Ленд-лизовские. Lend-leasing - Василий Аксенов

По крутой лесной дорожке, ведущей из нашего плоскогорного лагеря, спустились два уже знакомых персонажа, директор Стручков и физручка Крутоярова. Первый шел уверенными широкими шагами, чуть ли не бежал. Вторая суматошно обегала руководящее лицо, что-то быстро бормотала, как бы стараясь его остановить. Директор удерживал ее здоровою рукой, а также, той же рукою, ритмично подымал тяжелую палку, как будто собирался раздробить чью-то голову.

В это время катер в мегафон затребовал морячину: «Прохоров, на борт!»

Тогда тот запрыгал от камня к камню, взлетел по паре трапов и оказался наконец на борту. Директор было бросился за ним, пытаясь огреть поперек спины, однако катер уже отвалил. Морячина взял у командира мегафон и гулко отбалямбасил последнее приветствие: «Элёк, может, с нами прогуляешься?» Все пятеро шефов-гостей грохнули в хохоте, а Крутоярова скрестила руки на груди и плюнула им вслед.

Стручков с последним отчаянием выдавил из себя еле слышную угрозу: «Завтра вас, козлы, вызовут к адмиралу Миронову!» Катер стал споро уходить к устью Свияги и к тому месту, где еще недавно гуляла большая волна и где мы все чуть-чуть не погибли.

С кривой ухмылкой Вовк Ассиновский начал рассказывать о своей ночной охоте с фотиком «ФЭД». Он боялся, что снимки получились не в фокусе. А жаль: этот сучий прохор заделал трех наших пионервожатых. «Надеюсь, что Крутоярова не в их числе», – аристократически поинтересовался Ратнер. «Напрасно надеешься», – усмехнулся будущий фавн.

Эрос вообще-то постоянно кружил над «Пустыми Морквашами», снижаясь даже к невинному детству. Объяснение в любви называлось тогда «приглашением к дружбе». В пионерлагере эти приглашения принимали особенный, немыслимо романтический оборот, поскольку девочки и мальчики были значительно отделены друг от дружки. Утром мальчишеские и девчачьи отряды выходили на линейку отдельно. Пацаны, нахватавшиеся похабщины в городских дворах, с замиранием сердца следили за мельканием обнаженных колен и юных грудок, тронутых уже возрастными таинственными изменениями.

Изменение сосков очень тревожило пионерское сообщество. У мальчиков, как известно, набухание сосков тоже встречается, но быстро пропадает. Иногда задерживается. Вот у Вадьки Садовского, например, соски надолго застоялись в росте; он даже впадал в отчаяние: а вдруг я превращаюсь в девочку?

Во время утреннего построения на линейке, когда на мачте поднимался красный флаг и старшая пионервожатая провозглашала наш главный лозунг: «К борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов!» – «Всегда готов!» – мальчишеские и девчачьи отряды внимательно разглядывали друг друга: с кем дружить, как не ошибиться, найти себе правильный объект для дружбы? Обычно пацаны эдакого спортивно-хулиганского типа вроде бы запросто приближались к своему выбору и небрежным тоном приглашали: «Ленка (Милка, Наташка), айда дружить?» Казанский аристократ, типа Юрочки Ратгера, может быть, спросил бы иначе: «Кира (Рита, Нонна), вы бы не возражали со мной дружить?» Оба типа юнцов, разумеется, в понятие дружбы вкладывали тесные отношения, о которых дворовый футболист сказал бы «я ее зафоловал», а аристократ бы назвал это «прикосновением».

Акси-Вакси целый год после первой встречи в «Пустых Морквашах» думал о Стелле Вольсман. Экое небесное существо! Ведь это о ней сложена была международная морская песня:

…Полюбил за пепельные косы,Алых губ нетронутый коралл,В честь которых бравые матросыПоднимали не один бокал…

Он бродил меж огромных сугробов, за зиму возросших вокруг ледяного парка Глубинное озеро. Это углубленное пространство, зимой превращающееся в естественный каток, что-то очень близкое ему напоминало, но он не мог вспомнить.

Иногда мимо него с шорохом и шухером проносилась «ледяная гопа» таких же, как он, пацанов, но только в накрепко прикрученных кожаными ремнями к валенкам коньках «норвеги». В руках у каждого из такой гопы крутился железный прут, которым можно было убить человека.

Я несчастный пацан, думал Акси-Вакси, я не могу примкнуть ни к тем, ни к другим, то есть ни к профессорским, ни к блатнягам. Вот вообрази, дружище: Стеллка Вольсман согласилась со мной дружить. Вне себя от радости я бегу через всю центральную часть города на Глубинное озеро. Вот ее жилище – пятиэтажный «Дом специалистов» с большими окнами. Я жду ее целый час, и вот она выходит, настоящая «серенада солнечной долины» в конёчках-снегурочках, привинченных к довоенным ботиночкам. Она сердито надувает губки: «Почему же ты без коньков, Ваксилий? А ведь собирались дружить!»

Ну не будешь же ей, дочке инженера по авиационным моторам, не будешь же ей говорить, что у тебя никогда не было коньков. А ведь если когда-нибудь ты счастливым образом приобретешь коньки, то ведь не будешь же ты учиться на коньках на глазах у Вольсман в таком солидном возрасте двенадцать лет!

А если ты будешь сопровождать Вольсман и вас окружит «ледяная гопа»? Уверен ли ты, что готов отдать свою жизнь за эту дивную деву? Пока что он воображал, как Стелла поднимает ножку, а он, ее паж, встает на колени и затягивает ее шнурки – какое счастье! Увы, счастье в дружбе нередко сменяется грустью, и она уносится от него по ледяной дорожке к блестящему ледяному пространству. Смех Стеллы доносится до него, то удаляясь, то приближаясь, а он не может за неимением коньков ни отдалиться, ни приблизиться. Он встает, охваченный грустью, и наконец вспоминает длинное, в весь квартал, трехэтажное здание на другом берегу Глубокого озера. Там он в предпоследний раз встречался со своим отцом, человеком во френче с оборванными карманами, который дрожащим голосом о чем-то просил своих командиров. Он вспоминает бумаги, найденные в бабушкином сундуке, особенно жалобу о применении к нему «двадцати двух методов активного следствия», и тогда все связывается в нить с узлами, и он понимает, что это за дом и кто такие тамошние командиры.

Стелла и Акси-Вакси три раза встречались в блаженные месяцы, августы и июли, в 1943-м, 1944-м и в 1946 годах. В сорок третьем голодноватом году он, может быть, и не заметил девочку с толстой косой, если бы случайно не натолкнулся на ее пикник с родителями. В этих летних пионерлагерях предусматривались встречи, на которых родителям разрешалось немного подкормить свое любимое детище. Тощий Акси-Вакси увидел толстоватого чьего-то папашу в майке и кругленькую мамашу с выпирающим из сарафана бюстом, которые любовно смотрели на девочку, активно поглощающую кусок кремового торта. Кремовый торт! Он думал, что такое существует только в фильмах.

На следующий год они стали поначалу переглядываться через линейку во время утренних и вечерних построений. Пацан всякий раз краснел, а девочка вроде бы отклонялась, поворачиваясь к нему своим «выгодным» профилем. Однажды, после «кораблекрушения», он решился написать Вольсман записку на почетной грамоте. Писано было псевдостаринным почерком, а на полях изображены были галеоны и бригантины XVII века, а между ними кучевые облака, а между облаками голенькие трубачи-херувимы с небольшими крылышками и даже с намеками на крохотные пиписьки. Текст гласил:

Вспоминая Стеллу Вольсман,Моряки кружили в вальсе,А корабль летел в пассатах,Накренясь, меняя галсы.Где вы, где вы, леди Вольсман,В окруженье малых птах?То ли на бульварах скользких,То ли прячешь носик в пух?

Собрав малых птах, можно было прочесть послание: «Предлагаю встретиться за тысячу шагов от лагеря, на берегу потока Стремительного О, в тот час, когда утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Девочки жили в больших спальнях с террасами, а мальчикам были отведены фанерные домишки; каждый на шесть душ. В назначенный день Акси-Вакси забрался на крышу своего домика и притаился за вентиляционной трубой. Утром, на линейке, он старался понять по выражению лица Вольсман, приняла ли она его приглашение. Выражение лица прекрасной девы было безучастным. Ни разу она не сосредоточила на нем своего взгляда. Ближайшая ее подружка Натэлка иногда затевала с ней какой-то смешливый разговор, и тогда Вольсман с некоторым вздохом поднимала к небу свои прекрасные очи. Соискатель дружбы читал эту мимику таким образом: «Как надоели мне эти соискатели дружб!»

Первую половину дня Стелла и Натэлла провели на открытой сцене, репетируя какой-то танец с пением по поводу Дня Военно-воздушных сил. За обедом ели котлеты с маисовым гарниром. Жевали вперемежку с разговорами. На Акси-Вакси ноль внимания. Потом куда-то смылись, спать, что ли. Когда солнце пошло на снижение, он влез на крышу фанерки и там залег. Был уверен, что девчонки уже забыли про его приглашение, и вдруг увидел: две тоненьких фигурки медленно, будто цветы собирают, направляются к выходу из пионерлагеря.

Когда они исчезли в «джунглях» – так он с Вадиком Садовским называл могучий елово-сосновый лес с орешниковым подлеском, – он спрыгнул с крыши «фанерки» в папоротниковую глухомань. Два ужа от растерянности оплели его щиколотку, но потом, прошептав «шмошш», укрылись в разных направлениях. Он стал считать шаги и сбился со счета, однако, пройдя то ли больше тысячи шагов, то ли меньше, увидел буколическую картину.