Поцелуй изгнанья - Джордж Эффинджер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы медленно вели Ата Аллах по кругу, и только бен-Мусаид и еще несколько человек смотрели на нас. Отец Нуры искал взглядом жену, но та уже давно ушла в свой шатер. Нашиб опирался на туго натянутую веревку и провожал нас пустым взглядом.
Когда мы приблизились к бен-Мусаиду, он заступил нам дорогу.
— Да отравит за это ваши жизни Аллах! — прорычал он с потемневшим от гнева лицом. Затем и он ушел в шатер.
Когда мы на сей раз приблизились к двум молодым людям, Хассанейн дал им поручение:
— Вы должны разыскать орудие убийства, — сказал он. — Нож. Хиляль, ты ищи его там, где шейх Mapид обнаружил тело Нуры. Бен-Турки, поищи в палатке ее родителей.
Мы прошли мимо могилы и начали последний круг. Как и предсказывал Хассанейн, теперь остался только один человек, и был это Нашиб, его брат. Отец Нуры. Прежде чем мы дошли до него, к нам с криком подбежал Хиляль.
— Я нашел его! — кричал он. — Я нашел нож!
Хассанейн взял нож и быстро осмотрел. Показал его мне.
— Видишь? — сказал он. — Это метка Нашиба.
— Ее собственный отец?
Я был поражен. Я готов был поспорить, что Нуру Убил бен-Мусаид. Хассанейн кивнул:
— Я подозревал, что он начнет беспокоиться,
не имеют ли под собой оснований все эти слухи и пересуды. Если Нура опозорена, он никогда не получит выкуп за невесту. Возможно, он убил ее, надеясь, что обвинят кого-то другого — моего племянника Ибрагима или старуху Умм Рашид — и он, по крайней мере, получит деньги за кровь.
Я взглянул на Нашиба, который все еще стоял с пустым лицом у своего шатра. Меня ужаснуло то, что человек может из-за таких пустяков убить собственную дочь.
Бедуинское правосудие просто и прямо. У шейха Хассанейна было все, чтобы указать преступника, и все же он давал Нашибу возможность опровергнуть очевидное. Когда мы остановились возле него, остальные Бани Салим поняли, что мы нашли убийцу, вышли из своих шатров и столпились поблизости, чтобы увидеть, что будет дальше.
— Нашиб, сын моего отца, — сказал Хассанейн, — ты убил собственную дочь, плоть от плоти твоей и душу души твоей. «Не убивайте детей ваших, страшась впасть в нищету, — говорит благородный Коран. — Мы прокормим и вас и их. Внемлите же! Убийство — великий грех».
Нашиб слушал его, опустив голову. Казалось, он осознает происходящее очень смутно. Его жена упала на землю, рыдая и призывая Аллаха, и несколько женщин бросились к ней. Бен-Мусаид отвернулся, плечи его вздрагивали. Бен-Шариф ошарашенно смотрел на Нашиба.
— Станешь ли ты опровергать это обвинение? — спросил Хассанейн. — Если желаешь, можешь поклясться в невиновности у великой гробницы шейха Исмаила бен-Насра. Вспомни — год назад Али бен-Сахиб дал ложную клятву у этой гробницы, и через неделю умер от укуса змеи.
И тот же самый шейх Хассанейн ранее уверял меня в том, что Бани Салим не суеверны! Мне было любопытно, насколько он верит в эти клятвы на могилах, и чем это поможет несчастному Нашибу.
Убийца, отец Нуры, заговорил так тихо, что только мы с Хассанейном расслышали его.
— Я не буду клясться, — сказал он.
Это было признание вины. Хассанейн кивнул.
— Тогда приготовим Нуру к отдыху до Судного дня, — сказал он. — Завтра на рассвете, Нашиб, ты сможешь помолиться о ее душе. А затем я сделаю то, что должен, иншалла.
Нашиб только закрыл глаза. Я никогда раньше не видел такой боли на лице мужчины. Мне показалось, что он прямо здесь упадет в обморок.
Мы отнесли Нуру к могиле. Две женщины принесли белую простыню и завернули в нее Нуру, как в саван. Они оплакивали ее и молились. Хассанейн и Абу Ибрагим, дядья Нуры, опустили ее в могилу, и шейх помолился за нее. Теперь оставалось только засыпать могилу и отметить место несколькими камнями.
Мы с Хассанейном смотрели, как Хиляль и бен-Турки заканчивают работу. Никто из нас не произнес ни слова. Я не знал, о чем думает шейх, но спрашивал себя, почему так много людей видят в убийстве способ решения проблем? Неужели в густонаселенном городе или в пустыне жизнь стала такой невыносимой, что чья-то смерть может сделать ее лучше? Или где-то в глубине души мы уверены, что ничья жизнь не стоит столько, сколько наша собственная?
Когда два молодых человека закончили свое печальное дело, к нам подошел Фридландер-Бей.
— Да будет с ней мир и благословение Аллаха, — сказал он. — Шейх Хассанейн, твой брат бежал.
Хассанейн пожал плечами, словно он предвидел, что это случится.
— Он хочет умереть в пустыне, а не от моего меча. — Он потянулся и вздохнул. — И все равно мы должны его выследить и привести назад, ежели будет на то воля Аллаха. Трагедия еще не окончена.
Глава 8
Хотя мне и не хочется этого признавать, но время, что я прожил среди Бани Салим, изменило мою жизнь. Я был почти уверен в этом. В полудреме покачиваясь в седле Фатмы, я думал о том, как все будет, когда я вернусь в город. Особенно мне нравилось воображать, как я ворвусь к Реда Абу Адилю и горячо поцелую его, так, как сицилийские отцы отмечают поцелуем жертву. Затем я непомнил себе, что Абу Адиля трогать нельзя, и стал думать о другом.
Кому мне больше всего хочется свернуть шею? Хаджару? Это вне всякого сомнения, но просто прикончить лейтенанта не доставит мне настоящего удовольствия. Я уверен, Фридландер-Бей ждет, что я буду целить выше.
Муха села мне на лицо, и я в раздражении смахнул ее. Потом открыл глаза: посмотреть, не изменилось ли чего, но все было как прежде. Мы все так же медленно, вперевалку ехали по песчаным горам, называемым Урук-аш-Шайба. Это и вправду были горы, а не просто холмы. Я представить себе не мог, что дюны могут быть такими высокими. Песчаные пики Урук-аш-Шайбы вздымались на шесть сотен футов и тянулись до восточного края горизонта, как застывшие волны солнечного света.
Нам иногда трудно было заставить верблюдов подниматься по задним склонам этих дюн. Часто приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Верблюды постоянно жалобно ревели, иногда нам даже приходилось облегчать им ношу и самим нести припасы. Песок на склонах был мягким по сравнению с плотным, слежавшимся песком равнины, и даже верблюдам с их твердым шагом было непросто перебираться через высокие гребни. Кроме того, на подветренной стороне, которая, естественно, была куда круче, животным грозила опасность упасть и серьезно повредить ноги или спину. Если бы такое случилось, это стоило бы нам жизни.
Нас было шестеро. Я ехал вслед за Хассаней-ном, который был нашим негласным предводителем. Его брат, Абу Ибрагим, ехал вместе с бен-Мусаидом, а Сулейман бен-Шариф — с Хилялем. Когда мы в очередной раз остановились отдохнуть, шейх сел на корточки и нарисовал на песке грубую карту.
— Здесь путь от Бир-Балаг до источника Кхаба и Мугшина, — сказал он, рисуя кривую линию с юга на север. Справа, примерно в футе от нее, он нарисовал другую линию, параллельную первой. — Здесь Оман. Возможно, Нашиб думает, что сможет просить защиты у эмира Омана, но если так, он жестоко ошибается. Эмир Омана слаб, он сидит под пятой эмира Муската, а тот — ярый сторонник исламского правосудия. Нашиб проживет там не дольше, чем если бы он просто вернулся к Бани Салим.
Я ткнул в пространство между пустынной тропой и границей Омана.
— А здесь что? — спросил я.
— Мы только что вошли сюда, — сказал Хасса-нейн. Он похлопал по песку медового цвета. — Это Урук-аш-Шайба, высокие песчаные дюны. А за ними кое-что похуже. — Он провел ногтем большого пальца по песку в сторону оманской границы. — Умм-ас-Самин.
Это означало Матерь яда.
— Что это за место?
Хассанейн поднял на меня взгляд и прищурился.
— Умм-ас-Самин, — повторил он, словно само это название все объясняло. — Нашиб мой брат, и, сдается, я угадываю его планы. Я уверен, что он направляется сюда, поскольку сам выбрал себе смерть.
Я кивнул.
— Значит, поэтому ты не слишком стараешься поймать его?
— Если он ищет смерти в пустыне, я ему это позволю. Но в то же время мы должны быть готовы отрубить ему голову, если он вместо этого попытается бежать. Мусаид, возьми своего сына и поезжай к северным пределам Умм-ас-Самин, — обратился он к своему брату. — Бен-Шариф, ты с Хилялем поедешь на юг. Мы с этим благородным
горожанином будем преследовать Нашиба до края зыбучих песков.
Так мы разделились, договорившись присоединиться к остальным Бани Салим в Мугшине. Времени у нас было немного, поскольку в Урук-аш-Шайбе не было колодцев. У нас была только та вода, которую мы везли с собой в козьих бурдюках, чтобы продержаться, пока не поймаем Нашиба.
На исходе дня я остался наедине со своими мыслями. Хассанейн не был разговорчивым человеком, да и говорить нам было почти не о чем. Я многому от него научился. Мне казалось, что в городе я иногда сам парализовал себя, раздумывая над всякими «правильно» и «неправильно» и тем серым сумраком, что лежит между ними. Это было своего рода слабостью.