Закон Дарвина - Олег Ростислав

– Оккупация, бля, – Мишка прикрыл глаза. – Натурная. Как в киношке. Только умней. Ты, Сань, беги, – он снова распахнул глаза. – Сань, ты беги. Знаешь, есть такая улица – Коммунаров. За ней пустыри. Попробуй туда. Я сам хотел, да сеструху думал сперва забрать… а теперь ее нету, а мне уже не спрыгнуть…

– А где… она? – Сашка сглотнул, вспомнив пятилетнюю сестру Мишки.

– Где… – Мишка прижмурился, опять передернулся и трясся, уже не переставая. – Ну, это… – Он вдруг хихикнул: – Наверное, уже в разных людях. По кускам. Они бы и меня так же, но я ж курю с пяти лет, вот на мне разное и испытывают…

Сашка подумал было, что Мишка сошел с ума. И уже почти встал, чтобы уйти. Даже убежать…

…И увидел шевеление занавески – в окне своей комнаты. Тихое и плавное.

Почему-то именно тогда он поверил. Во все и сразу.

– Мишка… – От ужаса он с трудом удержал позыв внизу живота. Мишка открыл глаза:

– Сань, – произнес он чисто и спокойно, – Сань, не попадись им. И это. Ты отомсти. Если сможешь. Сань, пожалуйста.

– Миш, пошли со мной. – Сашка вцепился в локоть Мишки. Но тот освободился и покачал головой:

– Не… меня уже это… зовут. – Он встал. – Коммунаров улица. А там пустыри. И не попадись.

Он пошел, качаясь, мимо ящиков и – дальше по улице. Не оглядываясь…

Ярослав Найменов. Республика Тюркских Народов

Вообще-то я хорошо переношу жару, как-никак с детства в Казахстане поджариваюсь. Однако спустя полтора часа тяжелой работы мне стало нехорошо. Начало мутить, и в глазах пошли круги.

И это притом, что работа оказалась еще не самой тяжелой, не такая, как была у парней с двадцати и до тридцати пяти лет. А уж что говорить о тех, кому за сорок….

Работа одна – постройка заграждений вокруг главной площади, а ныне плаца для пробежки и зарядки амеров. Лица возрастом от шестнадцати до двадцати рыли ямы под фундамент для забора, наполняли землей мешки, таскали цемент. Те, что от двадцати одного и до тридцати пяти, устанавливали здоровенные каменные блоки, бывшие одновременно фундаментом и забором, после чего со стороны плаца эти блоки обкладывались мешками с песком. Как я уже говорил, самая тяжелая работа досталась тем, кому было от тридцати шести и до сорока пяти лет, они устанавливали здоровенные вышки и делали некое подобие маленьких бункеров для пулеметных точек.

В первый день, когда парни моего возраста работали над фундаментом, к куче голых по пояс, потных тел подошли два прилизанных офицера в песочного цвета военной форме.

– I look at them, and I’m surprised, – начал говорить первый. – These children grow up in a disgusting climate, eat disgusting food, they did not have anything that is in our children! But look – every second of them above the majority of our soldiers! They take up a load that can not afford some of our soldiers! They already look like men and not like children![4]

Второй слегка потер лысеющий лоб, и тихо ответил:

– You answered your own question yourself. Junk climate, unsuitable food, unsuitable conditions – it all helps to be strong. And then be strong for our children?[5]

После этого они ушли. Когда я попросил одного парня, говорящего по-английски, перевести это, он слегка помялся.

– Ну, я не много понял…. Первый вроде говорил, что мы похожи на мужчин, а не на детей. Второй ответил, что это все из-за плохих условий…. Не знаю я!

Непонятно, а жаль. Что мы, звери в зоопарке, чтоб на нас всякие чудики любовались?

Было трудно – с восьми утра и до восьми вечера, всего лишь два перерыва. Один – 5 минут. Второй 15 – обед. Кормили хоть и невкусно, но сытно, по банке консервов на брата. Хорошо, что хлеба и дешевой сладкой водички, напоминавшей по вкусу сок, было сколько угодно.

Как я уже упоминал, условия были плохие, уже в первый день работы четыре человека упали в отключку, с солнечным ударом. И троих порезали гопники, которых появилось немалое количество. Именно поэтому в один прекрасный час, отойдя от основной массы работающих, я размахнулся и кинул себе на стопу декоративный кирпич, которым в изобилии была вымощена главная площадь. Как итог – трещина в кости, распухшая, как поп на Пасху, нога и освобождение от работы. Причем даже не из-за травмы, а из-за того, что я всем там мешал.

Конечно, мама разохалась, и будь ее воля, я бы лежмя лежал в кровати и пил горячий чай. Однако, несмотря на всю боль, ногу всего лишь перебинтовали и парили в растворе марганцовки два раза в день. Во время одной такой припарки, пялясь в «зомбоящик», я увидел недавно запущенную в оборот социальную рекламу. Честно говоря, я весьма удивился ей. Сделана она была примитивно и топорно. Кто бы мог подумать, что на выделенные деньги никто не наймет профессиональную команду?..

Первые кадры – идиллия. Ясное солнце, птички поют, светло, играет казахская музыка. В светлой комнате (по-видимому, кухня) казахская семья (папа, мама, дочка, малыш примерно трех лет в детском стульчике) собирается обедать. На стене множество красивых картин. В центре – картина с полем, юртой и стариком со старухой в национальных костюмах.

Садятся – дебильно лыбящаяся казашка-мама подает отцу семейства нечто исходящее паром и, по-видимому, шибко вкусное. Тут стук в дверь – музыка прерывается. Все еще продолжая глупо улыбаться, отец семейства открывает дверь (даже не спросив, кто там, я фигею) и получает прикладом в морду – сцена падения, из носа хлыщет кровь, глаза закатываются.

Музыка меняется на тревожную, с элементами тяжелых ритмов, во весь рост показывается вбежавший – здоровенный бородатый амбал. (По-видимому, его мамаша согрешила с медведем. Причем медведь при этом вырывался и завывал.) Амбал кровожадно улыбается. На нем зеленый «лесной» камуфляж с черно-золото-белым имперским флагом на груди. Амбал подбегает к столу – крупным планом упавшая на пол тарелка и плачущий ребенок.

Кадр меняется – показывается отряд Гражданской обороны, все поголовно негры и кавказцы. Серьезно.

Музыка меняется на марш, внушающий уверенность. Один из отряда (негр) браво выбивает дверь ногой и кувырком вкатывается в комнату. Затемнение….

Кадр снова меняется – из дома выводят связанного амбала, который орет что-то, брызгая слюной. Внезапно откуда-то сбоку подбегает мать-казашка и со всей силы дает амбалу пощечину. Тот слегка сникает. Затемнение.

Вид сидящего перед решетчатым окном пресловутого бандита, который бьет кулаком в подоконник и опять что-то орет. Камера концентрируется на виде из окна – за ним парад Гражданской обороны, ярко выделяется чеканящий шаг отец семейства. Теперь он офицер-знаменосец. Над ним гордо реет американский флаг.

Завершается все басистым голосом, в лучших американских традициях: «Он стал сильным. Ты можешь стать таким же. Вступай в Гражданскую оборону!»

Может, я какой-то недоразвитый или с умом у меня что-то не то, но на меня эта реклама не произвела никакого впечатления. Разве что нога зачесалась – но это уже от марганцовки.