Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ровно в два звонят из милиции. лежит, спрашивают, у вас такая-то? Да, лежит, говорю. Они попросили её позвать, сказав, что к чему. Я за ней сходил. Она взяла трубку, десять секунд послушала, а потом зашлась визгом, трубку отбросила, и – давай всё крушить! Я с ней бы не справился. Хорошо, два парня из туалета шли – услышали, прибежали и помогли мне её скрутить. Один помчался за Светкой.
– Я кое-как штаны натянула жопой на перед, про туфли вовсе забыла и понеслась за алпразоламом! – весело подхватила Светка, держа в одной руке шприц, в другой – сигарету, – потом сюда прибегаю, а тут – такое! Мебель вся перевёрнута, документы все на полу! Хорошо, посуда каким-то чудом цела осталась, я босиком бы тут вся изрезалась!
Зазвонил телефон. Кременцова судорожно схватила трубку.
– Алло! Алло!
– Соболезную твоей Анечке, – виновато проговорила Инна Сергеевна, – её мама шею себе сломала.
У Кременцовой перед глазами всё покачнулось.
– Как? Расскажите!
– Она в час ночи зачем-то вышла на лестничную площадку. Там, видимо, оступилась и покатилась вниз по ступенькам. Смерть была моментальной.
– Её никто не толкнул?
– Откуда ж я знаю, Юлечка? Тело обнаружил сосед, который решил погулять с собакой. Он утверждает, что рядом никого не было. У неё в квартире, вроде, всё цело. Больше я пока ничего не могу тебе сообщить.
– Большое спасибо, Инна Сергеевна.
– Не за что. Поправляйся. На процедуры ходить! Я проверять буду.
Положив трубку, Юля изо всей силы стиснула голову кулаками, надеясь, что она треснет. Кулакам стало больно, голове – нет. Доктор встал и вышел. Видимо, он подумал, что Кременцова будет реветь. Но он ошибался. Не было слёз у Юли. Лишь человек без сердца может заплакать, вдруг обнаружив себя в ночи, о которой сказано: «… Ночь та! Да обладает ею мрак, да не сочтётся она в днях года, да не войдёт в число месяцев! О, ночь та! Да будет она безлюдна, да не войдёт в неё веселье, да проклянут её проклинающие день, способные разбудить Левиафана! Да померкнут звёзды рассвета её! Пусть ждёт она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы – за то, что не затворила дверей чрева матери моей и не сокрыла горести от очей моих!»
– Ты что, её знала? – спросила Светка, куря и следя за Анькой, которая продолжала стонать. Руки Кременцовой повисли.
– Кого я знала?
– Ну, её маму!
– Разве я плачу?
– Ты вся дрожишь.
– Так это естественно! У меня – гангрена.
Сказав так, Юля тяжело встала и подошла к диванчику, на котором лежала Анька. Лицо у той было бледное, мокрое, кое-где прорезанное углами гримасных складок. Не открывая глаз, она тихо плакала и шептала: «Мамочка, мамочка!»
– Не надо больше её колоть, – попросила Юля. Медсестра усмехнулась.
– А мебель новую и посуду ты, что ли, купишь?
– Она не будет больше буянить. Она уже догорела. Ты что, не видишь?
– Не вижу, – холодно бросила медсестра, но шприц отложила.
– Выйди отсюда, – сказала ей Кременцова, глядя на Аньку. У медсестры изогнулись брови.
– Вот это номер! Что значит – выйди? Я, кажется, на работе! Ты не имеешь права так со мной разговаривать.
Кременцова бухнулась на колени. Светка вскочила. Её лицо сделалось беспомощно-оскорблённым.
– Да это… это не гнойная хирургия, это психушка какая-то!
И немедленно убежала, захватив шприц. Взяв Анькину руку, Юля поцеловала её.
– Прости меня, Анька! Нет, не сейчас, сейчас – невозможно! Потом, когда-нибудь – не здесь, там… Прости меня, ангел мой!
– Мама, мама, мама, – ласково повторяла Анечка. Уже именно ласково, а не сдавленно. Перед ней, должно быть, мелькала вся её жизнь. А Юля вдруг зарыдала, уткнувшись носом в линолеум и вцепившись руками в волосы. Что за ночь! Обычная ночь. Месяц – пастушок, а звёзды – овечки. Туман – животное, очень доброе, но ворчливое. Как не плакать? Как не разбить себе нос об этот линолеум? Лоб – нельзя, потому что Анька пока жива, а нос – вполне можно. И на линолеум заструилась кровь – безвольная, безответная. Вот же мразь! Скажешь ей – теки, и она течёт, да так незаметно! Даром, что кровь.
– Ах, мать твою драть! – заорала Светка, войдя и яростно хлопнув дверью, – этого мне ещё не хватало! Мать твою драть! Весь пол извазюкала! А ну, встань! Я сказала – встань, зараза такая!
Пристально глядя на свою кровь, которая растекалась между руками, и звонко хлюпая ею, лейтенант Кременцова проговорила:
– Светочка, это ты?
– Нет, насрали! Быстро вставай! Считаю до трёх! Если на счёт «три» ты не встанешь – врежу ногой по заднице! Мне плевать, что ты из прокуратуры! Раз…
Чуть повернув голову, Кременцова увидела ноги Светки. Она была по-прежнему босиком. Ступни были те же – белые и красивые, но… не ногти. Да, в этой области наблюдалась очень серьёзная перемена! Цвет отшлифованных, идеальных ногтей теперь, пять минут спустя, не то что на красный, даже на розовый не тянул. Он, скорее, был розоватым.
У Кременцовой сердце подпрыгнуло до гортани и там застряло, надолго остановив дыхание. Ведьма! Ведьма успела задушить Светку и натянуть её брюки! И вот она – уже здесь, стоит перед нею!
– Два!
Нельзя поднимать глаза, иначе она набросится! Это было бы ничего, если бы она была безоружна, но у неё, скорее всего, есть нож. Или гребешок. Нет, надо дождаться, когда она скажет «три» и поднимет ногу. Тогда – подсечка, наскок, короткий удар по горлу, и – точка в повести под названием «Вий», нелепо растянутой на столетия! Утерев ладонью кровоточащие ноздри, Юля воскликнула:
– Дай мне руку! У меня страшно кружится голова. Помоги, пожалуйста!
– Три! Я предупреждала. Теперь пеняй на себя.
Правая нога поднялась для удара пяткой. Одной секунды Юле хватило, чтоб припасть боком к полу, поджать коленки и выполнить сокрушительный взмах ногами. Подсечка вышла великолепная. Распроклятая ведьма грохнулась навзничь, заорав так, как могут орать, несомненно, одни лишь ведьмы. Ещё через полсекунды Юля сидела на ней верхом, занося ладонь для удара. Но вот удар-то не состоялся. К счастью, лицо у Светки было таким красивым, что не узнать его, даже искажённое ужасом, не смогла даже лейтенант Кременцова. Её рука опустилась, челюсть отвисла.
– Караул! Убивают! – вопила Светка, молотя пятками по линолеуму, – На помощь! Спасите! Антон Антоныч!
– Что с твоими ногтями? – пролепетала Юля, от изумления не слезая со своей жертвы, – они ведь красные были!
Антон Антонович, прибежав, стащил её с медсестры.
– Вы с ума сошли?
– Не сошла! Простите, я… я решила, что она – панночка.
– Кто, кто, кто?
– Ну, панночка! Ведьма. Вы не читали Гоголя,
