Страна золота - века, культуры, государства - Лев Куббель

«И вот, — пишет он, — когда спросил я там у названных купцов, как же могло быть, что император Мелли, который столь великий государь (как они говорят), не пожелал любым способом, добром или силой, узнать, каковы эти люди, что не желают позволить себя увидеть и говорить с собою, мне было отвечено, что не столь много лет назад один из императоров Мелли твердо решил заполучить в руки одного из них. Посовещавшись об этом, повелел он, чтобы несколько его людей за день до того, как соляной караван отойдет назад на вышеупомянутую половину дневного перехода, выкопали бы рвы возле места, где выложены были кучи соли, и спрятались бы в них. И чтобы эти люди, когда черные придут положить золото подле соли, напали на них, захватили бы двоих или троих, каковых за доброй стражею и привели бы в Мелли. И, коротко говоря, так и было сделано. Захватили четверых, остальные убежали; но из четверых еще троих отпустили, рассудив, что одного достаточно, чтобы можно было исполнить волю государя и дабы тех черных не гневить еще более. Тем не менее сказанный черный не пожелал ни разговаривать, хотя говорили с ним на разных языках, ни есть; он прожил четыре дня, а потом умер. Посему мнение о черных из Мелли, основанное на опыте с этим пленником, таково, что люди те немы... И из-за вышесказанного случая впоследствии не было ни одного из тех императоров, кто пожелал бы продолжить подобные дела, тем паче что из-за захвата и смерти того черного его соплеменники на протяжении трех лет не хотели приходить с золотом в обмен на соль... А общее мнение таково, что сказанный император не беспокоится из-за того, что те черные не желают говорить, раз он получает выгоду от золота».

Как видите, итоги активности царских слуг оказались достаточно плачевными.

И все же такой мир существовал не везде. Сам же манса Муса говорил одному из принимавших его сановников египетского султана, что у Малийской державы есть-де злейший враг: народ, который для мандингов — то же самое, что татары для египтян. Сомнительно, конечно, чтобы малийский государь слышал что-нибудь о татарах; скорее всего, сравнение принадлежало самому собеседнику мансы — эмиру Ибн Амир Хаджибу. Ведь за несколько десятков лет до хаджа Мусы египетским султанам пришлось столкнуться в Сирии с полчищами монголо-татарских завоевателей. Египтяне, правда, сумели отразить их натиск, но самое название татар надолго закрепилось в памяти современников этого сражения и их детей как обозначение опасного и сильного врага, постоянной угрозы египетским владениям в Азии: ведь столкновения между войсками каирских султанов и монгольских ильханов, властителей Ирана и Месопотамии, продолжались многие годы.

А манса Муса имел в виду некий воинственный народ, который хроники XVII в. именуют моси. Долгое время в научной литературе придерживались мнения, что речь идет, так сказать, о прямых предках современного народа с таким названием, составляющего основную часть населения Республики Буркина Фасо. И только в самое недавнее время при подготовке «Всеобщей истории Африки» ЮНЕСКО такое отождествление подверглось сомнению: сильные военные государства нынешних моси сформировались в своих границах после правления мансы Мусы I — не раньше конца XIV столетия. Но как бы то ни было, народ с таким названием не раз совершал набеги на владения Мали и Сонгай, и нам еще не раз придется с ним встретиться на страницах этой книги.

Канку Муса держал себя в Каире как правитель могущественный, ни от кого не зависящий и никому ничем не обязанный. Он старался это подчеркнуть на каждом шагу. Египетский ученый XV в. Таки ад-дин Ахмед ал-Макризи в одном из своих исторических сочинений рассказывает, как мансе было предложено поцеловать землю при представлении его египетскому султану ал-Малику ан-Насиру. Это было обязательным требованием церемониала во время приемов при дворе мамлюкских султанов. Однако же малийский государь наотрез отказался выполнить это требование протокола. «Я мусульманин-маликит[14], — гордо ответил он, — и падаю ниц только перед Аллахом!». Придворным чинам ал-Малика ан-Насира пришлось уступить.

На каждом шагу подчеркивал манса и свое мусульманское благочестие: ведь этим он тоже утверждал свое равенство с любым другим из властителей мусульманского мира. Ал-Омари рассказывает даже, будто манса Муса преподнес султану написанный по-арабски трактат о правилах приличий, составленный специально для данного случая по его, Мусы, повелению.

Конечно, все эти шаги мансы были рассчитаны на, так сказать, пропагандистский эффект. Реальное положение ислама в Мали несколько отличалось от той радужной картины, какую рисовал своим поведением в Каире и Мекке мандингский государь. Недостижения политические, утверждение своего места в ряду мусульманских правителей мира, были бесспорными. Недаром в XVII в. авторы еще одной написанной в Томбукту хроники нашли нужным пояснить своим читателям: «Что же касается Малли, то это обширная страна и большая земля, великая, включающая города и селения... И мы слыхивали от всех людей нашего века, говоривших: султанов-де этого мира четверо помимо султана величайшего[15] — султан Багдада, султан Каира, султан Борну и султан Малли». Так сохранялась репутация, которую создавал своей власти и своему могуществу манса Муса Кейта тремя веками раньше.

Этой же цели служила и та баснословная щедрость, с какой манса тратил привезенное с собой золото. Все, с кем пришлось разговаривать ал-Омари, наперебой восхищались широтой натуры высокого малийского гостя. Правда, хронист XVII в. заявляет, что жители-де Востока, описав паломничество Мусы и воздав должное его могуществу, «не изображали его щедрым и широким, ибо в священных городах (т.е. в Мекке и Медине. — Л.К.) он раздал милостыней лишь двадцать тысяч золотых». Но у автора здесь была, так сказать, своя сверхзадача: попутно прославить сонгайского государя ал-Хадж Мухаммеда, который там же раздал будто бы сто тысяч мискалей. Впрочем, размах и суммы трат, произведенных в Каире, не подвергает сомнению и этот хронист.

Манса, не торгуясь, платил любую цену, которую с него запрашивали. Он раздавал огромные суммы просто как милостыню: ведь раздача милостыни — садака — беднякам составляет одну из главных обязанностей благочестивого мусульманина. Немало золота оставил Муса и в Мекке, пожертвовав его на «дела веры». В итоге нескольких месяцев пребывания малийского царского каравана в Каире курс золота в городе резко упал — так много драгоценного металла выбросил на рынок манса Канку Муса, сын мансы Бубакара, так укреплял он международное реноме своей державы.

Надо сказать, что каирские купцы и ростовщики неплохо нажились на мандингском государе и его придворных. Используя доверчивость гостей, их незнакомство со многими товарами, они сплошь и рядом продавали им втридорога самые ходовые и дешевые вещи. И как ни велики были запасы, привезенные мансой, но и их в конце концов не хватило: на обратном пути из Мекки Мусе пришлось набрать у каирских купцов много золота взаймы, притом под огромные проценты. Все тот же Ибн Амир Хаджиб рассказывал, что многие из купцов получили на триста динаров ссуды до семисот динаров чистой прибыли. А ведь еще при отправлении в хадж пришлось обложить особой данью все население малийских владений, так как царская казна без этого не могла обеспечить мансу достаточным количеством золота, для того чтобы достойно представлять Мали за его рубежами. Что и говорить, поддержание международного престижа государства всегда обходилось дорого...

Впрочем, манса Муса мог рассчитывать не только на уже накопленные сокровища. Беседуя с сановниками каирского двора, он рассказал им историю, которая, хоть и не кажется, мягко говоря, чистой правдой, но все же показывает, на какие экономические возможности могли опираться правители Мали в пору расцвета своей державы. Мусу спросили, как он пришел к власти. И он ответил на этот вопрос так: «Мы происходим из дома, где власть передается по наследству. Мой предшественник не хотел поверить, что невозможно достичь конца Окружающего моря[16]. Он желал его достигнуть и упорствовал в своем намерении. Он повелел снарядить двести судов, полных людьми, и другие в таком же числе, наполненные золотом, водой и съестными припасами, которых бы хватило на годы. Тем, кто командовал судами, он повелел: „Возвращайтесь лишь тогда, когда израсходуете продовольствие и воду!". Они отплыли, прошло долгое время, но ни один из них не возвращался.

Наконец один корабль появился, и мы расспросили капитана об их приключениях. „Царь, — ответствовал он, — мы плыли долго, пока не встретили в открытом море как бы реку с сильным течением. Мой корабль шел последним. Другие продвигались вперед, но как только какой-нибудь из них достигал этого места, он исчезал и более не появлялся. Мы не знали, что с ними случилось, и я возвратился назад — я в это течение не входил вовсе...".