Белое, черное, алое… - Елена Топильская

Единственное, что он сам ей сказал — мол, пытался сбежать от проблем, а куда от них убежишь, только и понял за это время, что Ольга его крест на всю жизнь, хотя бы ради детей. На него тогда было больно смотреть. И после этого Королькова стала замечать, что Чванов постоянно возит домой бутылки с хорошими спиртными напитками — французскими столовыми винами, «мартини», коньяком, иногда «виски». Для жены, решила она, поскольку сам Чванов практически не пил.

На приемах мог пригубить шампанское или коньяк, только чтобы не привлекать к себе внимания, но если позволяла обстановка, вполне обходился бокалом минеральной воды.

Правда, в допросе матери Чванова никаких подобных фактов не содержалось.

Показания очень ровные, без «бомб», хотя, казалось бы, мать должна была знать больше всех. Конечно, отношения между родственниками бывают разными, иные родственники хуже заклятых врагов и вместе собираются только на похоронах, куда не прийти нельзя. Есть еще вариант: скрывать что-то друг от друга родственники могут не по причине отдаленности в общении, а просто уберегают близких людей от отрицательных эмоций. Но мать Чванова утверждала, что отношения с сыном были нормальными, да и, судя по тому, какое участие она принимала в его бизнесе, они действительно были по-родственному близки. Однако в ее показаниях записано, что у сына была прекрасная семья, отношения с женой были замечательные, Ольга была образцовой женой и матерью. Видимо, следователь цитировал мамаше слова Аллы Корольковой, потому что Дальше в протоколе записана фраза о том, что если кто-то и распускал грязные сплетни про какие-то нелады в личной жизни Дмитрия, то причина кроется в зависти либо в том, что источники слухов сами имели виды на Дмитрия и злились, что остались с носом. Что ж, может, эта мама и права, тем более что Королькова, как это следовало из данных о ее личности, зафиксированных в протоколе, не замужем, детей у нее нет. Надо еще посмотреть на нее, может, она страшнее атомной войны, поэтому и не имела никаких шансов.

Хотя какой смысл Корольковой, даже если она и имела виды на шефа, распускать сплетни про его жену уже после смерти обоих Чвановых? Да и показания ее изложены весьма сдержанно и интеллигентно, с уважением к памяти покойного шефа и однокашника.

Более того, прочитав взаимоисключающие допросы Аллы Корольковой и матери Чванова, я сразу полезла в акт вскрытия трупа Ольги Чвановой и убедилась, что алкоголем она все-таки злоупотребляла, и не один год; состояние внутренних органов, и в частности печени, о том красноречиво свидетельствовало. А может ли это осложнить семейную жизнь с человеком, который спиртного в рот не берет, — судите сами.

Самое интересное, что по делу не была допрошена ни одна подруга Ольги Чвановой, — либо у нее не было подруг, либо следователь не стал копать семейную версию. А я бы тут еще покопалась; несмотря на то, что из скудных показаний вырисовывался портрет женщины, не имеющей врагов хотя бы потому, что ей негде было с ними встретиться, Ольга могла знать что-нибудь про скрытую от чужих глаз жизнь мужа и кому-то об этом обмолвиться, а какой-нибудь маленький факт, которому не придали значения, может натолкнуть на разгадку. В таких случаях надо стаскивать в один ворох всю информацию, которую можно откуда-либо выделить; собирать все, что можно, и уже потом анализировать и сортировать узнанное.

Я вытащила из видика перемотавшуюся кассету с информацией, не убавившей и не прибавившей ничего к моему представлению о деле, и стала собираться на работу.

— Машка, ты хреново выглядишь, — поприветствовала меня коллега, помощница прокурора Лариса Кочетова в коридоре прокуратуры. — У тебя круги под глазами и волосы сегодня плохо лежат…

— Спасибо, дорогая, — отозвалась я. — Ты прямо как Толстой: «Не могу молчать»…

— Ну, если ты сегодня перед выходом из дому смотрелась в зеркало, тогда это для тебя не новость. Не выспалась, что ли?

— Не выспалась.

— Хочешь кофейку? Сразу проснешься.

— Ну давай, — согласилась я, хотя вообще-то кофе не люблю, предпочитаю чай; может, и правда встряхнусь. Чайник в кабинете у Лариски уже кипел.

— Ленечка-то сегодня приедет? — спросила она, пододвигая мне банку растворимого кофе. — Он обещал супчики привезти.

— Какие супчики? — удивилась я.

— «Галина Бланка», гороховый с хересом, грибной и куриный.

— Откуда?!

— Да у него приятель супчиками торгует, Ленька и раньше иногда привозил, ты что, не помнишь?

— Не помню, — честно призналась я.

— Да еще когда в районе работал.

— Вообще странный парень, — задумчиво сказала я, пытаясь пропихнуть в себя крепкий кофе, не вызывающий у меня аппетита.

— Ленечка-то? О да! — засмеялась Лариса.

— А ты его откуда знаешь? Неужели еще по району помнишь?

— Хо-хо! Я же с Ленечкой образование вместе получала, мы учились на одном курсе. Ты знаешь, он человек сложный. Всегда готов помочь; если у тебя что-то случилось, он все бросит и кинется тебе помогать, причем, даже если он тебя второй раз видит. Но иногда ему вожжа под хвост попадет, и он становится таким душным, что так бы и убила его. Душным и вредным. Может, это болезнь? Вот ты заметила его болезненную аккуратность? По-моему, это признак шизофрении, а?

— Да уж, — я ухмыльнулась. — Он меня уже тыкал носом в грязные выключатели.

— Что, дома у тебя был? — Лариска засмеялась. — Да, визит Ленечки — это пострашнее, чем приезд свекрови. Ты знаешь, у меня какое сложилось впечатление?

Что ему надо где-то самоутверждаться, и не по работе, а в быту, а жены, чтоб над ней поизмываться, нету. Вот он на окружающих тетках и самоутверждается.

— Слушай, у меня точно такое же впечатление. А жену-то он как во Францию заслал?

— Черт ее знает, темная история. Но я бы на ее месте хоть в шалаш в Разливе сбежала, хоть в Урюпинск, не до Франции. Ты представляешь, каково с таким занудой жить в одном помещении? Лучше удавиться… Он, когда у нас в районе работал, иногда заезжал ко мне с бутылкой. Приедет и сидит. Один раз до трех ночи сидел, я ему и так, и сяк, — мол, Ленечка, завтра на работу, наконец, он говорит: «Мать, хочешь, чтоб я ушел?» — «Ну», — говорю. «Тогда дай денег на такси!»

— Но какой он хозяйственный: и чем посуду мыть, знает, и какой гарнир к чему полагается, и тарелки мне помыл после обеда, и супчики, говоришь, возит.

— Ты знаешь, — Лариска понизила голос, — мы раньше виделись довольно часто, и я имела счастье долгое время лицезреть его отношения с женщинами, с разными, и на работе он кого-то клеил, и на улице знакомился. Почему-то это ничем не кончалось. Может, он импотент?

— Ну уж. Дочка-то у него есть.

— А тогда не был импотентом. Дочке-то уже восемь лет. А потом у него могло наступить снижение половой функции…

— Бедный, бедный!..

Дверь открылась именно в этот момент, не раньше и не позже.

— Девчонки! А чего это вы такие грустные? Кого вы обсуждаете? У кого-то из ваших мужиков снижение половой функции? Сочувствую.

— Леня, ты в больницу позвонил? — осведомилась я, скрывая смущение.

— Вот! Ну все как обычно! Ни здрасьте, ни до свиданья, ни «как дела, Ленечка»; нет, чтобы кофейком напоить сначала…

— Да пей ты кофе, жалко, что ли?

Лариска шваркнула перед ним на стол чистую кружку.

— И это женщины! Женщина должна быть мягкой, приветливой, ласковой, а не такой хабалкой, как вы. Что вы орете как резаные? На полтона ниже, самим же будет приятнее, приговаривал Леня, насыпая себе растворимого кофе, потом сахара, наливая кипятку, и, устроившись в Ларискином кресле, стал громко прихлебывать из кружки. — Ну вот, теперь можно и о деле поговорить, — сказал он, допив до конца. — Скородумов в четвертой больнице, в кардиологии, пока в реанимации, без сознания, разговаривать с ним нельзя еще будет минимум дня три, лечащий врач Пискун. — Он достал из кармана бумажку и бросил ее мне на колени.

— Тут все записано. Я в тюрьме договорился с оперативниками, в очереди ждать не надо будет. Отвезу вас в тюрьму, так уж и быть, вы идите собирайтесь, а я еще кружечку выпью.

— Лень, а ты не узнавал, у Скородумова родственники есть? — спросила я уже в дверях, выходя от Лариски.

— А где я это узнаю? В адресе прописан он один.

Только я зашла к себе в кабинет и стала складывать в папочку нужные бумажки, как в дверь постучали:

— Разрешите?

На пороге стоял представительный мужчина в рыжей замшевой куртке, с зачесанными назад густыми волосами и хозяйским выражением лица.

— Мария Сергеевна? Я двоюродный брат Олега Скородумова.

— Очень приятно, — искренне сказала я. — Вы уже, судя по всему, знаете, что он в больнице. Вас тоже к нему пока не пускают?

— А… да! Да-да, но я бы хотел забрать его вещи. У вас ведь что-то осталось?

— Проходите, пожалуйста, садитесь, — пригласила я его, испытывая облегчение от того, что смогу отдать вещи Скородумова его родственнику, и особенно бумажник, в котором неизвестно что находится.