Тайны великих открытий - Александр Помогайбо

…Греческий поэт Симонид однажды отправился попировать с приятелями. Внезапно за ним прибежал посланник, и Симонид был вынужден покинуть друзей. Как только он переступил порог, сильный подземный толчок обрушил здание. Все друзья Симонида погибли. Трупы были так обезображены, что родственникам было трудно их опознать. И тогда Симонид начал вспоминать, где кто находился во время пира. Так, по месту, и был опознан каждый из погибших.

Позднее Симонид стал для запоминания объемной информации мысленно располагать ее в комнатах воображаемых домов. Позднее его метод получил распространение; технику запоминания информации при помощи определенных "опор" стали называть мнемотехникой.

Расцвет ораторского искусства привел и к расцвету мнемотехники. В Древней Греции и Древнем Риме не было принято выступать по записям. Во времена Цицерона по мнемотехнике уже существовала обширная литература. Мнемотехника была распространена и в Средние века. По Европе бродили странствующие мнемонисты, которые за небольшую плату могли превратить любого в ходячую энциклопедию.

Развитие книгоиздательства похоронило мнемотехнику. От многочисленных техник остались разве что самые нехитрые приемы, как, к примеру, знаменитая фраза: "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан". И это печально. Усвоить можно было бы много больше и прочнее, если бы в учебнике давались нехитрые, в общем, мнемонические подсказки. Моя учительница русского языка снабдила нас целым набором мнемонических правил ("Надо писать "шёл", а не "шол"; когда вы идете, вы идете ножками; вот эти ножки и находятся на слове "шёл"). Учитель физики научил нас приему, по которому легче преобразовывать закон Ома. Мнемонические правила существуют, ими пользуются, но к этому относятся как к чему-то нелегальному, что не заслуживает того, чтобы быть написанным в учебниках и учтено в учебных программах. Я думаю, для иностранного языка такие "подсказки" просто необходимы, поскольку так или иначе каждому приходится их создавать.

Мало того, следует учить создавать мнемонические приемы. В своей книге "Интеллигентность и воля" немецкий психолог Э. Мейман рассказал, что он помнит о том, что моторные нервы входят в спинной мозг спереди только потому, что в словах "моторный" и "спереди" есть общая буква (в немецком языке). Если уж ученый, да к тому же психолог, прибегает к мнемонике, это должен уметь буквально каждый.

В книге "Звезды в ладонях" С. Иванов кратко описывает использование мнемонических приемов Шерешевским, который обладал уникальной памятью:

"Всякое слово вызывало у него наглядный образ, и он мысленно расставлял эти слова-образы по знакомой дороге. Если слов было немного, это была улица его родного Торжка, а если побольше московская улица Горького. Вот почему он одинаково легко воспроизводил любой ряд слов и в прямом, и в обратном порядке: он быстро шел по улице в любом направлении и вглядывался в подъезды и подворотни, куда он расставлял слова, пока их ему читали. Он мог "отвернуться " от слов хоть на пятнадцать лет, а потом повернуться к ним, и вот они стоят, где и стояли. Но иногда он пропускал одно или два слова. Заметив это, Лурия обрадовался: все-таки Ш. не чуждо и человеческое, все-таки он может и забывать. Ничего подобного! Он просто неудачно расставлял слова. "Карандаш " нечаянно слился у него с оградой, и он проскочил мимо него, белое "яйцо " слилось с белой стеной, красное "знамя " — с красной: "ящик" же попал второпях в темную подворотню. Ошибки Ш. были ошибками не памяти, а внимания, он не забывал, а не замечал.

Познакомившись со своей памятью, Щ. бросил службу в газете и стал профессиональным мнемонистом. Но вскоре ему пришлось раскаяться в своем решении. Публике не было дела до того, что шум в зале превращается у него в пар, что в спешке слова могут слиться с фоном, что иностранные слова, которые ему часто предлагали и которые он не знал, для подворотен не годились: их приходилось запоминать только по шероховатостям, по переливам красок. Голова у него разбаливалась от мешанины ощущений, и он принялся искать способ усовершенствовать свою мнемотехнику. Сочетания слов, которых он не понимал, он стал разлагать на такие части, чтобы они хоть чем-нибудь напоминали известные ему слова и становились наглядными образами. "Nel mezzo del camin di nostra vita mi ritvorai per una selva oscura", — кричали ему из публики первые строки "Божественной комедии": "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу". Он не знал итальянского, но в его голове уже были готовые образы: "nel" превратилось в балерину Невельскую, рядам с ней стоял скрипач ("mezzo " — что-то из музыки), далее шли папиросы "Дели", камин, рука, указывающая на дверь (di — иди!) и так далее. "Selva " становилась опереточной Сильвой, но так как она была все-таки не Сильвой, а Сельвой, то когда она танцевала, под ней ломались подмостки.

С трудом, но он освоил свои новые приемы и ухитрялся воспроизводить тексты на любам языке. Но они не желали покидать его память. Никогда прежде он не заботился, как бы чего не забыть. Теперь он только и мечтал научиться забывать — избавляться от всей чепухи, которой он занимался на предыдущем сеансе, и очищать свою память для последующих. Все толпилось перед его глазами, звучало в ушах, забивало нос и рот. По вечерам он стал записывать все слова и цифры — записывать, чтобы забыть. Это был единственный раз, когда он поступал как все люди. Мы ведь тоже записываем, чтобы забыть, а не чтобы помнить. Разница только в том, что мы записываем в свои блокноты и календари то, что должно пригодиться, но делаем это с тем же самым намерением — разгрузить свою память от мелочей и оставить в ней только одно: привычку заглядывать в свои записи".

К тому приему, что описал Лурия, я думаю, следует сделать несколько полезных добавлений. Мысленно расставить объекты вдоль знакомой улицы недостаточно. Вы можете вспомнить улицу, но не вспомнить объект запоминания, если нет привязки. Поэтому попытайтесь этот объект и то, что вы запоминаете, соединить одним действием. Пример из моей сегодняшней прогулки: я совместил ворота, мимо которых шел, со словом "технология". Ворота превратились в две Т-образные секции ("Т" — первая буква слова "технология"). Так я установил связь, но чтобы эта связь из слабой сделалась прочной, в эту связь надо добавить эмоций, и по возможности сильных. Я бью по мячу — верхняя перекладина ломается, получается две Т-образных фигуры. Мне больно от удара, очень больно, ой как больно, я скачу на одной ноге, сажусь, ко мне подбегают врачи, кладут на носилки…

Всё, вопрос с запоминанием закрыт. Я смело выбрасываю воображаемую картину из головы. Вспомнив, где я прогуливался, я без груда вспомню про "технологию".

Итак, алгоритм запоминания случайных мыслей, что приходят вам в голову на прогулке.

1) определите бросающийся в глаза объект, мимо которого вы проходите;

2) соедините единым действием то, о чем вы думаете, и этот объект;

3) переживите эмоциями; чем дольше будет длиться ваше действие и чем разнообразнее будут эмоции, тем лучше.

Допустим, вы пытаетесь запомнить билеты для сдачи на водительские права. Один из вопросов гласит: "С какой максимальной скоростью может продолжать движение водитель легкового автомобиля с прицепом?" Ответ на этот вопрос: 70 км/час.

Какой можно создать здесь яркий образ? 7 выглядит как кочерга. Исходя из этого, мысленно представьте, как кочерги торчат из прицепа (зрительный образ), как они громыхают на камнях (слуховой образ), как далеко торчащие из прицепа кочерги заносят прицеп, машину и вас самих на повороте (моторный образ).

Получив на экзамене вопрос о прицепе, постарайтесь представить прицеп. Из глубин памяти выплывет образ прицепа с кочергами — и вы восстановите по нему цифру 70.

Чем большим количеством деталей вы наделите мысленную "картинку", тем лучше — они не усложняют, а облегчают воспоминание. В конечном счете запомнятся два-три элемента, но наиболее ярких.

Шерешевский наделял свои образы даже вкусом и прикосновением — и он не забывал ничего. "Я вспоминаю, — рассказывает Лурия, — как однажды мы с Ш. шли обратно из института… "Вы не забудете, как пройти в институт?" — спросил я Ш., забыв, с кем имею дело. "Нет, что вы, — ответил он, — разве можно забыть? Ведь вот этот забор — он такой соленый на вкус и такой шершавый, и у него такой пронзительный звук…"".

"Впечатлительность и восприимчивость у талантливых людей так поразительно ярка, как у детей, и так велика, что ей почти границ нет", — писал выдающийся русский психолог и врач И.А. Сикорский, отец будущего знаменитого авиаконструктора. А вот если от рождения нет таланта ярко и живо воспринимать мир, то эту способность следует развивать или хотя бы пытаться искусственно вызывать ее во время изучения текста, который вовсе не призван вызывать какие-то эмоции, как, к примеру, те же дорожные правила. Постарайтесь пережить скучные параметры "кожей" — попадая в аварии, оказывая первую помощь, сталкиваясь с другими машинами. Ищите необычное, своеобразное, яркое — в дорожных правилах, на курсах, в вузовских лекциях, в школьных уроках, в заучиваемых иностранных словах. Когда юная Марина Цветаева училась игре на фортепиано, она переводила встречавшиеся ей сухие термины в яркие образы: "И слово любила "бемоль", такое лиловое и прохладное и немного граненое, как Валерины флаконы, и рифмовавшееся во мне с желтофиоль, никогда не виденным материнским могильным цветком с первой страницы "Истории маленькой девочки". И "диез", такое прямое и резкое, как мой собственный нос в зеркале". (М. Цветаева. Мать и музыка.)