Рейхов сын - Сэй Алек

— Ну так из них же никто не просил напоминать о том, что со мной играть не надо, — ухмыльнулся Арсений Тарасович. — Так вот и вытряс. С этим вопросом тоже все?

— С этим — все, — кивнул Василий Михайлович. — Квитанцию и справку к делу подошьем. Ну, а скажи мне, почто ты советскую технику лаял?

— Кто — я?!! — Вилко аж подскочил на стуле, издавшем от этого громкий жалобный скрип. — А выговор о подрыве боевого духа германских союзников путем критики их техники кто получил? Письменный! Пушкин?!!

Батальонный комиссар вышел от начальника особого отдела бригады уже глубоко заполночь, усталый, но довольный. Из заданных ему вопросов можно было сделать вполне определенный вывод о личине неизвестного «доброжелателя», накатавшего на него донос.

— Ну, погоди, сучий потрох, — пробормотал он, закуривая папироску. — Доберусь я до тебя.

Две недели спустя решением партийного собрания заместитель командира батальона был исключен из членов партии за аморальное, не соответствующее образу борца за дело Ленина-Сталина, поведение и снят с занимаемой должности. Компромат на сослуживцев Арсений Тарасович в дело пускать не любил, но исправно его собирал.

Берлин, Вильгельмштрассе, 77.

3 июля 1940 года, 11 часов 30 минут.

— Поздравляю с генерал-лейтенантом, Эрвин, — улыбнулся вошедшему хозяин кабинета.

— Благодарю, герр рейхсканцлер, — Роммель щелкнул каблуками сапог.

— Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, — Гитлер указал на стулья. — Я вызвал вас, чтобы посоветоваться по поводу одного животрепещущего вопроса.

— Со мной, мой Фюрер? — Эрвин Йоганес Ойген Роммель удивленно приподнял бровь. — Право, не уверен, что смогу дать вам совет лучший, чем даст любой иной из генералов вермахта.

— Главное, что в этом уверен я, — усмехнулся Гитлер. — Скажите, что вы думаете по поводу положения итальянских войск в Ливии?

— Я бы охарактеризовал его как крайне неважнецкое, — ответил генерал. — Остатки Пятой армии после гибели Грациани полностью деморализованы и смогли удержать Мисурату лишь благодаря переброске на восток Десятой армии, так же изрядно потрепанной в бесславной тунисской кампании. Не сомневаюсь, что через недолгое время Александер вышибет Гарибольди и из этого города, а там и Триполи возьмет. Тех нескольких батальонов вермахта, которые мы перебросили в Ливию, категорически недостаточно, чтобы повлиять на ход кампании, так что, боюсь, Муссолини скоро останется без африканских колоний, хотя д'Аоста в Эфиопии каким-то чудом еще и держится.

— То есть, вы считаете, что Александер первой своей задачей видит овладение побережьем Ливии, а не захват нефтепромыслов? — поинтересовался Гитлер.

— Абсолютно уверен. Ему и штурмовать ничего не придется, если он лишит итальянцев снабжения. Сами капитулируют без воды и продовольствия.

— А если усилить нажим на врага через Турцию?

— Бесполезно, — решительно ответил генерал-лейтенант. — Там чрезмерно гористая местность, мы не сможем реализовать наше преимущество в танковой стратегии нигде, кроме как на плато Обрук и Урфа, на которые еще и выйти надо. Не сомневаюсь, Гот и Рокоссовский уже давно смогли бы выбить из Турции Вейгана и О'Коннора, если бы решились завалить их позиции трупами своих солдат, но тут встает вопрос о целесообразности таких жертв. Мое мнение — это совершенно нецелесообразно.

— Что ж, я с вами абсолютно согласен, — кивнул фюрер. — Допустить захват Ливии мы, разумеется, так же не можем, а потому было принято решение отправить экспедиционные силы в Африку. Как, по слухам, говаривает геноссе Сталин, est' mnenie назначить командующим экспедиционными силами генерал-лейтенанта Роммеля.

Гитлер усмехнулся.

— Я должен ответить, sluju trudovomu narodu, мой Фюрер? — с улыбкой спросил генерал.

Город Сарыкалмаш, штаб группы армий «Турция».

29 августа 1940 года, 15 часов 20 минут.

— И все же я не понимаю, Семен Константинович, — обратился Рокоссовский к прибывшему с инспекцией, а в настоящий момент мирно попивающему чаёк Тимошенко. — Теперь, после заключения мира с белофиннами, капитуляции Франции и Греции, после вступления в войну Испании и падения крепости Гибралтар, сейчас, когда Роммель успешно наступает на Тобрук и, того гляди, вышвырнет Александера из Ливии, наркомат и Генштаб отказываются выслать мне подкрепления. А ведь мы имеем дело с сильным и упорным врагом, снабжению которого через Суэц Япония даже не пытается препятствовать, или хотя бы даже делать вид, что пытается. Тех же французов взять — а их вдвое, если не втрое больше в Турции чем англичан. Вот насрать им, что Париж немцы взяли. Напрочь отказываются признавать Петтэна и мирный договор, и никто им, окромя их генерала, не указ, а мусьё Вейган заявил, что будет воевать до победы над Германией и нами.

— Не понимаешь ты, Константин Ксаверьевич, линии партии, — вздохнул Тимошенко.

— Не понимаю, — согласился получивший недавно звание командарма 2-го ранга Рокоссовский. — Мне бы еще хоть пару танковых бригад да стрелковых корпусов, я бы О'Коннора не то что из Элязыга и Эрзинджана, я б его из Анкары вышиб и до Каира гнал. Ну, если бы Яков Владимирович, — командарм кивнул в сторону Смушкевича, — с воздуха прикрыл, конечно.

— А зачем нам его оттуда выбивать? — поинтересовался Тимошенко.

— К-к-как это зачем? — изумился Рокоссовский. — У нас же с англичанами война!

— Тут, брат, политика, — вздохнул нарком. — Вот, положим, взял бы Петровский Алеппо, а не застрял в Хасеке. Что бы было?

— «Котел» бы был, — подал голос Смушкевич. — Перекрыл бы он поставки в Турцию, а по морю, через Мерсин и Искандерун, много не навозишь.

— Точно, — подтвердил Рокоссовский. — И тут О'Коннору и Вейгану или отбивать Алеппо обратно, а их в это время с туретчины под зад коленом, или задирать вверх лапки.

— Во-от, — внушительно произнес Семен Константинович. — А после этого Египет бы упал нам с союзниками в руки как перезрелое яблоко, верно?

— Конечно, — согласился Смушкевич. — Даже если бы Александер увел войска из Ливии, мы б его с Роммелем и Гарибольди с двух сторон прижали, а д'Аоста с юга добавил.

— Правильно говоришь, Яков Владимирович, — поддержал летчика Рокоссовский.

— Так-то оно так. А вот ответьте мне, товарищи, на простой такой вопрос. Выгода наша тут в чем?

— Как-так — в чем? — вновь опешил командующий группы армий. — Врага разобьем, который наши города бомбил, а там, глядишь, эту британскую гидру и в ее логове задавим.

— Чудак ты человек, — усмехнулся нарком. — Я ж тебе говорил, тут политика. Мир-то послевоенный уже давно поделен. Египет, например, до канала, отходит итальянцам. Сирия, Ливан, Палестина, Кипр, короче говоря, все восточнее Суэца и западнее Ирака — немецкая зона влияния.

— А… нам тогда что?

— А нам — Иран. Ну и еще кой-чего, обиженными не уйдем. Но даже не в этом дело, товарищи. Вот сами-то как думаете, почему в наших газетах никаких возмущенных обвинений в адрес Норвегии, через которую войска Бессона из Финляндии в Англию эвакуируются?

— А ведь действительно… — озадаченно произнес Рокоссовский. — Хотя это же прямое нарушение нейтралитета.

— А потому, товарищи, что это сейчас Гитлер нам freund, genosse und bruder. А вот после того, как будет разбита Великобритания, кто его знает, куда он свои войска повернет? Может, конечно, и никуда, а если на нас попрет? Кавказская нефть, она, знаете ли, кусок лакомый, да и Украина с Крымом не худшие, прямо скажем, для земледелия места. Таким вот образом, товарищи. Чем больше солдат он в этой войне потеряет, чем больше сейчас мужчин оторвет от станков и полей и чем дольше его борьба продлится, тем для нас лучше. Экономика-то его не будет развиваться. А мы, тем временем, оставим солдат чуть больше, чем в армии мирного времени, и зерно растить будем, заводы строить, детей рожать, опять же. Так что, Константин Ксаверьевич, давить ты на франко-британцев, конечно, дави, а вот резких успехов пока постарайся не делать. Пущай им Гот хребет ломает, а тогда и наш черед придет получить свой кусок славы.

— Семен Константинович, хочешь обижайся, а хочешь — нет, — нахмурился Рокоссовский, — но какая ж это к чертям собачьим получается война? Какая это, к бесу, победа?

— Нормальная это будет победа, — нарком провел ладонью по своей лысой, как мяч, голове. — После которой о нашей мудрости и о нашем мужестве книжки писать будут. А то кому нужна победа, после которой пишут одни похоронки?

Центральное Средиземноморье, борт линкора «Витторио Венето».

1 сентября 1940 года, 06 часов 11 минут.

Шторм, разыгравшийся этой ночью, прекратился еще до рассвета, и теперь форштевень могучего боевого корабля взрезал ласковые воды теплого Средиземного моря, заставлял бурлить их и пениться, вздыматься волнами, расходящимися от корабля подобно журавлиному клину.