Канун - Игнатий Потапенко

Это было вечеромъ, часовъ въ десять. Левъ Александровичъ отпустилъ отъ себя довольно рано дѣлопроизводителя, который былъ у него съ дѣлами, приказалъ приготовить у себя въ комнатѣ чай и послалъ записку Лизаветѣ Александровнѣ.

«Не хочешь-ли попить со мною чаю? Я свободенъ».

Лизавета Александровна, разумѣется, тотчасъ же пришла и начала хозяйничать за чайнымъ столомъ. Это былъ такой рѣдкій случай, что братъ приглашалъ ее къ себѣ.

При томъ же она догадывалась, что чай — только предлогъ, а что онъ хочетъ что-то сказать ей.

И Левъ Александровичъ не особенно долго подходилъ къ предмету. Онъ присѣлъ къ столу, взялъ налитый стаканъ чаю и сказалъ:

— Итакъ, завтра начинаютъ устраивать въ квартирѣ меблировку…

— Да, они обѣщали, — сказала Лизавета Александровна, чувствуя въ этихъ его словахъ начало разговора.

— Да, ну, такъ вотъ. Я и хочу сказать тебѣ, Лиза… Есть одно обстоятельство.

Лизавета Аленсандровна замерла съ чайникомъ, наклоненнымъ надъ чашкой и возвела на брата вопрошающій взоръ.

— Есть одно обстоятельство, о которомъ я долженъ сообщить тебѣ… Видишь-ли, я никогда не говорилъ съ тобой о моихъ отношеніяхъ къ Натальѣ Валентиновнѣ.

— Никогда! — чрезвычайно твердо сказала Лизавета Александровна и отрицательно покачала головой.

— Да, но это потому, что мы съ тобой вообще какъ-то мало говоримъ о нашей внутренней индивидуальной жизни. У насъ этого нѣтъ… Ну, я скажу такъ: мы безъ этого отлично обходимся и это не мѣшаетъ нашимъ братскимъ отношеніямъ быть превосходными.

— Да, пожалуй…

— Но это возможно тогда, когда рѣчь идетъ о душевныхъ состояніяхъ; когда же оно переходитъ въ фактъ, сопряженный съ нѣкоторой перемѣной жизни, мы должны измѣнитъ этому правилу.

— Да, конечно, Левъ, — исправно подавала свои реплики Лизавета Александровна.

— Ну, такъ вотъ видишь, теперь именно и произошелъ фактъ, который внесетъ нѣкоторыя перемѣны въ нашу жизнь. До сихъ поръ мы жили вдвоемъ, теперь будемъ жить втроемъ…

— Какимъ образомъ? спросила Лизавета Александровна, и при этомъ на лицѣ ея не дрогнулъ ни одинъ мускулъ.

Она была совершенно готова къ этому сообщенію и даже заранѣе знала, какъ отнесется къ нему и какъ будетъ вести себя.

— Да вѣдь это же ясно само собой послѣ того, что я сказалъ. Сюда пріѣдетъ Наталья Валентиновна и уже прямо въ нашу квартиру.

Лизавета Александровна улыбнулась и улыбка эта была, конечно, вполнѣ неискренняя, а потому и лишенная всякой веселости. — Какой ты, однако, хитрый, Левъ, — сказала она:- какъ это ты такъ тихонько устроилъ все: и разводъ и… и вѣнчаніе, конечно?

— Что? Разводъ и вѣнчаніе?

— Ну, да… Или, покрайней мѣрѣ, первое…

— Ни то, ни другое, Лиза… Ты должна это знать. Нѣтъ ни того, ни другого.

Тогда Лизавета Александровна поставила на столъ чайникъ, который до сихъ поръ все еще держала въ рукахъ, отодвинула отъ себя подносъ съ посудой и выразительно положила на столъ обѣ руки ладонями книзу.

— Ну, такъ я тутъ ничего не понимаю, Левъ. Я ровно ничего не понимаю! — сказала она.

Левъ Александровичъ сдѣлалъ слегка нетерпѣливое движеніе плечами. Ему было досадно, что сестра не хочетъ понять его съ двухъ словъ. Всякая другая на ея мѣстѣ съумѣла бы это сдѣлать.

— Но это легко понять, надо только захотѣть, — промолвилъ онъ.

— Я хочу… Я очень хочу этого, Левъ, но я не понимаю….

— Я принужденъ объяснить тебѣ. Какая же можетъ быть рѣчь о разводѣ, когда дѣло идетъ о такомъ господинѣ, какъ докторъ Мигурскій? Вѣдь ты же знаешь, что это за человѣкъ, и ты должна понимать это, Лиза.

— Да, по всей вѣроятности.

— А если такъ, то, значитъ, разводъ невозможенъ.

— Но тогда и бракъ невозможенъ.

— Совершенно вѣрно. Онъ, дѣйствительно, невозможенъ.

— Но, Левъ, съ каждымъ твоимъ словомъ я начинаю понимать все меньше и меньше, — сказала Лизавета Александровна. — Ты меня извини.

— Боюсь, Лиза, что ты не хочешь понимать меня гораздо больше, чѣмъ не можешь. Если люди — мужчина и женщина — питаютъ другъ къ другу чувство и при этомъ не могутъ обвѣнчаться по причинамъ внѣшнимъ, независящимъ отъ нихъ, то они устраиваются иначе.

— Не всѣ это могутъ, Левъ.

— Я говорю о независимыхъ людяхъ.

— Да, конечно. Но человѣкъ, на котораго возложены почетныя обязанности сановника, не можетъ считать себя независимымъ! — возразила Лизавета Александровна.

— Лиза, если ты говоришь обо мнѣ, то знай разъ навсегда, что я никогда не взялъ бы на себя такихъ, хотя бы и самыхъ почетныхъ, обязанностей, которыя отняли бы у меня хоть каплю личной независимости. Однимъ словомъ, Наталья Валентиновна пріѣдетъ сюда и поселится въ нашей квартирѣ въ качествѣ моей жены, — разумѣется, въ силу необходимости, гражданской.

Лизавета Александровна стояла выпрямившись, какъ бы окаменѣлая. Даже щеки ея, обыкновенно мало выражавшія ея душевное состояніе, слегка поблѣднѣли.

Это твердое и категорическое заявленіе брата въ первую минуту лишило ее способности возражать ему. Но затѣмъ эта способность вернулась къ ней въ удвоенной степени. Она сказала.

— Не знаю, Левъ… Ты, конечно, все это обсудилъ. Ты человѣкъ умный. Не мнѣ учить тебя. Но бываетъ, что, подъ вліяніемъ чувства, умные люди теряютъ способность относиться къ своимъ дѣйствіямъ критически. Боюсь, какъ бы это не случилось съ тобой.

Левъ Александровичъ усмѣхнулся:- Меня очень интересуетъ, Лиза, услышать твое мнѣніе по этому вопросу — сказалъ онъ.

— Мое мнѣніе — оно обыкновенно, Левъ. Твое положеніе, званіе, чинъ… Наконецъ, ты не забывай, что мы будемъ жить въ казенной квартирѣ.

— Ну, дальше, дальше, прошу тебя…

— Что же дальше? Я сказала все.

— Нѣтъ, не все, Лиза. Ты знаешь, чѣмъ я связанъ съ Натальей Валентиновной. Такъ вотъ и скажи: по твоему, какъ долженъ бы я поступить въ данномъ случаѣ?

— О, это очень просто. Ты долженъ былъ побороть себя.

— Но зачѣмъ? Ради чего и ради кого?

— Ради положенія, ради твоей карьеры.

— Это вздоръ. Я говорю, что это вздоръ, Лиза. Положеніе и карьера должны быть для меня, а не я для нихъ. Ни для какой карьеры я не откажусь отъ того, что считаю самымъ важнымъ и существеннымъ въ моей жизни…

— Въ такомъ случаѣ, Левъ, если ужъ это такъ неизбѣжно… Я не понимаю, какая необходимость Натальѣ Валентиновнѣ непремѣнно жить въ одной квартирѣ съ тобой.

— А какъ же иначе?

— Да, вѣдь, тамъ жила-же она отдѣльно и ты бывалъ у нея.

— Ты, Лиза, не понимаешь нашихъ отношеній. Тамъ наши отношенія были не тѣ, что требуютъ совмѣстной жизни… Пойми это. Она дѣлается моею женой и слѣдовательно она имѣетъ право пользоваться всѣми правами моей жены… Когда для этого явится возможность, эти права будутъ закрѣплены бракомъ, а пока — я всѣхъ, кто будетъ имѣть со мной дѣло, заставлю относиться къ ней, какъ къ моей женѣ.

— Если ты имѣешь въ виду меня, Левъ, то ты не долженъ въ этомъ сомнѣваться! сказала Лизавета Александровна, которая въ теченіе двухъ минутъ пережила рѣшительную борьбу и въ этой борьбѣ, какъ всегда, одержала верхъ героическая самоотверженность по отношенію къ брату надъ ея личнымъ мнѣніемъ.

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, Лиза, промолвилъ Левъ Александровичъ.

Разговоръ на эту тему былъ исчерпанъ, такъ по крайней мѣрѣ думалъ Левъ Александровичъ, и потому сейчасъ же началъ говорить о томъ, что обои, которые онъ выбралъ для гостиной, очень ему нравились въ магазинѣ. Но онъ не знаетъ, какъ это вышло на стѣнахъ, послѣ оклейки.

Лизавета Александровна сообщила ему, что и послѣ оклейки они очень красивы. Затѣмъ они еще минутъ десять поговорили о квартирѣ.

Чаю уже было выпито вполнѣ достаточно для того, чтобы бесѣда могла считаться оконченной. Лизавета Александровна, чтобы имѣть какое-нибудь основаніе, легонько зѣвнула.

— Я здѣсь привыкла очень рано спать ложиться.

— Ну, я не могу позволить себѣ эту роскошь! откликнулся Левъ Александровичъ.

И послѣ этого они скоро разошлись. Левъ Александровичъ дѣйствительно послѣ ея ухода засѣлъ за работу и просидѣлъ часовъ до трехъ утра.

XII

Въ то самое время, когда въ казенной квартирѣ, отведенной директору, происходила дѣятельная работа:- вѣшали портьеры, обивали полъ сукномъ, постилали ковры и прилаживали мебель, и все это дѣлали подъ непосредственнымъ надзоромъ Лизаветы Александровны, — въ самомъ департаментѣ произошло событіе, которое взволновало всѣхъ служащихъ и послужило какъ-бы предзнаменованіемъ дурного будущаго.

За чиновничьими столами однажды распространился слухъ, что между новымъ директоромъ и вице-директоромъ, Иваномъ Александровичемъ Стронскимъ, произошелъ непріятный разговоръ.

Никто изъ чиновниковъ, конечно, при этомъ разговорѣ не присутствовалъ и тѣмъ не менѣе разговоръ передавался чуть не въ подлинныхъ выраженіяхъ и въ лицахъ.