Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Лицо Мары залилось краской. Он не утратил способности выводить ее из равновесия. Напрочь забыв о цуранской сдержанности, она начала оправдываться:

— Если бы я этого не сделала, у тебя бы не было других детей.

Кевин хлопнул ладонью по колену. Теперь его голос Доносился даже до тех, кто стоял внизу:

— Госпожа, при чем тут другие дети? У меня нет других детей. Я так и не женился. Я служил принцу Аруте — двенадцать лет сражался с гоблинами и темными эльфами в Хайкасле и Нортуордене. Потом ни с того ни с сего меня вызвали в Крондор и сообщили, что Император Цурануани просит об обмене послами и якобы в Королевстве трудно сыскать более подходящую фигуру, чем я: происхожу из благородного рода (хотя и не могу рассчитывать на наследство — ведь у меня есть старшие братья и дюжина племянников), бегло говорю на цурани. Вот наш король и выбрал меня, вернее, принц Арута произвел это назначение от имени брата; и что же? Я, украшенный орденскими лентами придворный барон, кланяюсь своему сыну, словно ученая обезьяна! — С этими словами мидкемийский посол обернулся к Императору:

— Он совершенно на меня не похож, правда? — Кевин с улыбкой подмигнул Джастину, но, переведя взгляд на Мару, вновь заговорил с ледяной холодностью:

— Надеюсь, твой муж не зарубит меня мечом?

Хозяйка Империи сообразила, что Кевину ничего не известно о тех событиях, которые произошли за последние четырнадцать лет.

— Хокану воспитал этого ребенка, зная всю правду о его зачатии.

Кевин изумился:

— Разве это не властитель Шиндзаваи встретился мне у входа — с юной женой и двумя новорожденными младенцами?

Мара только кивнула.

Но Кевину никогда не изменял дар речи.

— Выходит, ты не замужем? — Мара отрицательно покачала головой. — Но ведь у тебя был муж. Как же удалось таким странным образом обойти цуранскую традицию?

— Это называется расторжением брака по причине бездетности. Хокану требовались наследники, чтобы укрепить правление Джастина и содействовать Благу Империи. Результат ты видел. — Мара попыталась обуздать чувства, боясь упасть в обморок. Она была у всех на виду; какое же смехотворное зрелище она, должно быть, являла собою!

По знаку Мары Аракаси объявил:

— День прошений объявляется закрытым. Всем дозволено разойтись и вознести хвалу нашему Свету Небес.

Собравшиеся расходились неторопливо; большинство нарочно медлили, чтобы уловить обрывки странной беседы, ведущейся на тронном возвышении. Мидкемийская свита пребывала в полной растерянности.

Мара заметила, что на нее обращены взоры доброй сотни людей. И вдруг она поймала себя на том, что ей это безразлично. Она гордо выпрямилась, приняв официальный вид:

— Кевин, придворный барон, посол мидкемийского короля Островов, выполняя материнскую обязанность, представляю тебе твоего кровного сына: это Джастин, Девяносто Второй Император, Свет Небес Цурануани. Смиренно молю богов, чтобы его вид пришелся тебе по душе, а характер сделал честь твоему роду.

Старший глашатай, не веря своим ушам, уставился на Аракаси, ожидая указаний. Первый имперский советник пожал плечами и кивнул; тогда глашатай возвысил голос, чтобы услышали все:

— Кевин из Рилланона, посол короля Лайама, отец нашего Света Небес!

Мара едва не свалилась с подушки: своды зала содрогнулись от восторженных воплей молодых придворных, которые уже успели дойти до дверей. Они ринулись назад, к ограждению, и принялись топать ногами и хлопать в ладоши, чтобы выразить свой восторг. Мару поразило, что каких-то два года нового уклада дали столь зримые всходы: ведь мидкемиец мог стать отцом четырнадцатилетнего мальчика только в одном случае — если он ранее содержался в Империи как военнопленный и раб.

Еще совсем недавно сама мысль о том, что сын раба может стать Императором, стала бы причиной жестокого кровопролития, войны не на жизнь, а на смерть под предлогом отстаивания чести, хотя подлинным мотивом были бы тайные амбиции каждого властителя.

Однако теперь, вглядываясь в лица тех, кто стоял внизу, Мара видела по преимуществу любопытство, удивление и искреннее восхищение. В сознании всех, за исключением горстки самых отъявленных ретроградов, Законы Великой Свободы уже пришли на смену Игре Совета. Все чаще сыновья титулованных отцов стремились занять должность при императорском дворе, вместо того чтобы служить в войсках своего семейства. Именно эти молодые люди, освободившиеся от традиций предков, кричали радостнее всех.

Только что у них на глазах Мара вновь совершила немыслимый дотоле поступок. Впрочем, подданные уже привыкли ожидать от нее самых невероятных шагов.

Тут Джастин, поднявшись со своего трона, сбросил мантию и тиару на руки слуге, а сам кинулся в объятия отца, которого никогда не знал, но чье имя обросло легендами в устах старых слуг Акомы.

Мара со слезами на глазах наблюдала за этой сценой. Огромная рука Кевина протянулась к ней и заключила ее в тройственные объятия.

Властительница не удержалась от смеха. Она успела забыть, как он порывист и необычайно силен.

— Хозяйка Империи, — произнес Кевин; его слова тонули в торжествующем реве собравшихся, — ты властительница сюрпризов! Надеюсь, мне будет дозволено бывать в императорских покоях, чтобы поближе узнать сына и возобновить старинное знакомство с его матерью?

Мара глубоко вздохнула, ощутив запах незнакомого меха, неведомых пряностей, шелков, вытканных чужеземным способом в далекой холодной стране, которую она намеревалась когда-нибудь посетить, переправившись через Бездну. Ее захлестнула такая волна страсти, которая грозила сбить ее с ног.

— У тебя будет целая жизнь для общения с сыном, — прошептала она так, чтобы ее слышал только Кевин. — И столько лет, сколько ты сам пожелаешь, для продолжения знакомства с его матерью, если только тебя не отзовет твой король.

Кевин расхохотался:

— Лайам не чает, как от меня избавиться. На границе теперь затишье, и такому бузотеру, как я, там делать нечего. — С этими словами он еще крепче привлек ее к себе, переполняемый простой земной радостью.

В этот миг над Священным Городом зазвучали гонги храмов. Сладостная музыка поплыла над императорскими покоями и садами — это жрецы Двадцати Великих Богов запели вечернюю молитву. День прошений подошел к своему завершению.

Кевин отступил на шаг и улыбнулся женщине, которая ни на день не отпускала его сердце.

— Ты хозяйка чего-то большего, чем вся эта Империя, — сказал он, смеясь, и приветственные возгласы, звучавшие в зале, не смолкли, когда, взяв за руки единственную женщину, которую любил, и их сына-императора, он повел их вниз с высокой тронной пирамиды.