Наркопьянь - Алексей Ручий

Мы вышли на Невский. Невский был похож на вскрытую вену, из которой била кровь. Из которой сочились миражи. Гостиницы со швейцарами у стеклянных дверей, прячущиеся под зонтами туристы, прячущиеся в своих собственных отрезанных от истинной реальности мирках. Я поделился своими мыслями с Доктором.

– Время – это ерунда, сказал он в ответ, – времени не существует, нас тоже не существует, есть просто какой-то произвольный поток, в котором перемешалось все и который несет нас к пропасти. Так что не бери в голову.

– Нас не существует, – согласился я, – но тогда к чему это все? – я показал рукой вокруг.

– Фигня, – Доктор высморкался, – просто кто-то поприкалывался.

– Бог?

– Да нет, может, кто-то в незапамятные времена тоже употреблял Ди-экс-эм – вот и создал эту реальность по передозу.

В словах Доктора была логика. Дурацкая шутка, воспринятая чересчур всерьез. Вроде нелепых потуг первокурсника показаться эрудированным в глазах преподавателя, хотя его эрудиции хватит разве что на стушевавшихся однокурсниц. Ну да ладно.

Речь восстанавливалась, но нахлынувшие мысли все равно опережали слова. Меня посетила идея о том, что эта штука – DXM, хотим мы того или нет, несет в себе еще и глубокую мифоборческую, антидогматическую функцию. Ведь в иудейско-христианской традиции первоначально Слово, а все остальное – лишь производные от него. Вместе с тем пережитый только что опыт показал, как легко разрушаются слова. Декстрометорфан позволил уничтожить мир, привязанный к Словам, посредством разрушения самих слов, их структуры. Он открыл нам те формы сознания, которые невозможно постичь в привычном мире победившей на Западе и частично на Востоке иудейской или христианской модели. Противокашлевый сироп (безотносительно своего названия, ибо оно – просто набор звуков) как бы намекнул нам, что первоначально было не Слово, а вечный Хаос, совершенно произвольно породивший слова, и не Бог как воплощение Слова, а DXM как воплощение первичного Хаоса. Получалось, что сироп и был земной ипостасью божества. Я поспешил поделиться этой идеей с Доктором.

– Отчего нет? – пожал плечами тот. – Наверняка все так и было.

Мимо прошелестел мокрый троллейбус.

– Пошли в «Борей», – предложил я.

– Пошли. А то дождь надоел.

Мы вышли на Литейный и, пройдя пару кварталов, спустились в знакомый подвальчик. В нем располагалась художественная галерея «Борей». От всех остальных подобных мест ее отличало отсутствие лишнего пафоса и низкий потолок в коридорчике между залами, об который легко можно было разбить голову. Что мы едва и не сделали. Но не сделали.

В галерее была выставка работ умственно отсталых детей из Петергофского интерната. Плюс выставка фотографий самих «художников».

Меня поразил мальчик, живущий в деревянной клетке – он страдал аутоагрессивным аутизмом. Хотя кто знает – страдал ли. Аутоагрессивный аутизм – это безразличие к миру с сопутствующей тягой к нанесению вреда самому себе. Взгляните в зеркало – а кто тогда мы? Сходство очевидное.

Рисунки на стенах напоминали те, что мне самому рисовало собственное сознание. Человечки, в беспорядке раскиданные по листу. Сжимающие палки, склонившиеся друг над другом, друг от друга убегающие. Я вспомнил Невский. То же самое.

– Круто! – сказал Доктор.

– Согласен, – я остановился и присел на корточки, чтобы завязать развязавшийся шнурок, – не зря пришли.

– Не зря…

– Фронт духовной пустоты, – ковырнул я из головы первое попавшееся словосочетание, поднимаясь на ноги.

– Ага… фронт… только пустота там, – Доктор махнул рукой в сторону выхода, – на улице.

– Я тебе про то и говорю.

– Я понял.

Мы прошли оставшиеся залы и двинули прочь. Дождь так и не прекратился. Теперь он лениво бомбардировал проспект, давая понять, что заканчиваться и не собирается.

Снова Невский, потом Площадь Восстания. Мы взяли пива. У Московского вокзала зацепились языками с двумя дембелями. Что-то говорили, я уж не помню что.

– Где служил? – спросил я одного из них.

– Да здесь, под Питером…

– А я в Карелии, – протянул второй, – вот земляка встретил…

Я поведал парням свои мысли, но они отреагировали вяло. Их волновали другие проблемы. Дома ждали родители, девушки. И неустроенность провинциальной жизни. Возможно, безработица. Прокаженное будущее, созданное героическим прошлым.

Потом мы расстались с дембелями и бесцельно брели по Невскому в сторону Александро-Невской лавры. Сквозь какую-то меркнущую и внезапно взрывающуюся яростными вспышками пустоту.

Доктор предложил взять еще сиропа. Я снова легко согласился. Приходить в сознание не входило в мои планы.

Два квартала – и вы в аптеке. Мы взяли еще по бутылочке (название не разглашается, дабы будущие поколения его не узнали и, ютясь в прокаженном мире, думали о том, что ответственность за свое будущее, за будущее своих детей, они несут уже сейчас, в настоящем). Выпили, стоя под аркой одного из домов. Неприятный сладковатый привкус во рту.

И новые вибрации реальности, проносящиеся по нейронам со скоростью света. Слава богу, речевой диссоциации больше не было. Только все вокруг казалось пульсирующим и живым.

– Забавная штука.

– Я же говорил, – Доктор достал сигарету.

– И набирающая популярность…

– Мои слова.

Я тоже закурил.

– Нет, это слова твоего внутреннего Бога.

– У меня внутри никого не живет.

– А на небе?

– Это другое дело…

– Нет, то, что внутри – то и снаружи. Это дуализм реальности.

– Тогда дуализм реальности – это консервы «Анкл Бенс», сделанные из негра, потому что его рожа на этикетке, – Доктор скептически прищурился. Еще один привет из детства.

– Это единство негра и содержимого. Не бери в голову.

– А я и не беру. Пошли еще пива возьмем.

Пиво пили под той же аркой. Проспект был размазан серой кистью дождя. Из водосточной трубы нам под ноги с шумом выкатывались пузырящиеся струи.

– Слушай, а с кем я общаюсь, если никого не существует? – спросил я Доктора.

– Не знаю, наверное, с самим собой…

– Но меня ведь тоже не существует.

– Я думаю, это сироп от кашля общается сам с собой. Он существует.

– Вот-вот. Я к тому и клоню. Получается, что ничего, кроме сиропа, не существует. И сироп общается сам с собой. И сам для себя проецирует реальность. Ту реальность, которую хочет видеть.

– Я хочу видеть солнце, – Доктор вздохнул, глядя на воду, льющуюся из водосточной трубы.

– Вряд ли получится… сироп хочет дождя.

– Эх… – Доктор сделал судорожный глоток, я синхронно приложил бутылку к губам.

– Тебе какое пиво больше нравится – в бутылке или в банке? – спросил я.

– Какая разница?

– Мне вот в бутылке больше нравится… точнее, не мне, а, как мы определили, сиропу…

– Сиропу все равно.

– И, тем не менее, он продается в бутылочках.

– Это какой-то тотальный заговор.

– Весь окружающий мир – какой-то тотальный заговор.

– Твоя правда.

Мы допили пиво и пошли назад, на Площадь Восстания. Там сели в метро. Метро проглотило нас, словно огромное кровожадное облако, высасывающее чужие мозги. У Доктора зазвонил мобильный телефон.

Пока Доктор разговаривал, я смотрел на людей, поднимающихся на эскалаторе. Они напоминали лемуров. Но не земных, скорее лунных. Лунные лемуры. Да, так и есть.

Доктор закончил говорить по телефону и сообщил мне, что знакомые девушки предложили встретиться на Сенной. Он уже согласился, и мы едем туда.

– На Сенную – так на Сенную, – я не стал спорить, – тебе не кажется, что все люди в метро похожи на лунных лемуров?

– На кого?

– На лемуров, – я перешагнул металлическую пасть, прожевывающую ленту эскалатора внизу, – только на лунных.

– Ну не знаю…

– Возможно, они уже давно захватили нашу планету и теперь строят здесь свою цивилизацию. Представляешь, цивилизация лунных лемуров…

– Представляю. А мы тогда кто?

– А мы – сироп от кашля, – внезапно я засмеялся. Засмеялся и Доктор.

– Они, – он тыкал в прохожих, смеясь, – лунные лемуры, а мы – сироп от кашля. Ну, ты сказанул!..

– Это не я…

– А кто?

– Ты знаешь…

Доктор внезапно замолчал, и его лицо сделалось серьезным.

– Возможно, ты и прав. Тогда нам нужно помалкивать, что мы все про них знаем. Про лунных лемуров, я имею в виду.

– Я про то же.

Мы вышли на перрон, и тут же подошла электричка. Метро внутри было каким-то желтым. Как Луна. Луна, на которой живут лемуры. Мы сели в вагон.

Я чувствовал их. Лемуров, затаившихся под одеждой этих людей, наполняющих вагон. Их дыхание. Дыхание лемуров. Слезы лемуров. Стоны лемуров. Радость лемуров…