Поцелуй изгнанья - Джордж Эффинджер

— В южной части Песков сейчас голодно, — сказал он. — Тут мало воды и корма для верблюдов. Эта часть пустыни перенесла засуху.

Черт, я чуть не спросил его, как в таком месте, как Пустая четверть, может быть еще и засуха? В смысле, как бы вы это назвали, если годовая норма осадков здесь составляет десять унций. Но я видел, что Хассанейн не склонен к разговорам, а потому промолчал.

Еще через два часа, когда мы разбили лагерь съели наш скудный ужин и расстелили одеяла рядом с костром, к нам присоединились Хиляль и бен-Шариф. Я был рад видеть их, хотя память о последних событиях витала над нами, как страх Господень.

Двое приготовили себе места у костра.

Мы издалека увидели вас и Нашиба, — сказал Хиляль. — Как только мы увидели, что вы покидаете край Умм-ас-Самин, то поняли, что Нашиб покончил с собой. Тогда мы свернули через Пески, чтобы перехватить вас. Мы бы и раньше вас нагнали, но вы, наверное, шли слишком быстро.

— Я не хочу торчать здесь больше, чем нужно, — мрачно сказал Хассанейн. — Наша еда и вода…

— Думаю, нам ее хватит, — сказал бен-Шариф. — Ты просто хочешь поскорее уйти от того, что произошло.

Шейх посмотрел на него долгим взглядом.

— Ты осуждаешь меня, Сулейман бен-Шариф? — спросил он с яростью.

— Йа салам, я не осмелился бы, — ответил лодой человек.

— Тогда стели свое одеяло и спи. Завтра нам предстоит долгий путь.

— Как скажешь, шейх, — ответил Хиляль.

Через несколько минут мы все уже спали под холодным черным небом Руб-аль-Хали.

Поутру мы собрали лагерь и двинулись через пустыню, где не было ни единой тропинки. Нас вела только память Хассанейна. Так мы ехали несколько дней — все молчали, говорил один Хассанейн, и только тогда, когда это было необходимо. «Пора молиться!», или «Остановимся здесь!», или «На сегодня хватит!». С другой стороны, у меня было достаточно времени для копания в себе, и будьте уверены, я использовал его по назначению. Я вновь пришел к выводу, что мое пребывание у Бани Салим изменило меня — когда я вернусь в город, именно «когда», а не «если», некоторые существенные изменения в моем поведении будут к месту. Я всегда был страшно независим, но сейчас мне хотелось, чтобы этот грубый клан и его молчаливый вождь одобрили мое поведение.

Под конец мы заехали так далеко, ехали так быстро, что все мысли о городе выветрились у меня из головы. Я думал только о том, как бы живым добраться до другого поселения, до бедуинской деревушки на южной окраине Песков. И потому невероятно обрадовался, когда Хассанейн остановил нас и показал на горизонт, чуть больше к югу, чем к юго-западу.

— Горы, — заявил он.

Я посмотрел. Никаких гор я не увидел.

— Это последние мили Песков. Сейчас мы в Ганиме.

Конечно, шейх, если ты так считаешь. На мой же взгляд, пока ничего не изменилось. Мы взяли немного южнее и вскоре наткнулись на столетний путь от источника Кхаба к Мугшину на дальней оконечности гор Карра. Нашей целью был Мугшин, где нам предстояло встретиться с остальным племенем. Бани Салим говорили о Мугшине так, словно он был сокровищницей чудес, Сингапуром, Эдо или Нью-Йорком. Я же решил, что подожду с оценками, пока не смогу сам восхититься его аллеями.

В последующие два-три дня местность стала заметно выше, и я уже не сомневался, что старый шейх знает, куда ехать. У подножия гор, что отделяли нас от побережья, лежал Мугшин. Я представлял себе это место только по рассказам своих спутников, и потому настоящий его вид вызвал у меня некий шок. Мугшин представлял собой пятьдесят — шестьдесят шатров — промышленных, европейского производства, — разбросанных по широкой равнине так, чтобы каждый житель чувствовал себя достаточно уединенно. Сильный ветер нес по деревне песок, не было видно ни души.

Бен-Шариф и Хиляль были вне себя от радости, увидев деревушку. Они стояли на спинах верблюдов, размахивали винтовками и то и дело выкрикивали хвалу Аллаху.

— Идите, — сказал Хассанейн, — и посмотрите, не пришли ли наши. Наше обычное место вроде бы пусто.

— Мы вполне могли обогнать их, — сказал бен-Шариф. — Мы шли быстрее, чем караван Бани Салим.

Шейх кивнул:

— Тогда будем ждать их прихода.

Хиляль встал на колени в седле и что-то крикнул. Я не понял что. Затем он ткнул верблюдицу так, что она рванула со всей скоростью. Бен-Шариф помчался за ним.

Хассанейн показал на деревушку.

— Твой город даже больше этого? — спросил он.

Это испугало меня. Я уставился на кучку зеленых и серых шатров.

— В чем-то да, — сказал я. — А в чем-то определенно нет.

Шейх хмыкнул. Время разговоров окончилось. Он пнул верблюдицу, и я поехал за ним неспешным шагом. В сердце мое хлынуло ощущение победы — ведь я выжил в этой чрезвычайно нетехнологизированной среде. Мой модифицированный мозг мало чем помогал мне с тех пор, как Бани Салим подобрали нас. Я даже пытался не пользоваться блокировщиками боли, голода и жажды, потому что хотел доказать себе, что могу вынести все, что могут вынести немодифицированные бедуины.

Конечно, я и в малой степени не был так дисциплинирован, как они. Как только боль, голод или жажда начинали слишком донимать меня, я с благодарностью прибегал к защите моего вживленного в череп оборудования. Не было смысла переутомляться, особенно если на карту ставилась гордость. Здесь, в Песках, она ценилась слишком дорого.

Бани Салим действительно еще не прибыли. Шейх Хассанейн отвел нас к обычному месту, и мы разбили временный лагерь, без укрытий. Каким голодным взглядом смотрел я на постоянные шатры! Я отдал бы за них кучу денег, поскольку ветер был холодным и нес с собой тучи песка. Прежний Марид Одран сказал бы: «Да пошло все к черту!» — и отправился бы отдохнуть в один из них. Теперь только гордость, моя драгоценная гордость не давала мне покинуть Хассанейна и двух молодых людей. Меня больше заботило то, что они обо мне подумают, чем мой собственный комфорт. Это было нечто новое.

На следующий день я чуть не помер от скуки. До встречи с Бани Салим делать нам было нечего. Я исследовал деревню, но это заняло мало времени. Я нашел небольшой сук там, где наиболее честолюбивые мугшинские купцы расстилали на земле одеяла, прикрывая свои товары. Там было свежее мясо и не очень свежее, овощи, финики и прочие фрукты, а также основная пища бедуинов: рис, кофе, вяленое мясо, капуста, морковь и прочие овощи.

Я был весьма удивлен, увидев старика, у которого на одеяле лежали семь предметов из пластмассы — училки, привезенные из-за гор, из Салалы, Бог весть какого производства. Я с огромным любопытством рассматривал их. Мне хотелось узнать, что именно этот шибко умный старикан надеется продать тем немногим модификантам, что слоняются по Руб-аль-Хали.

Тут были две училки на святого имама, возможно, такие же, как и та, что была у Хассанейна, две медицинские, училка с программой на различные арабские диалекты южной части Аравии, незаконная сексуальная информативка и краткий справочник по шариату, мусульманскому праву. Я подумал, что последняя училка может стать хорошим подарком шейху. Спросил старика, сколько она стоит.

— Двести пятьдесят риалов, — сказал он слабым дрожащим голосом.

— Риалов у меня нет, — ответил я, — только киамы. — У меня оставалось почти четыре сотни киамов, которые я утаил от сержанта аль-Бишаха в Наджране.

Старик бросил на меня долгий проницательный взгляд:

— Киамы? Ладно, сотня киамов.

Теперь настал мой черед сделать огромные глаза.

— Да это в десять раз дороже, чем она на самом деле стоит! — сказал я.

Он только пожал плечами:

— Когда-нибудь кто-нибудь сочтет, что она стоит сто киамов, я и продам ее за сотню. Но нет. Поскольку ты гость в нашей деревне, я отдам ее тебе за девяносто.

— Пятнадцать, — ответил я.

— Тогда отправляйся к своим спутникам. Мне не нужны твои деньги. Великий Аллах поддержит меня в моем желании, иншалла. Восемьдесят киамов.

Я развел руками.

— Я не могу позволить себе заплатить столько. Я дам тебе двадцать пять, но это все. Именно потому, что я странник. Но ведь это, сам понимаешь, не означает, что я богат.

— Семьдесят пять, — сказал он не моргнув глазом. Торговля для него была скорее обычаем, чем настоящей попыткой выжать из покупателя деньги.

Это продолжалось еще несколько минут, пока я, наконец, не купил училку по законам за сорок киамов. Старик поклонился мне так, будто я был каким-нибудь великим шейхом. С его точки зрения так, конечно, и было.

Я взял училку и пошел назад, к нашему лагерю. Прежде чем я успел пройти хотя бы двадцать ярдов, меня остановил другой житель.

— Салам, — сказал он.

— Алейкум ас-салам, — ответил я.