Черный ангел - Валерий Еремеев

С тяжелым чувством, ругая себя на чем свет стоит, я выхожу на улицу.

4

Альварес как верный и добрый пес-доберман ждет меня у входа в епархию или, правильнее в данных обстоятельствах будет сказать, выхода. В общих чертах передаю ему суть нашей беседы. От комментариев он воздерживается, но на его кислой мине даже близорукий может прочитать слова, написанные большими заглавными буквами: «МИССИЯ НЕВЫПОЛНИМА». Согласен, я погорячился, но что теперь уже об этом разговаривать.

— Что будем делать? — скорее риторически спрашивает он. — Дорабатывать водителя архиепископа и завхоза? До сих пор в их поведении ничего подозрительного не обнаружено. Правда у них у обоих короткие прически, то есть они могли быть за рулем того угнанного «Москвича».

— Забудь про них. Они оба на момент гибели батюшки находились на территории епископства и выбежали на улицу следом за мной. Они не виновны.

— А с кем Воронов теснее всего общался? — интересуется мой помощник.

Я рассказываю Вано про Карелина, то, что услышал от Луцкого. На Альвареса мой рассказ производит сильнейшее впечатление.

— Восемьдесят тысяч баксов! — повторяет он, дрожа от возбуждения. — Восемьдесят тысяч баксов! Вот так за здорово живешь взять и отдать дяде! Такую охренительную кучу бабла! Это же надо быть таким идиотом! Нет, Лысый, можешь к нему даже не ходить. Убийца, судя по всему, человек хитрый, чего не скажешь про этого Карелина. Сто пудово: он не виноват. Зря ты его подозреваешь.

— Ты прав. Есть и еще один аргумент в его пользу, почему он не мог сбить Воронова. Это все та же короткая прическа. А у Карелина, его портрет мне набросал архиепископ, грива как у рок-музыканта. Правда, он как человек близкий к Воронову может сказать нам, не было ли среди других его знакомых подозрительных личностей. Кому-то из нас придется с ним встретиться. Но это чуть после, а сейчас…

Я смотрю на часы.

— Похороны отца Гедеона уже в самом разгаре. Поехали на кладбище. Это единственное место, где родственники, друзья и знакомые Воронова собрались всей шоблой, мы можем посмотреть на их лица. Сравним, оценим, проанализируем.

— Я тебе и так могу сказать, какими будут их лица. Ничего кроме безмерной скорби ты на них не увидишь. Точно тебе говорю. Ты же не думаешь, что убийца, даже если он тоже присутствует на похоронах, будет комментировать последнее выступление Петросяна по телевизору.

— Поехали!

— Может ты сам? А я чем-нибудь другим займусь? Не люблю я эти похороны. Я даже и на собственные-то не приду.

— На собственные — это ты как хочешь. А на эти поедешь со мной. Во-первых, мне одному будет скучно. Во-вторых, два глаза хорошо, а четыре — лучше. Не выделывайся. Садись в машину, а то опоздаем, и его закопают без нас. Мы рискуем пропустить самое интересное.

Поворчав по инерции еще с минуту, Вано все-таки садиться в машину.

Мы прибываем на место к окончанию панихиды. Гроб с телом выносят из кладбищенской церквушки. Народу прилично — большую часть массовки создают бывшие прихожане Воронова, которые часто видели его живым, и теперь пришли, чтобы узнать, как он выглядит мертвым.

— И как мы теперь определим, кто из них близкий покойнику, а кто просто так погулять пришел? — спрашивает Вано.

— Близкие те, кто ближе к телу, это и ежу понятно. Идем вперед.

Безо всякого энтузиазма Вано следует за мной как привязанный. Он прав: лица присутствующих ничего, кроме грусть-печали, не выражают. На подходе к последнему пристанищу Воронова места становится мало, народ скучивается, подается вперед, так уж всем хочется бросить кусок глинозема на деревянный ящик с покойником. Под напором толпы мы с Вано разделяемся, меня оттирают назад, он, напротив, оказывается почти у самой могилы.

— Светка-то, шалава, вишь, тоже пришла. Не постеснялась-то глаза свои бесстыжие на люди показывать, — слышу я приглушенный женский голос.

Оборачиваюсь: слева от меня стоят две пожилых женщины и перешептываются.

— Как же она могла не появиться? Брат все-таки помер, не чужой человек, — говорит ее собеседница, менее категоричная в оценках.

— Раньше надо было любовь свою показывать. Сколько крови она из него выпила, сколько нервов вымотала, а теперь, вишь, стоит платочком кисейным глазища позорные вымакивает. Артисточка выискалась.

— Зря ты так, Николаевна, — пытается урезонить вторая, но ее собеседница крепко стоит на своих позициях, сдавать их не собирается.

— Я знаю что говорю. Змея она подколодная, вот и весь мой сказ!

Предмет их разговора становиться для меня настолько занимательным, что я не могу не вмешаться.

— Это вы, простите, о ком? — спрашиваю я, тоже полушепотом.

Что хорошо с людьми такого сорта, которые любят перемывать косточки своим ближним, так это то, что им не нужно представляться ни ментом, ни журналистом, ни слесарем-газовщиком. Достаточно лишь показать свою заинтересованность, а потом только успевай запоминать и переваривать. Принимая меня за одного из прихожан батюшки, пожилые дамочки забрасывают меня целым ворохом информации. Одна лишь проблема, что надо еще будет отделить овец от козлищ, разобраться где действительно имевшие место события, а где просто зады грязных сплетен.

Я узнаю, что отец Гедеон не единственный сын у своих родителей. Его сестра Светлана была поздним ребенком в семье, намного младше своего братца. Вскоре после ее рождения, папаша Воронов приказал всем долго жить, и брат Светланы стал для нее как бы и отцом. То ли эта обязанность оказалась будущему священнику не по плечу, то ли сказались особенности характера сестренки, но все его советы как себя вести и что делать были ей по барабану. Как только она подросла, то очень скоро во всей округи не осталось не одного лица мужского пола, который бы ее хоть разочек не прыгнул с ней в гречку. Видя гримасу недоверия на моем лице, рассказчица божится, что все так и было, а уж кому как не ей знать, ведь она долгое время жила по соседству с Вороновыми до тех недавних пор, пока батюшка не обзавелся новой квартирой, и, стало быть, кому же, как не ей, отвечать за базар. Ну да ладно. Словом, когда Светлана Воронова выросла, она решила стать артисткой, поступила в театральную студию. Там она познакомилась с молодым театральным режиссером, по словам рассказчицы, таким же развратником как сама и даже умудрилась выйти за него замуж.

Режиссер этот ставил авангардные пьески в местном театре очень фривольного содержания, а Воронова в них играла главные роли. Замужество продолжалось недолго — слишком уж оба ценили свободу своего тела. В настоящее время режиссер и актриса находятся в разводе, что никак не сказалось на их профессиональных отношениях, сестра покойного батюшки по-прежнему играет в пьесках своего экс-супруга, во время которых показывает свои голые ляжки и растатуированные ягодицы всем желающим на это смотреть. Естественно, брат из-за всего этого очень переживал, так как это могло сказаться на его репутации. Последний раз, это было как раз перед тем, как Воронов сменил адрес, Светлана приезжала к нему домой. Они поскандалили в очередной раз.

— И бывший мужик Светкин с нею приезжал. Так батюшка его с крыльца выкинул. Так орали все, что на всю улицу было слышно, — итожит свой рассказ женщина.

— И что же они орали?

— Я не знаю что, но только орали. Батюшку-то после этого «скорая помощь» забрала. На следующий день. Давление поднялось. Гипертонический криз. Он две недели не мог службу править. Вот как это гадюка довела его, сердешного.

В массовке происходит рокировка. Те, кто стоял возле могилы, отступают назад, освобождая место тем, кто еще не попрощался с покойником. Разговорчивая собеседница подается вперед. Я остаюсь на месте, закуриваю сигарету. Люди начинают расходиться, и скоро возле свежего, заваленного венками холма остаются только самые близкие Воронову люди. Альварес присоединяется ко мне.

— Видишь того попа? — без предисловий спрашивает он, указывая подбородком на фигуру в желто-черном балахоне.

— Вижу. И что?

— Это и есть тот чудак, который монастырю восемьдесят тонн баксов отстегнул. Представляешь? Как только я понял из разговоров людей, что это и есть отец Михаил из Андреевского храма, нарочно поближе к нему подобрался, чтобы на него посмотреть. Странно, на вид он вполне нормальный, на идиота не похож.

— Кстати, а лицо-то у него голое. Он безбородый, хоть и поп, — замечаю я.

— Я заметил, что у него на шее и на подбородке пятнышки розовые. Как от старого ожога. На этих местах щетина не растет. Если он отпустит бороду, то станет похож на ободранного козла. Зато он волосатый. Это тебе архиепископ правильно сказал. Уж не думаешь ли ты, что он имеет отношение к нашему расследованию?

Сейчас я думаю больше про то, что я услышал, когда стоял в толпе. Можно ли из этого что-то выжать или нет?