Степкино детство - Исай Мильчик

А за ними на стене трудятся тени — размахивают молотками, сжимают зубила, сгибаются, разгибаются.

А на свету, посреди барака, блестят токарные станки: один, два, три, четыре, пять. Совсем как на затоне — со шкивами, с шестернями, с блестящими станинами.

И вся эта замысловатая путаница вертится, крутится, жужжит. Хлопают ремни, убегая куда-то к дальней стенке барака. А там, в серых потемках, мелькая спицами, вращаются какие-то колеса.

Токари в синих блузах, в засаленных кепках похаживают вокруг своих станков, прикидывают что-то циркулями, вымеривают складными футами.

Эх, хорошо бы вот на тот, на средний попасть! Он самый длинный и блестит ярче всех!

И как раз в эту минуту приглянувшийся Степке станок загудел, как целый рой шмелей. А токарь стоит у станка, держит руку на блестящем рычажке и смотрит в одну точку. Степка тоже стал смотреть в эту точку. И вот на тебе! Железо, тверже которого на свете нет, завивается в стружку, точится, режется, будто самое мягкое дерево. Вот какая хитрая машина! Никогда Степка не видал такой. И, забыв все, он глядел и глядел, как лезвие резца снимает стружку с круглого железного бруска, как завиток за завитком вырастает из-под резца железная стружка, как она змеей сбегает со станка на пол и, поблескивая светло-серой чешуей, уползает дальше и дальше от станка.

«Вот на этот, непременно на этот станок попрошусь», — решил Степка.

И заторопился искать мастера.

Вдруг из-за столба, подпиравшего крышу барака, что-то фыркнуло и рассыпалось искрами. Степка заглянул за столб и увидел горн, а за ним еще один, и еще один — три горна.

Три мальчика ногами раздували мехи, и огненные искры брызгали из горнов во все стороны. Мальчишка с первого горна, прикрываясь от огня кожаной рукавицей, долго разглядывал Степку, потом протянул ему черную, как головешка, руку и сказал:

— Здравствуй.

Степка тоже протянул парнишке руку и тоже сказал:

— Здравствуй.

Оба постояли, поглядели друг на друга.

— Тебя как звать? — спросил парнишка.

— Степкой. А тебя?

— Меня Готькой. Готька Слетов. А этого вот рядом — Моргачонком, а того — крайнего, рябого — Размазней. А ты чего ходишь по мастерской?

— Я мастера ищу, на токаря пришел учиться. Вон на тот станок попрошусь.

— А ты по контракту?

— По контракту.

— Отдал контракт?

— Нет, не отдал еще. — Степка торопливо сунул руку за пазуху. — Вот он тут, при мне еще.

Трое закопченных ребят осмотрелись по сторонам, заглянули за столб, потом придвинулись к Степке поближе и наперебой зашептали ему в ухо:

— И не отдавай. Мы отдали — видишь? Второй год на дрыгалках заклепки греем. А пришли на слесарей. Мы раз убежали — так нас отодрали в участке и с городовыми привели. Вот он контракт какой. Понял теперь?

А Готька кивнул на стеклянную будку в конце верстака и еще сказал:

— Вон там Оболдуй сидит. Это его конторка. Не пустит он тебя к станку. Колесо заставит вертеть. Убежишь — тоже с городовыми приведут. Не отдавай контракта. Убеги.

— Убеги, — повторили за ним Моргачонок и Размазня.

Степка глядел то на Готьку, то на Моргачонка и Размазню и не знал, на что решиться. Может, и вправду бежать?

И вдруг из стеклянной конторки грохнуло:

— А ну, чего стал? Шагай ко мне!

«Опоздал, — подумал Степка. — Теперь не убежишь».

И он повернул к стеклянной конторке.

Там на высоком табурете сидел тот самый мастер Камкин, что выманил у деда рублевку. Сидел и попивал чай. Жилет у него был по-домашнему расстегнут на все пуговицы.

— Контракт принес? — спросил он и выкатил на Степку свои глазища.

— Принес.

— Давай сюда.

Мастер поставил блюдце с чаем на стол и вытер рукавом пот с лица.

Степка прижал руки к груди.

— А ты меня колесо не заставишь вертеть?

— Колесо? Да кто же это тебе набрехал про колесо? Это тебя — да к колесу! Такого орла! Что ты? Тебя прямо токарем, ленточную резьбу резать.

— Ей-богу, токарем? — обрадовался Степка. И зашарил за пазухой. — Побожишься, что токарем?

— Чего мне божиться! Божба — грех. А мое слово крепко. Я — мастер. Раз сказал — сказал.

Степка вынул из-за пазухи контракт и протянул его мастеру.

— Ну, тогда на.

Мастер расправил ладонью бумагу и принялся ее разглядывать.

— Печать цела… рука приложена… все в порядке.

Он швырнул контракт в ящик стола, и шутки — тоже в сторону.

— Ну, будя рассусоливать, — строго сказал мастер и опять выкатил глаза. — Ты как стоишь? Ты перед мастером, как свеча перед образом, должен стоять. Ты знаешь, кто ты теперь есть? Ты есть ученик, отданный в учение мастеру. Послушен будешь — пальцем не трону, неслухом окажешься — бить буду. Понял? Ну, вали отсюда. К колесу пойдешь.

— К какому колесу? — попятился от него Степка.

— А к тому самому. Вертельщиком. Ты, я видел, на средний станок глаза пялил. Вот его и помогай вертеть.

Тут понял Степка: обманул его мастер, колесо вертеть заставляет — и опрометью бросился к двери.

— Кривой, держи зайца! — крикнул Оболдуй.

А Степка и вправду, петляя как заяц, бежал к дверям, огибая столбы, перепрыгивая через какие-то ящики и груды железного лома.

«Убегу… Убёг!» — думал Степка.

Но, еще не добежав до двери, увидел: все пропало. Стоит у двери одноглазый огромный человек, раскинув до косяков руки. И сразу понял Степка: не вырваться отсюда.

Он повернулся и, понурившись, пошел назад.

Токарь со среднего станка — с того самого — поманил его пальцем и сказал:

— Проходи за станок. Сюда тебе мастер приказал.

Степка послушно пошел следом за токарем.

В темноте, едва освещенные тусклыми фонарями, вертелись пять чугунных колес. Пять спин, облепленных мокрыми рубахами, сгибались и разгибались, наклонялись и распрямлялись. Пять человек крутили пять железных ручек. Пять колес гудели, обдавая Степку ветром.

Токарь повел его к среднему колесу и показал на маленькую деревянную площадку, устроенную для вертельщика.

— Здесь будешь вертеть. Митряю в подмогу… Стоп, Митряй! — крикнул он в спину худому, сутулому вертельщику, навалившемуся на ручку среднего колеса. — Передохни.

Митряй сразу отпрянул от колеса. Колесо провернулось само раз-другой и остановилось. Всем ободом, всеми спицами остановилось. А Митряй плюхнулся на деревянный обрубок возле столба, где стоял Степка, и начал сворачивать курево. Пальцы у него дрожали. Он не видел, как сыплется табак на колени, и Степку, верно, тоже не видел. Только глубоко затянувшись махоркой и выдохнув из себя весь дым, он спросил:

— На подмогу?

И глянул на Степку синими, выцветшими глазами, совсем как у деда.

— На подмогу, дяденька, — ответил Степка.

Оба замолчали. Митряй курил, глубоко, с расстановкой затягиваясь, закидывая голову к потолку и прикрывая веки. «Как курица воду пьет», — думал Степка, глядя на его желтоватый лоб, на жидкие косички волос, слипшиеся на лбу, на обглоданное худобой лицо.

— Тяжело вертеть? — спросил он.

Митряй ничего не ответил. Докурил крученку до кончиков желтых ногтей, глубоко, всей грудью вздохнул и тогда сказал:

— Привычка! — и опять печально, как птица, прикрыл глаза.

Степке вдруг стало жаль Митряя. Он представил себе, как Митряй лежит у себя дома под таким же лоскутным одеялом, как у деда, и стонет, печально закрыв глаза. И один он на свете. И никого нет возле него.

— Начинай! — крикнул токарь.

Митряй бросил окурок и торопливо поднялся со своего места.

— Становись напротив, с краю. Там легче, — сказал он Степке.

Степка стал на деревянную площадку против Митряя и схватился за конец ручки. Два вертельщика — старый и малый — четырьмя ладонями сжали патрубок[22], надетый на ручку колеса.

Колесо заскрипело, натужливо обернулось раз-другой. И пошло — все круглее, все быстрее. Степке сначала даже понравилось вертеть. Ему нравилось, что это он заставляет гудеть и вертеться станок. И вначале ему показалось, что вертеть вовсе не трудно, что колесо само вертится, только за ручкой поспевай. И Степка поспевал. Нагибался за ручкой, когда она была внизу, выпрямлялся, когда она взлетала в вышину. Сгибался-разгибался, сгибался-разгибался. Волосы то падали на глаза, то вскидывались над лбом. Вверх-вниз, вверх-вниз.

Мелькают спицы. Вертится колесо. А около колеса мается Степка. Сначала стала болеть спина, потом закружилась голова, потом заныли плечи, задрожали ноги. Потом перестала поворачиваться шея. Рубашка клейко прилипла к потной спине. Степка пошевелил плечами — не отдирается. В прилипшей рубахе совсем тяжело стало вертеть — кожу стягивает. Потом от пота взмокли волосы. Пот катился по лбу, застилал глаза, тек по щекам. Степка облизнул соленые губы и сплюнул. На один только миг отвернул голову от колеса, а ручка — бац! — и уже в плечо ударила. Чертово колесо. Дерется. Еще убьет.