Страна золота - века, культуры, государства - Лев Куббель

Вот как описывал этот рудник марокканский путешественник Ибн Баттута, с которым нам вскоре предстоит познакомиться поближе. «Месторождение меди расположено вне Такедды. На нем копают землю, и медь доставляют в город, в домах жителей ее плавят — это делают их рабы и слуги. Когда выплавлена красная медь, из нее делают слитки длиною в полтора шибра[11], одни из них тонкие, другие толстые. И толстые продаются по 400 слитков за мискаль золота, а тонкие продают по 600 или 700 за мискаль. Для жителей слитки эти служат средством платежа. На тонкие покупают мясо и дрова, а на толстые — рабов, слуг, дурру, жир и пшеницу».

Далее путешественник говорит о вывозе меди из Такедды и, хотя и не называет Дженне среди тех мест, куда ее вывозят, едва ли приходится сомневаться, что Дженне получал аирскую медь задолго до появления в Западном Судане Ибн Баттуты.

В этот «промышленный» город поступало продовольствие, производившееся по всей дельте. Именно такая торговля, в основе которой лежал обмен железа и меди на продовольствие, и служила базой экономики древнего Дженне. И в то же время город практически не был связан, особенно и, во всяком случае, в ранний период своего существования, с торговлей золотом. Соль и медь поступали сюда в обмен на все то же зерно, все ту же ремесленную продукцию. Впрочем, если принять во внимание, что расцвет Дженне-джено пришелся на время между 750 и 1150 гг., т.е. на эпоху, когда золотая торговля Древней Ганы достигала своего пика, то опять-таки, если справедлива упоминавшаяся раннее и возрожденная С. Макинтош гипотеза, отождествляющая «остров Вангара» ал-Идриси с внутренней дельтой Нигера, невозможно будет себе представить, чтобы к концу I тысячелетия н.э. Дженне никак в такой торговле не участвовал. Запустение древнего Дженне началось с

XIII в. и, видимо, было связано с возникновением рядом с ним нового, уже мусульманского города.

Но если Дженне-джено мог обойтись без связей с транссахарской торговлей — во всяком случае, не играть в ней сколько-нибудь заметной роли, то с новым, мусульманским, Дженне дело обстояло уже по-иному.

Падение ганской гегемонии в Судане сопровождалось, точнее — во многом совпало по времени, с переориентацией западного торгового пути в «страну золота». Резкое ухудшение гидрологических условий в Сахеле, особенно в районе Аудагоста (ведь как раз на конец XII и на XIII в. пришлось заметное сокращение размеров поселения, сопровождавшееся очевидными признаками особого внимания к сохранению воды), сначала привело к перемещению торгового центра в Валату, или Виру — снова на территории современной Мавритании, к востоку от Аудагоста и почти на одной с ним широте. Ясно, что в обстановке продолжавшегося высыхания Сахеля Валата, расположенная на тех же 17 с небольшим градусах северной широты, у самой границы с пустыней, могла быть только временным решением проблемы. И перенос торгового центра отсюда ближе к Нигеру — главному водному пути региона — был шагом вполне естественным и неизбежным.

Это хорошо почувствовал автор все той же написанной в Томбукту в середине XVII в. хроники. «Томбукту, — говорит он, — сделался рынком для торговли. Большинство людей, приезжавших в него ради торговли составляли жители Уагаду (т.е. центральной части Древней Ганы. — Л. К.), потом жители всей той стороны. Ранее же торговля была в городе Виру... Потом мало-помалу все переместилось в Томбукту, пока не собралось в нем... И заселение Томбукту было запустением Виру».

Но теперь Дженне становился жизненно необходим для существования нового центра транссахарской торговли: без продовольствия из внутренней дельты Томбукту не смог бы прокормить ни свое собственное население, ни тем более многочисленных приезжих. И с этого времени малейший неурожай в округе Дженне неизменно отзывался нехваткой продовольствия, а то и просто голодом в Томбукту.

Так и возник тот самый треугольник нигерских городов, за обладание которым затем веками будут бороться сначала мандинги, потом сонгаи, потом марокканцы. И суть этой борьбы останется одна и та же: перехватить если не все пути торговли через пустыню, то, по крайней мере, как можно большее их число. И мандинги в лице преемников Сундьяты вели такую политику очень последовательно...

В 1270 г. мансу Уле сменил на престоле другой сын Сундьяты — манса Уати. Но уже через пять лет он был свергнут своим братом Халифой, Однако Халифе суждено было продержаться у власти еще меньше: через несколько месяцев командиры царской гвардии, составленной из рабов клана Кейта, сместили его и умертвили.

Так выступила на сцену новая политическая сила — рабская гвардия и ее начальники. Силе этой предстояло сыграть важнейшую роль во всей последующей истории Мали. В конечном счете она совершенно оттеснила от власти старую родо-племенную аристократию, причем произошло это очень быстро. Между первым вмешательством манса-дьон-у — царских рабов — в политику и захватом верховной власти одним из ее предводителей прошло всего десять лет: в 1275 г. рабы решили судьбу мансы Халифы, а уже в 1285 г., после смерти мансы Манде Бори, внука Сундьяты, правителем державы был провозглашен некий Сакура — вольноотпущенник, дьонгорон, клана Кейта.

При этом правителе завершился территориальный рост Мали. Сакура окончательно подчинил себе главный центр караванной торговли с Египтом — Гао. Сонгайское княжество, столицей которого был этот город, мандинги подчинили себе уже в правление мансы Уле. Однако во время смут, которыми сопровождалось свержение Халифы в 1275 г., двум сонгайским царевичам — Али Колену и его брату Слиман Нару — удалось сбежать из Ниани, где они содержались заложниками при малийском дворе. Они восстановили было независимость Гао, но продолжалась эта независимость недолго. Уже через полтора десятка лет войско Сакуры вновь подчинило правителям Мали и сам Гао, и прилегающие к нему сонгайские земли. И на сей раз — на полтораста лет, до конца XIV в.

В правление Сакуры очень вырос и укрепился международный авторитет молодой малийской державы. Ибн Халдун рассказывает, что как раз в это время в Мали стало приезжать множество купцов из Магриба и Ифрикии, т.е. из Северной Африки. Это свидетельствовало об успехе политики малийских царей в основном: стремлении взять в свои руки главные торговые пути и города Западной Африки.

Сакура погиб в 1300 г., возвращаясь из паломничества в Мекку. К этому времени мандингские владения простирались от Гао до побережья Атлантики, от Валаты до тропических лесов, прилегающих к Гвинейскому заливу. Уже не раз встречавшийся нам перед этим автор исторической хроники XVII в. «История Судана» — нам еще много раз придется иметь с ним дело и рассказывать о нем подробно — свидетельствует: «Государь Малли правил сонгаями, Дьягой, Мемой, Баганой и их владениями до соленого моря» (т.е. до Атлантического океана). Дьяга — это поселение в области Масина (междуречье Нигера и Бани выше внутренней дельты Нигера); с этим городом мы встретимся, когда будем говорить об исламе в средневековом Мали. Мема — район Сахеля к северо-западу от внутренней дельты, а Багана — то же самое, что Уагаду, но на языке малинке, т.е. центральная область Древней Ганы. Что же касается «соленого моря», то не стоило бы, по всей видимости, воспринимать это заявление слишком буквально. Эффективная власть мансы на западе едва заходила дальше упоминавшейся уже области Фута-Торо (хотя к этому времени Текрур был очень ослаблен нажимом кочевников и основное земледельческое его население — предки современных народов тукулер, волоф и серер — оказалось оттеснено далеко к югу и юго-западу от реки Сенегал). Другое дело, что продолжалась мирная земледельческая миграция мандингов на запад. В результате европейские мореплаватели XV—XVII вв. встретились, например, в долине реки Гамбия и южнее нее с небольшими мандингскими княжествами, правители которых носили титул манса. Сам по себе титул этот мог принадлежать и простому деревенскому старосте (дугу-манса), и верховному правителю всего Мали (манден-манса). Так вот именно о манден-мансе как верховном правителе всех без исключения мандингов и рассказывали португальским, голландским, английским и иным мореходам африканцы на Атлантическом побережье.

Так или иначе, но непосредственные преемники Сундьяты не уронили славу основателя великого Мали. И один из самых удачливых из их числа, вольноотпущенник Сакура (или Сабкара), правление которого завершило XIV в., оказался крупным и талантливым государственным деятелем и полководцем. Его царствование подготовило ту блестящую репутацию, какую Мали приобрело в Средиземноморье после поездки в хадж (паломничество) и пребывания в Египте мансы Мусы I, одного из ближайших преемников Сакуры.

«Муса Мали — государь негров Гвинеи»

Этот правитель вступил на престол в 1312 г. Он был внучатым племянником Сундьяты, внуком его брата Манде Бори. Манса Муса, или Канку Муса, как его называли по имени матери, получил наибольшую известность из всех государей клана Кейта, если исключить Сундьяту (да и то последняя оговорка относится, пожалуй, только к суданской аудитории: в Европе и на Переднем Востоке Муса далеко затмил имя основателя Малийской державы). Впрочем, между славой этих двух государей в самом Судане есть довольно существенное различие: хотя оба они считаются национальными героями малинке и некоторых родственных им народов, все же мусульмане особенно выделяют Мусу, тогда как немусульмане предпочитают ему Сундьяту.