Девки - Николай Кочин

— Двум медведям в одной берлоге не ужиться, — говорил он.

Братья поделились. Федор уступил женатому брату дом, а себе взял горницу. По едокам разделили снедь и посуду. Скотину Федор всю оставил брату, за свою долю взял деньги, из расчета, что если корова понадобится — купит. Землю они решили пока обрабатывать сообща.

Все были убеждены, что Федор хочет жениться, и никто не знал, кроме Паруньки, на ком. Слухов было много, особенно волновались мамки невест. Они следили за каждым его шагом. Но Федор по-прежнему появлялся редко на посиделках и на гулянках и ни с одной девкой не сближался.

— Или городскую приведет, или учительницу, — решили бабы. — Беспременно с пучком али стриженную.

К учительницам Федор ходил, действительно, очень часто.

С весны он оборудовал себе пристанище в пустом сарае. Там было прохладно, рядом зеленели нивы, качались рябины, цвели подсолнухи. Вокруг сарая поднялся ковер цветов, распускалась малина, жужжали шмели и пчелы. В сарае Федор слал на охапке сена, читал. Посередине сарая стоял стол, над ним подвешена была лампа. Каждый свободный вечер в сарае собирались теперь приятели Федора: беднота, батраки, мужики, ищущие правильной жизни и любящие житейскую мудрость. Сельчане говорили про эти сборища:

— Неспроста керосин переводят, над чем-то умудряются... Новая экономическая политика им спать не дает.

Сюда приходил Санька-пастух, как только пригонял стадо. Он брал с собой в луга книгу и всегда за день прочитывал ее. Почти все книги Федора он перечитал и каждый раз сетовал на то, что в селе нет библиотеки... Он всегда сосредоточенно и серьезно слушал здесь, что говорят старшие... Приходил сюда Семен с женой. Заглядывал Матвей, который мечтал о том, чтобы мельницы и кузницы были общественными, и он мог бы заняться там механикой. Часто заходила Парунька. Собиралась и молодежь и старики.

Но самый главный посетитель этих сборищ и душа их был Анныч.

В начале революции Анныч был-председателем комбеда, боролся за упрочение Советской власти на селе, облагал местную буржуазию налогами, обыскивал амбары, добывал хлеб для города и армии, участвовал в подавлении эсеровских мятежей. Из всего актива тех грозовых лет на селе остался он один. «Тертый калач!» — говорили про него мужики.

С ликвидацией комбедов мужики не избрали его в Совет. Много с его именем было связано тревожных воспоминаний. Но бедняцкая часть села по-прежнему считала его своим вожаком и любила его неистребимой любовью. На вечерах у Федора обсуждались все вопросы: от самого ничтожного события на селе до вопросов в мировом масштабе. Но Анныч и всегда поддерживавший его Федор били только в одну точку: как маломощной части крестьянства на селе удержаться на земле и не попасть в кабалу к богачу, как бороться с этой кабалой, как наладить общую жизнь на селе. В бытность комбеда Анныч на земле помещика основал коммуну, но она через год распалась. С тех пор, хоть и распалась она, не покидала его мысль об артельной жизни.

На селе коммуной называли тех, кто из одной миски доставал хлебово и совместно убирал сено или картофель — каждый в свое подполье. [Хлёбово — похлёбка.] В этих случаях говорили: «Коммуной работают». Но в речах Анныча не упоминалось про еду, не упоминалось про то, как сгребать и косить сено. Другие у него были слова, и слушавшие его догадывались, не зная этих слов, — означали они не то, что вкладывали в них односельчане.

Однажды прибыл Федор из волости встревоженным. Его посылала группа сельчан, узнать, отдадут ли мельницу и облюбованное Канашевым место у реки в кооперативное пользование.

Завземотделом Петр Петрович Обертышев уклончиво ответил: воля на то общественная. Все знали, что Канашев уже споил село и заручился согласием большинства.

— Старая проблема — мироедство, — сказал Федор. — Она свежа и для нашего села. Куда ни кинь — все упирается в компанию Канашева... Давайте говорить по душам... Вот прошел Пленум ЦК. [Федор Лобанов говорит о знаменательном для деревни постановлении Пленума ЦК РКП(б) от 30 апреля 1925 года.] Он все это учел. Необходимость устранения пережитков военного коммунизма. Не допускать частых переделов земли. Дано широкое право сдачи земли в аренду, применение наемного труда в крестьянских хозяйствах... Производство большего количества промышленных товаров. Снижение на них цен. И особенно подчеркнуто развитие в деревне потребительской, сельскохозяйственной и промысловой кооперации. Снижен налог. Переданы в сельские общества леса местного значения. Теперь все от нас самих зависит: лозунг «Лицом к деревне» нас, местных коммунистов, обязывает в первую очередь взять судьбу деревни в свои руки. Оттого и постановлено создавать группы бедноты.

— Чтобы сплотила вокруг себя середняков, воюя с кулаком, — добавил Анныч

Он рассказал о недавно проведенном обследовании помещичьих имений. Там в качестве арендаторов обнаружены бывшие хозяева.

— Мы еще при комбедах их выгоняли из своих гнезд. Они опять туда набились. Как эсеры и меньшевики, забившиеся в земельные и кооперативные органы. Они проводили свою политику в землеустройстве.

Он рассказывал: в Звереве комитет крестьянской взаимопомощи построил мельницу-ветрянку, кулаки сожгли ее. Крестком наладил маслобойку: «Ответ Чемберлену», — кулаки опять сожгли ее. Агрономы и землеустроители содействуют развитию отрубного хозяйства. [Отруб — в царской России в 1906-1916 гг.: участок земли, выделяющийся в личную собственность крестьянину при выходе его из общины.] Враги новой жизни убивают селькоров. Кое-где в Поволжье ползут слухи о требованиях создания особого «крестьянского союза»... На беспартийных волостных конференциях пытаются резолюции протолкнуть об отмене монополии внешней торговли, о снижении цен на городские товары. В некоторых волостях крестьяне не принимали окладные листы... [Окладной лист — документ, извещающий налогоплательщика о сумме и сроках внесения налоговых платежей.] Кулаки требуют избирательных прав.

— Да, нахлебников много, — перебил его Карп, который все еще ходил к своим бывшим приятелям, но уже для других целей, для того чтобы воевать с ними. — В городе столько народу. Сапоги кожаные стоят пятнадцать рублей, а за пятнадцать рублей надо отдать тридцать пудов хлеба... «Ножницы» — и в газетах пишут про них. Канцелярий много развелось... Новое право для города хорошо. Восемь часов работы. А мы двадцать часов в сутки спину гнем, а не шесть, не восемь. От зари до зари. Поспать бывает некогда.

— Ты мне, брат, сказки арабские не рассказывай, — возразил Федор. — Только и слышишь от вас: «Мы не восемь часов, мы двадцать часов спину гнем, мы по горло заняты, передохнуть некогда, проработай с наше», — и так далее. А скажите без утайки: чья милость с осени по весну всеми вечерами по улице с гармоникой шатается? Кто поножовщиной занят по праздникам? У кого досуг находится по целым суткам в лото, в очко, в подкидного дурака резаться? В других местах сходный промысел развит, а вы, кроме официантского ремесла, ничего и знать не хотите! Живем, хлеб жуем, небо коптим, а в окнах у нас тряпки вместо стекол, а на столе всей еды — картофеля чугун... Вы бы жаловались на работу, да не при мне. Я знаю, что вы привыкли жилы надрывать три месяца, а потом дрыхнуть. И вот подумайте: сто двадцать дней у нас праздников! С ума сойти можно — и это по святцам, а перед праздниками бывают сочельники, кануны, в которые тоже работают несполна, да многие еще понедельничают, да... А мало ли крестин, именин, сорочин? Да кому вы жалуетесь о своей работе, братцы, кого убеждать вздумали?.. Не в этом дело. На единоличной земле поодиночке мы как прутья. Нас по одному можно поломать. А вместе — мы веник, никакая сила нас не сломит. Даже десяток Канашевых. А сообща жить и технику можно завести...

— Не доверяют, да и не любят новшества наши мужики, — отвечал Карп. — С сохой мы кормили всю Европу и себя...

— Неправда, — спокойно вступается Анныч. — Есаковский плуг — у мужиков, общий любимец. А всякая машина для деревни — большая диковина. Видели, как жадно глядит крестьянин на простую сеялку и рассматривает шестерню на мельнице? Сколько из мужиков природных механиков? А кузнец на селе? Авторитет! На нашего Матвея посмотри! Своих людей не бережем, чужого на примете не держим и остаемся без людей.

— Прежде чем крестьянин заменит соху плугом, а лошадь трактором, надо построить заводы, на которых тракторы будут делаться. Неправы те, которые жалуются на обеднение деревни за счет города. Индустриализация страны не может противопоставляться сельскому хозяйству.

Мужики дымили цигарками, перебрасывались словами:

— Гни в дугу, Иван вытерпит.

— Один с сошкой — семеро с ложкой.

— Канашева не пересилишь. Он подпоил всех крикунов.

— С Колчаком справились, с международной гидрой, с царствующим домом Романовых! — раздавались голоса...