Одиссея варяжской Руси - Михаил Серяков

Ключом к разгадке данного образа может послужить то обстоятельство, что в «Слове о полку Игореве» уже упоминается один прародитель как княжеского рода, так и всего нашего народа Дажьбог. Кроме того, этот же текст хоть прямо и не называет, но благодаря патронимическому суффиксу -ичи предполагает наличие еще одного предка — Руса, потомками которого являются храбрые русичи. Очевидно, что правильное определение того, как относится Троян как предок Игоря к Дажьбогу и Русу, даст нам гораздо более полное понимание сути этого персонажа, нежели многочисленные произвольные догадки по поводу тропы или седьмого века Трояна. Генеалогия, будь она реальная или мифологическая, определяла место человека в окружающем мире, вводила его в систему родственных связей и в этом качестве обладала несомненной ценностью в глазах человека Средневековья. При этом она исходит из последовательности поколений, то есть некоей системы, правильное понимание которой способно прояснить и сущность составляющих ее элементов. Как ни странно, но подобным вопросом, насколько мне известно, до сих пор не задавался ни один исследователь «Слова». Определив в одном месте хронологическую последовательность Трояна, Ярослава и Олега Святославича, создатель этого произведения не оставил прямого указания, каким должен быть порядок в перечислении Трояна и двух других мифических или полумифических прародителей русского народа. Определение этого порядка во второй триаде и является той задачей, которую необходимо решить.

Уже самая элементарная логика подсказывает, что Троян должен занимать среднее положение между Дажьбогом и Русом. С одной стороны, он явно не мог быть позже героя — эпонима нашего народа, поскольку в противном случае предки должны были бы именоваться трояновичами, а не русичами. Никакого славянского племени с подобным названием история не знает. С другой стороны, едва ли он мог быть раньше Дажьбога, коллективным потомком которого названы русский народ и его князья. Из славянской мифологии нам известно, что отцом Дажьбога был Сварог, бог неба. Сам Сварог вообще не упоминается в «Слове о полку Игореве» в качестве хотя бы отдаленного прародителя наших предков. Даже если на миг предположить, что Троян был предком Сварога, едва ли отсчет русской истории мог быть начат с него — в этом случае мы имеем дело с божественной, а не человеческой родословной, которую в данном контексте логичнее было бы начать с Дажьбога. Уже эти самые предварительные рассуждения указывают на то, что в контексте «Слова» место Трояна находится между Дажьбогом и Русом.

Обратившись к индоевропейской мифологии, мы видим там одну генеалогическую систему, в которой персонаж, имя которого образовано от числа «три», занимает среднее положение между солярным персонажем и тремя предками, давшими названия отдельным народам. Речь идет об иранской мифологии. Первым царем в ней является Йима, сын Вивахванта. Имя последнего соответствует индийскому богу солнца Вивасвату, а сам Йима в Авесте наделяется солярными чертами. Утратив хварно, мистическое понятие, дающее право на царскую власть, Иима гибнет от мифического змея Ажи-Дахака. Потомок Иимы Трайтаона (Феридун в средневековой иранской традиции) побеждает чудовище, обретает власть над миром и становится отцом трех сыновей Салма, Тура и Эраджа, которых назначает править Римом, Тураном и Ираном. Следует отметить, что традиция выводить название народа от носившего то же имя героя-предводителя чрезвычайно древняя и встречается нам в Греции. Так, эллины получили свое название от фессалийского царя Эллина, сыновьями которого были Эол, Дор и Ксуф — родоначальники основных греческих племен.

В исследовании о Дажьбоге мною было показано, что миф о солярном происхождении как племени, так и правящей династии свойствен лишь восточной половине индоевропейского мира, явно выделяя в этом отношении славяно-индоиранскую общность из родственных им племен. Образ славянского бога солнца генетически родственен соответствующим образам ведийской и авестийской мифологии, причем начальная часть солнечной генеалогии оказывается даже ближе к индийской, нежели к иранской традиции. Однако после распада индоевропейской общности основная масса индоариев ушла на юг со своей восточноевропейской прародины, в то время как значительная часть ираноязычных кочевников там осталась и продолжила контакты со славянами. Исследовавший вопрос с филологической стороны А.А. Зализняк подчеркивает: «Как отмечалось многими исследователями и как можно видеть из нашего обзора славяно-иранских схождений, значительная часть этих схождений принадлежит к мифологической и религиозно-этической сфере. Есть все основания считать, что этот факт отражает существование в прошлом определенной религиозно-мифологической и культурной общности между иранцами и славянами, что хорошо согласуется с данными истории культуры и археологии. При этом общее направление было от иранцев к славянам.

Близость религиозной модели и религиозной терминологии у славян и иранцев объясняется, по-видимому, как сохранением и.-е. наследия, так и одинаковым развитием. Славяно-иранская близость тем более показательна, что вообще и.-е. языки в религиозном словаре в основном расходятся»{239}. Другие специалисты вообще допускают существование славяно-иранской языковой общности на определенном этапе. В силу этого нет ничего удивительного, что как отдельные образы, так и целые генеалогические схемы иранской мифологии оказали влияние на славянскую.

Поскольку в центре нашего внимания оказывается Трайтаона, рассмотрим, могли ли наши далекие предки ознакомиться с образом этого мифического драконоборца. В средневековом эпосе «Шахнаме» он освобождает от гнета чудовища, изображенного уже в виде арабского принца с выросшими из его плеч змеями, собственно Иран. Однако в Авесте, древнейшем памятнике иранской мифологии, он упоминается в относительной близости от мифической реки Рангхи, которая, наряду с ведийской Расой, является древнейшим названием Волги. Уже в «Видевдат» страна, где родился Трайтаона, помещается недалеко от истоков Ранхи: «В-четырнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: Варну четырёхугольную, где родился Трайтаона, убивший Змея-Дахаку. (…) В-шестнадцатых, наилучшую из стран и мест обитания я, Ахура-Мазда, сотворил: [страну] у истоков Ранхи, которая управляется без правителей»{240}. Как видим, Варну и истоки Ранхи разделяет только одна страна. Подтверждает эту локализацию и другой миф, изложенный в «Ардвисур-яште»:

Молился Ардви-СуреТот Паурва вдохновенный,Трайтаоной могучимЗаброшенный высокоВ обличье хищной птицы.

Пролетав так «три дня, три ночи», он взмолился, прося о спасении богиню Ардви-Суру, умоляя позволить ему достигнуть «воды широкой Ранхи и дома своего». Богиня откликнулась на его зов и забросила его домой{241}. Как видим, и в этом случае Трайтаона оказывается где-то относительно недалеко от Ранхи, поскольку в противном случае он вряд ли бы мог забросить в небо жившего на ее берегах Паурву. Нахождение этого героя-змееборца относительно недалеко от Волги приобретает тем большее значение, если учесть, что именно от древнейшего индоарийского названия этой реки наш народ и получил свое имя.

Необходимо отметить, что на берегах Волги существуют два места, которые достаточно рано были связаны с дракоборческим мифом. В «Казанском летописце» повествуется о том, что на месте будущей Казани некогда жил «змей, огромный и страшный, с двумя головами: одна голова змеиная, а другая — воловья. Одной головой он пожирал людей, и зверей, и скот, а другою головою ел траву»{242}. Хан Саин, решив основать там свою столицу, нашел колдуна, который благодаря чародейству сжег чудовище. Сам этот текст был написан в XVI в. человеком, двадцать лет проведшим в казанском плену и непосредственно знавшим соответствующую татарскую легенду. Предание это отразилось и в казанском гербе, что также говорит о достаточно древних истоках данного мифа. Однако чувашское предание относит существование змея на Волге к еще более раннему, дотатарскому периоду. Согласно ему на месте будущей Казани «в реке лежал огромный змей-дракон с крыльями и тремя — змеиной, орлиной и львиной — головами. Одной головой ловил птиц в воздухе, другой — рыб и других обитателей в воде, третьей — наземных животных»{243}. Чудовищу служило множество других змей и, когда с помощью знахаря, дракон был сожжен, одной змее удалось спастись. Чуваши основали на Змеиной горе город Хузан, но спасшаяся змея привела туда монголо-татарское войско, которое сожгло город, а впоследствии на его месте была построена Казань. Поскольку в чувашском предании три головы дракона поедают живых существ во всех трех сферах мироздания, данная черта явно архаичнее татарской легенды. Обращает на себя внимание описание чудовища в обоих текстах. Во второй легенде оно, помимо змеиной, обладало орлиной и львиной головами, однако именно из сочетания черт обеих этих животных и возник мифологический образ грифона, изображенный на гербе мекленбургских герцогов. Присутствовавшая там же голова быка находит свою параллель в воловьей голове дракона из татарской легенды. Подобное весьма необычное сочетание драконьих и бычьих признаков заставляет вспомнить и иранского Трайтаону-Феридуна, отцом которого, с одной стороны, был Пуртур, или Пургав, причем в первом случае в его имени мы видим корень -тур-, а в последнем случае оно составлено из двух слов: пур — «сын» и гав — «бык, корова»{244}. Своего второго сына драконоборец также называет Туром. Хоть татарская легенда и была записана в позднем Средневековье, однако истоки подобного образа гораздо древнее. В орфической теогонии первое божество являет собой «Дракона (Змея) с приросшими головами быка и льва, а посреди (них) — лик бога. На плечах у него крылья, имя ему — Нестареющий Хронос (Время), он же Геракл»{245}. В этих же животных в поэме Нонна перевоплощается и Дионис-Загрей — последний, четвертый повелитель мироздания согласно орфической традиции. Наконец, само описание трехголового змея чувашского предания весьма сходно с южнославянским описанием поедающего тремя головами все живое Трояна. В обоих случаях речь идет о власти этих мифологических персонажей над тремя сферами мироздания. Что же касается явно негативного описания казанского змея, то не следует забывать, что бог или полумифический герой одного племени запросто может оказаться зловредным демоном в мифах другого племени. Генетически родственные представления бытовали на Руси еще в эпоху Средневековья. Воспевая Мстислава Ростиславича, летописец писал, что он «оустремил бо са баше на поганыæ æко и левъ. сердить же бъιĉ æко и ръιсь, и гоубаше æко и коркодилъ. и прехожаше землю ихъ ако и ωрелъ. храборъ бо бе æко и тоуръ»{246}. Вновь мы видим сочетание льва и орла, послуживших основой для возникновения образа грифона, с туром. Не менее значимым представляется то, что галицкий князь в виде орла господствовал в воздухе, в виде льва, рыси и тура истреблял врагов на земле и как крокодил губил их в воде, то есть распространял подобно южнославянскому Трояну свою власть на все три сферы мироздания.