Кости холмов. Империя серебра - Конн Иггульден

Сорхатани дожидалась у главных ворот Каракорума. Какое-то время она мучительно раздумывала, где именно встречать ханскую жену. Не воспримет ли она как вызов то, что перед встречей ей придется через полгорода проделать путь до дворца? Сорхатани не знала Дорегене достаточно хорошо, и это подтачивало ее уверенность. Она запомнилась ей как степенная дородная женщина, мать семейства, сохранявшая присутствие духа всю ту долгую ночь, что Угэдэй укрывался у себя в покоях от беснующихся врагов. Себе Сорхатани внушала, что не сделала ничего дурного и за ханом она ухаживала безупречно. Но ведь женщина, которая ее старше, непременно будет руководствоваться сердцем, а не умом. Так что встреча, как бы она ни прошла, обещала быть, мягко говоря, деликатной. К ней Сорхатани подготовилась как могла. Остальное теперь зависело от Отца-неба и Матери-земли. Ну и понятно, от самой Дорегене.

Свита, что и говорить, смотрелась внушительно: верховые и повозки растянулись вдоль дороги почти на милю. Из боязни уязвить супругу хана Сорхатани велела открыть городские ворота и вместе с тем опасалась, что та просто проедет мимо своей в некотором смысле соперницы как мимо пустого места. Она нервно наблюдала, как в ворота прошли первые ряды сопровождающих всадников и показалась самая большая повозка, которую тянули шесть быков. Повозка двигалась медленно, с визгливым скрипом, отчетливо слышным на расстоянии. Жена хана восседала под шелковым балдахином, державшимся на четырех резных столбиках. Бока повозки были открыты, и Сорхатани, в волнении сцепив перед собой руки, завидела Дорегене, вплывающую обратно в Каракорум к своему мужу. Вид ее не обнадеживал. Сорхатани почувствовала, что глаза этой женщины уже издали выискивают ее – а затем впились цепко, неотрывно. Казалось, они сверкнули, завороженно разглядывая стройную красивую женщину в цзиньском платье зеленого шелка, с замысловатой прической, увенчанной серебряными брошами с кулак величиной.

Глядя, как повозка в считаных шагах от нее замедляется, Сорхатани приходила во все большее смятение. Причиной, безусловно, была неопределенность ее положения при дворе, которое она за предыдущие дни даже сама для себя не могла уяснить. Понятно, что Дорегене – супруга хана. Еще в прошлую их встречу было ясно, что ее статус выше, чем статус Сорхатани. Но за истекшее время Сорхатани получила все звания и привилегии мужа. Такого в короткой истории монгольской державы еще не случалось. Ведь ни одна другая женщина не могла, скажем, при желании возглавлять тумен. Это была дань уважения хана к той жертве, которую принес Толуй ради его дальнейшего правления.

С медленным глубоким вдохом она смотрела, как Дорегене подходит к краю повозки и величаво простирает руку, чтобы ей помогли сойти. Эта женщина – уже с проседью, весьма зрелого возраста – по правилам должна была поклониться Толую, если бы он здесь стоял. Она же первой должна была и заговорить. Не зная, как Дорегене отреагирует на нее, Сорхатани не желала лишаться своего, по сути, единственного преимущества. Ее нынешнее положение давало ей право требовать к себе почтения, но в то же время ей не хотелось превращаться для этой женщины во врага.

На решение у нее были считаные секунды, но тут ее внимание отвлек топот бегущих ног. Сорхатани повернулась вместе с Дорегене и увидела, что через ворота бежит Яо Шу. Его лицо искажал гнев, взгляд полыхал: он видел, что происходит у него на глазах. Сорхатани заметила, что костяшки пальцев у него окровавлены. Перехватив ее взгляд, советник тут же спрятал руки за спиной и церемонно поклонился ханской супруге.

Вероятно, этим он подал пример, и Сорхатани тоже поступилась своим новым положением. Когда Дорегене повернулась к ней лицом, она согнулась в глубоком поклоне.

– Твое возвращение для нас большая радость, госпожа, – проговорила она, выпрямляясь. – Хан идет на поправку, и ты ему теперь нужна как никогда.

Лицо Дорегене слегка смягчилось. Естественнее стала и поза. Под осторожно-выжидательным взглядом Яо Шу ее губы тронула улыбка. И что окончательно выводило из себя, Сорхатани улыбнулась в ответ.

– Уверена, что ты поведаешь мне все, достойное внимания, – вполне приветливым голосом сказала Дорегене. – Весть о твоем супруге повергла меня в печаль. Он был храбрым человеком. Мы даже не догадывались насколько.

Сорхатани зарделась, испытывая неимоверное облегчение оттого, что жена хана ее не унизила, не выказала враждебности. Она вновь изящно поклонилась.

– Милости прошу ко мне в повозку, – пригласила Дорегене, давая знак, чтобы им обеим помогли взойти на помост. – Дорогу во дворец мы можем скрасить беседой. А там, случайно, не Яо Шу?

– Моя госпожа. – Ханский советник поспешно согнулся еще раз.

– Мне нужны будут отчеты, советник. Принесите их мне в покои хана на закате.

– Не премину, госпожа, – ответил цзинец.

Что же это за хитрость такая? Он-то рассчитывал, что женщины из-за Угэдэя набросятся друг на друга, как две разъяренные кошки, а они вместо этого, словно признав, оценив и что-то почувствовав друг в друге с первого взгляда, уже прониклись дружелюбием. Воистину женщины – самая непостижимая загадка на свете; поди-ка их пойми. Руки Яо Шу саднило от молотьбы по двери. Его внезапно охватила усталость. Ужасно захотелось одного: поскорее возвратиться к себе и выпить чего-нибудь горячего. В глухом отчаянии он смотрел, как Сорхатани вместе с Дорегене взошли на повозку и сели рядом, уже щебеча, словно пташки. Под крики погонщиков и воинов колонна сдвинулась с места. Прошло еще немного времени, и Яо Шу уже стоял на пыльной дороге совсем один. А ведь отчеты, кроме него, составить некому. И до заката не так уж много времени: надо подналечь, и лишь потом можно будет передохнуть.

На пути следования повозок и всадников улицы Каракорума наводнил