Белое, черное, алое… - Елена Топильская

— Вот как? — тут он в первый раз на меня посмотрел. — На сто процентов?

— На девяносто. Учтите, я могла бы сказать, что на все сто, чтобы втереться к вам в доверие. Но при этом думаю, что вы там все же были, только не один. А тот, кто был с вами, — тот и убил.

— А! — он махнул рукой. — Это бесполезно.

— Почему бесполезно?

— Вы все равно мне не поверите. И никто не поверит.

— Я постараюсь.

— Да? — Пруткин прищурился. — Хорошо: со мной был президент Ельцин.

Проверяйте.

— Хорошо, что не Клинтон, — я усмехнулась.

— Проверяйте!

— Владлен Ильич! Это несерьезно.

— Вот! Я же говорил, что вы мне не поверите, и никто не поверит. Вызывайте конвой, без адвоката разговаривать не буду. В камеру! А почему вы решили, что со мной был кто-то еще?

Теперь прищурилась я:

— Владлен Ильич, откровенность за откровенность. Вы мне говорите, с кем были, а я вам — почему догадалась.

— Я не говорил, что со мной там кто-то был. Я и сам там не был, и ничего не совершал.

— Владлен Ильич, а что вам мешает сказать мне правду? Я же протокола не пишу, при нашей беседе никто не присутствует, мы только вдвоем…

— А в кармане у вас диктофончик… — перебил меня Владлен Ильич.

— Да нету у меня диктофончика. Вот, посмотрите мою сумку: куда я могу его засунуть?

— А в карманах?

— Вы же видите, на мне узкая юбка без карманов и блузка, тоже без карманов. А в карманах куртки ничего нет, проверьте сами. Проверьте, проверьте, — я вывернула перед Пруткиным карманы куртки. — Владлен Ильич, я своих подследственных на пушку никогда не беру. Если говорю, что не записываю, значит, не записываю.

— Нет… Как вас… Мария Сергеевна… Не выйдет, — сказал Пруткин после долгих раздумий. — Отправьте меня назад, в камеру.

— Владлен Ильич!

— Я сказал — в камеру! Не буду я говорить.

— Ну почему, почему?! — : спросила я в отчаянии, не зная, как к нему достучаться.

Мне казалось — в середине нашего разговора он почти оттаял и почти готов был хотя бы намекнуть мне на правду.

— Да потому, что жить хочу еще.

— Ну кто вам угрожает? Сюда-то не каждый доберется.

— Вот он как раз сюда и доберется, кто другой не доберется, а он-то… Все равно мне никто не поверит. Ну, все! Чао, бамбино, сорри. Как вас? Мария Сергеевна…

— Хорошо, Владлен Ильич. Как хотите. Я вас сейчас отправлю назад. Только знаете, что? Поспрашивайте среди своих знакомых про меня, может, кто-то из них про меня слышал. Я допускаю, что кто-нибудь скажет, что я стерва, но думаю, что ни от кого вы не услышите, что я когда-то сыграла в нечестную игру или подставила своего подследственного. На пушку никого никогда не брала, повторяю.

Спросите?

Он без выражения посмотрел на меня.

— Ну что, приходить мне еще без адвоката?

Он продолжал смотреть на меня так же, без выражения. Ну, это уже победа, он ведь не кричит во все горло, что видеть меня не хочет. А гонор не дает согласиться. Или страх…

— Ждите меня в начале той недели, Владлен Ильич. Приду еще раз без адвоката, хотя, если вы пожалуетесь, мне влипнет за это.

— Вы там поспрашивайте у своих, Мария Сергеевна, — без улыбки проговорил он, — и вам скажут, что Пруткин своих следователей никогда не подставлял.

В прокуратуре я, не заходя в свой кабинет, завалилась к Лешке Горчакову.

Бухнувшись на стул и бросив рядом сумку, я вытянула ноги и заявила Лешке, что скоро раскрою дело Чванова.

— Ты понимаешь, он готов был мне сказать! Я не стала давить, приду к нему после выходных. Но он мне скажет, провалиться мне на этом месте!

— Ты, Машка, поосторожнее, — вяло отреагировал Горчаков. — Помнишь, ты уже дома провалилась!

— Правда ваша, Алексей Евгеньевич.

Я вздохнула. Действительно, в Новый год, выплясывая какой-то невообразимый краковяк вокруг елочки, я громко выкрикнула, что с первого января начну делать зарядку, провалиться мне на этом месте, и именно в этот момент подо мной проломился паркет, и я увязла в треснувших досках-сама судьба дискредитировала мой порыв.

— Лешка, точно говорю: он мне скажет. Я чувствую… Он мне скажет, кто с ним был.

— А почему ты решила-то, что с ним кто-то был?

— Ах да, ты же видеозапись не смотрел. Понимаешь, по всему получается, что, по крайней мере, до участка, где чвановский дом стоит, он тогда, в день убийства, дошел. А вот что с ним дальше было, вопрос. Когда выезд с ним делали, весь участок был под снегом. Он же сразу сказал, где там канава, где кусты, а их и не видно было из-за снега. И прошел правильно. А самое интересное — в одном-единственном месте он проговорился. Везде говорит — я шел здесь, я вошел туда. А в одном месте, когда показывал, с какой стороны дом огибали, он сказал:

«Мы шли вот здесь…» «Мы шли»! И плюс куртка и нож в его доме. С чего бы вдруг такое совпадение? С одной стороны, был он там, все указывает на то, что он там был. А с другой стороны, не убивал. У меня такое впечатление, что его специально взяли с собой, чтоб подставить… Да, Лешка, я тебе самого главного не сказала: Скородумов мне, перед тем как ему плохо стало, заявил, что Денщиков у него обыск учинил не только в связи с шантажом, он считает, что интерес к нему Денщикова связан с убийством Чванова. Надо срочно Денщиковым заниматься!..

— Машка, у тебя телефон надрывается, — прервал меня Горчаков. Я вскочила:

— Вдруг это мама мне звонит по поводу Хрюндика! Вбежав к себе и схватив трубку, я услышала радостный голос бывшего практиканта Игоря Денщикова:

— Машка, ну привет! Давненько мы не общались! Но я, конечно, по делу!

— Ну?! — сказала я, переводя дыхание и усаживаясь у стола с телефонной трубкой.

— Как дела-то вообще?

— Да ничего себе.

— Я слышал, ты на осмотре по депутату отличилась?

— Да ладно, чего там!

— А еще чего хорошего?

Ясно. Проверяет, нет ли на него какого-нибудь компромата. Похоже, он пока не знает про жалобу Скородумова. И слава Богу.

— Работаем.

— Маш, у меня дело на сто рублей. Ты знаешь, у меня семья есть знакомая — Скородумовых. Так вот, человечка, говорят, прямо из твоего кабинета на «скорой» увезли. Я, как услышал, сразу сказал: она может, у нее генералы плачут, как дети… — Денщиков хохотнул и замолчал, видимо, проверяя мою реакцию. — А чего он у тебя был-то?

— Да ты знаешь, нам же из пригородного района дел напихали, как и всем.

Мне досталось дело об убийстве бизнесмена, у которого твой знакомый охрану возглавлял. Я ему и «здрасьте» сказать не успела, как он чуть коньки не двинул.

— Это Чванова-то убийство? Слышал… Ну, а Олег тебе чего-нибудь сказал дельного? — осторожно гнул свое Денщиков.

— Да нет, к сожалению. Я ж тебе говорю — только вошел, сразу упал. Он же сердечник, у него уже инфаркт был. Мы и не поговорили.

— Маш, так я вот о чем, — продолжал Денщиков, по всей видимости, уже успокоившийся, раз я так безмятежно проглотила сообщение о дружбе семьями. — Семья хочет вещи его забрать. Ну, знаешь, люди далекие от юриспруденции, думают, что если шмотки будут дома, то спокойнее… В общем, они чокнулись на этом, плачут, говорят, как же это так — Олежка в больнице, а вещи где-то в прокуратуре. Я к чему: к тебе брат его приходил двоюродный, он слегка заторможенный, объяснить ничего не смог толком. Ты его погнала и правильно сделала, — Денщиков опять хохотнул. — А он, тютя, даже не сказал, что паспорт потерял. Ты уж. выдай ему шмотки, а?

— Да нет проблем, Гарри. Пусть с правами приедет.

— Ой, Машка! А у него и прав тоже нет.

— А на нет и сам знаешь, чего нет.

— Маш, ну, мне ты доверяещь? — Денщиков интимно понизил голос.

— А как же! Хочешь сам расписочку написать?

— Ха-ха! Ну так чего — он зайдет после обеда?

— С документами.

— Маш, ну не выпендривайся, мы свои люди.

— Гарри, ты в уме или нет? Куртка баксов пятьсот стоит, я что, потом из своей зарплаты буду ее оплачивать?

— Маша! Я тебе слово даю, что ты ничего оплачивать не будешь!

— Нет, Гарри, и не проси. И вообще я никому ничего не обязана отдавать.

Скородумов еще не труп.

— Да, еще не труп, — уныло согласился Денщиков, он не мог скрыть, как он сожалел об этом.

— Так что ничего с курткой не случится, если она побудет у меня.

— А кроме куртки, он ничего не оставлял? — небрежно поинтересовался Денщиков.

— А что он еще мог оставить? — очень натурально удивилась я.

— Ну ладно, Маш. Есть компромисс. Ты посмотри сама куртку как следует, может, там в карманах вещи ценные есть, так ты бы отдала хоть их от греха подальше, а?

— Например?

— Ну, может, бумажник, или часы, или карты кредитные…

— Ты что думаешь, я с его кредитной карты попрусь деньги снимать?

— Ну, чтоб спокойнее было…

— Кому? Я в себе уверена. Меня на чужие деньги не тянет. Ты по себе-то не суди.

— Ну ладно тебе, ладно. Так не отдашь?

— Не отдам.