мужа сразу же отпало: за день до несчастья он уехал. Да, пожалуй, ему и в голову не приходило, что у жены есть любовник.

Выходит, о супружеской мести не могло быть и речи. Что же тогда? Роковая случайность? Случайность, в скрытых нитях которой произошло короткое замыкание, ставшее причиной лесного пожара?

Рубен Хименес категорически отметал такое объяснение, Его насторожила одна подробность: заживо сгорела очень хорошенькая женщина, и что самое главное — американка. Это навело Хименеса на мысль, что здесь можно обнаружить материал, представляющий исключительный интерес Для читателей бульварных журналов. И он решил заняться этим делом.

Это и заставило его однажды утром покинуть Гуаякиль.

Это и привело его к месту трагического происшествия.

Пожар вспыхнул в непролазных дебрях сельвы, где растут ценнейшие породы строевого леса: гуайяко, печиче, лавр, каньяфистола — всех не перечесть. И еще знаменитое бальзовое дерево — теперь уже большая редкость в лесах Эквадора. Там в маленьком местечке Бехука жили лесорубы, которые работали на экспортную гуаякильскую лесокомпанию.

Компания была недовольна качеством леса, поступавшего из Бехуки, и туда срочно откомандировали техника-эксперта Уолта Хилса — молодого американца родом из Колорадо. Ему было поручено осмотреть лесосеки, проверить клеймение деревьев и дать необходимые указания.