Я живу в октябре (СИ) - Лыков Максим

Хотя я был согласен на всё. В похмельной голове стучала воробьиным клювом мысль – только бы не передумала, только бы не передумала.

Рита не передумала. Она сидела за угловым неудобным столиком, крутя в руках чашку. Завидев меня, она помахала и даже улыбнулась, но улыбка получилась какой-то вымученной. У неё был вид, словно она решилась наконец что-то сообщить, но потратила почти все силы на эту решимость. Сердце больно сжалось. Все прежние страхи вновь всколыхнулись.

Я присел напротив.

– Привет, Рита, – осторожно сказал я.

– Мне нужно кое-что сказать, – сразу начала она, отставляя чашку. – Но не знаю, как начать.

«Вот оно», – подумал я.

– Могу помочь, – сказал я холодно.

– Да? Ты всё знаешь?

– Догадываюсь. Не знаю только его имени.

– Я имени тоже не знаю.

Её руки нервно теребили салфетку.

— Это что-то новенькое, – ядовито ухмыльнулся я. – Сколько ты с ним встречаешься? Три месяца? И не знаешь имени?

– Ты о ком?

– Если хочешь со мной порвать, так порви, – разгорячился я. – Три месяца до тебя достучаться не могу.

– Да ты… – глаза у неё расширились. – Да что я тебе сделала?

И начала рыдать. Это было ультимативное оружие, против которого у меня не было противодействия.

– Рита, – сказал я осторожно. – Надо было сразу мне сказать. Так бывает, люди встречают других. Просто будь со мной честна и…

– Я беременна, идиот! – крикнула она, вскакивая.

Подскочивший официант застал немую сцену.

***

Второй триместр протекал хорошо. Нелька взяла за правило прилетать в начале сентябрьского цикла в Москву. Она нашла просторную съёмную квартиру в зелёных кварталах близ метро Динамо. Первым делом из аэропорта стремительно мчалась к ошалевшему от ранних арендаторов хозяину и въезжала в апартаменты. Это было далеко и от меня, и от дома Ритки. Мы так задумали специально, чтобы ни при каких обстоятельствах Рите не встречаться с матерью или со знакомыми. Моя квартира была забракована как раз по этой причине. Ну и заехавшая ко мне Нелька фыркнула что-то про холостяцкую хибару.

Я не обижался. Всю эту эпопею мы без неё бы никак не потянули. Рите в первый день цикла нужно было старательно изображать спящую, пока мама не уходила на работу. Хорошо, что под одеялом не было видно живота. Так что, если Галина Львовна и замечала немного пополневшее лицо дочери, то наверняка списывала это на утреннюю одутловатость.

– Я чувствую себя шпионом, – смеясь, рассказывала мне Рита. – Потом приходиться врать по телефону, что внезапно уехала к подруге в Питер. Мама верит.

Рядом с апартаментами они с Нелькой нашли частную клинику с хорошим врачом. Это было подходяще – там не задавали глупых вопросов о том, почему не встали на учёт раньше. Так что подруги жили прекрасно – выгуливали беременную Риту в Петровском парке, обходили ресторанчики в округе, а через день снимали номер в банном комплексе.

– Я в бассейне барахтаюсь, а Неля в сауне сидит. Потом пьём квас – красота.

По воскресениям, предварительно удостоверившись, что Ритина мама проводит время дома, подруги ездили по музеям в центре. К шестому месяцу Рите стало трудновато ходить, поэтому они переключились на театры. В прошлом месяце к ним на неделю приезжал Дима, но больше такого не повторялось. «Они как шерочка с машерочкой, – то ли жаловался, то ли оправдывался мне Дима по телефону. – Что мне делать, не пойму. Лучше в Казани пиво пить. Жаль, с тобой никак не пересечься».

С этим было сложно. В единственный день, когда пересекались наши месяцы, Нелька спешила уехать в Казань, чтобы хоть полдня провести рядом с мужем. А я прыгал в такси и мчался к новому дому Риты.

Один день в месяц. Это была роскошь. Вся роскошь, которую мы могли себе позволить. Говорили мы беспрерывно. У Риты было по понятным причинам больше новостей. Первая беременность ни с чем не сравнится. Даже для мужчины. Я ей немного завидовал – в конце концов у неё был месяц с будущим ребёнком, а у меня только один день.

Единственное табу, которое мы негласно соблюдали в разговорах, это грядущие перспективы. Мы оба знали, что нам не суждено стать счастливыми родителями. Если сильно повезёт, роды будут в начале сентября (прогноз врачи давали, естественно, по линейному времени, но математика была простой), тогда у молодой мамы будет хоть какое-то время. А у меня – лишь один день, после чего наши пути окончательно разойдутся – малыш останется в обычном времени с другими людьми.

– Вы идиоты, – сказала мне Нелька. – Я никогда на такое не решусь. Вам придётся отдать его в приют, и вы никогда не увидите, как он или она повзрослеет.

– Это новая жизнь, – возразил я. – Плохо, что она будет без папы и мамы, но лучше, чем её не будет вовсе.

– А с Ритой что будет, не думал? Вам мужикам-то что. Не вам вынашивать, не вам рожать. А ей отдавать родную кровиночку. Навсегда!

Тут мне нечего было возразить.

– И помалкивай обо всём этом, – предупредила она. – Дети любят тишину.

– Что за казанские суеверия?

– Не в этом дело. Подумай, ребёнок будет один в линейном времени. Идиотов и так хватает, а уж среди лунников ещё больше. Понял?

– Ладно, – неохотно согласился я. Мне отчасти не хотелось с ней спорить, а отчасти – ну кому трезвонить-то?

Дни летели. Я с нетерпением ждал следующего месяца. Когда видишь беременную женщину не каждый день, а ежемесячно, то замечаешь, насколько меняется человек. Внешние изменения были само собой – с четвёртого месяца живот стал расти. Груди у Ритки стали шикарные – я такие только у журнальных красоток видел. Жаль, что моя любимая на секс была не настроена. Говорят, у некоторых из-за гормонов темперамент, наоборот, становится неудержимым. А мне то ли не повезло, то ли я не попадал на нужную фазу. Но дело даже не в телесном преображении. Взгляд меняется. Она уже не просто идёт, она плывёт по жизни, смотрит на тебя, словно из глубины неба. Как там пелось-то: «Движения твои очень скоро станут плавными, походка и жесты – осторожны и легки»[1]. Я от Нельки узнал, что эта строчка из песенки Наутилуса про беременность. Вот уж не в жизнь бы не подумал. Самому пора стихи писать, но поэт из нас всё-таки Ритка, а я так, хороший слушатель. Что она последнее мне декламировала?

Известна точка взлёта –

Тело, сердце и душа,

И в жилах нового поэта

Струится вешняя вода.

Из уютной тёплой тьмы

Рождаются твои пути,

Ведь первый детский плач от века

Надёжит всякого человека[2].

Светлая она у меня.

***

В ту ночь я не спал. Технически правильно говорить – в две ночи, поскольку не спалось мне и 7 ноября, и 7 октября, но так придираться мог только утомлённый нервами мозг. Я переместился около полуночи. Первый на моей памяти раз, когда я ускорял возвращение – лежа на диване мысленно подгонял захлёстывающий меня поток. А он, как назло, разливался неторопливо, словно Волга в июльскую жару.

Очутившись в октябре, я первым делом бросился к мобильнику – там было пусто. Конечно, мы с Нелькой договаривались о сообщении после часа ночи, но я всё равно почувствовал разочарование. А потом подобралась тревога – воображение, как назло, стало рисовать картинки неудачных родов, смерти роженицы, каких-нибудь мутаций у ребёнка и прочую муть из трешовых фильмов.

Надо было себя чем-то занять, и я полез в интернет. Меня, как назло, вынесло в страницу ЖЖ-шных уведомлений, где уже красовалось очередное откровение от Валентины Павловны:

– Тибетские мудрецы считают время воронкой – оно ускоряется ближе к сливу. Это превосходно объясняет, почему двадцать первый век – последний…

С какой жёлтой страницы она это уволокла осталось загадкой – я быстро закрыл страницу, но, как говориться, осадок остался. Мне вспомнились рассказы Барри о родах в Латинской Америке, кажется он имел в виду Аргентину, но может и Бразилию. По его словам, мужчины, которые присутствуют там на родах – поют. И роженица, как может, им подпевает. Говорят, так снижается болевой порог и можно обходиться без анестезии. С чего Барри мне об этом поведал – совершенно не помню. Но, оказывается, в глубинах памяти история сохранилась, и вот, пожалуйста, всплыла. Какую, интересно, песню можно было бы исполнять для Риты? Хотя Барри вроде вещал про песни без слов. Значит, пришлось бы разучивать какую-нибудь оперную арию – всё равно там слов не разберёшь.