Статский советник - Борис Акунин

— Я все поняла. Сейчас же распоряжусь, — голос Иглы взволнованно дрогнул. — Господин Сивере, я вас очень прошу… Нельзя ли и мне принять участие? Я буду вам полезна.

Грин молчал, недовольно глядя в окно. Нужно было отказать так, чтобы не обидеть.

— Считаю лишним, — наконец сказал он. — Людей вполне достаточно, а вы принесете больше пользы, если…

Он не договорил, потому что в этот миг две обнаженные, горячие руки мягко обняли его сзади за шею. Одна, расстегнув пуговицу, скользнула под рубашку, другая погладила по щеке. Шею сзади щекотнуло теплое дыхание, а потом обожгло прикосновение нежных губ.

— Не слышу, — пропищал в ухо тонкий голос. — Господин Сивере, я вас перестала слышать!

Забравшаяся под рубашку рука стала вытворять такое, что у Грина перехватило дыхание.

— …Если будете на телефоне, — еле выдавил он.

— Но я же просила! Я же говорила, что обладаю всеми необходимыми навыками! — не унималась трубка.

А в другое ухо низкий, грудной голос напевал:

— Гриночка, милый, ну же…

— Вы… выполняйте что велено, — пробормотал Грин в трубку и дал отбой.

Обернулся. Увидел розовое, сияющее, горячее, отчего в прочной стальной оболочке образовалась трещинка. Трещинка быстро поползла, расширилась, и из нее хлынуло давно забытое и упрятанное, парализуя разум и волю.

Инструктаж начался в половине третьего.

На квартире у присяжного поверенного, который вел сейчас в Варшаве громкое дело о гусаре, застрелившем от несчастной любви ветреную актрису, собралась большая компания: одиннадцать мужчин и одна женщина. Говорил один, остальные слушали — так внимательно, что выступавшему позавидовал бы сам профессор Ключевский.

Слушатели, расставив стулья полукругом, сидели вдоль трех стен адвокатского кабинета, а на четвертой стене висел приколотый булавками лист плотной бумаги, по которому инструктор чертил углем квадраты, кружки и стрелки.

Грин уже был посвящен в план акции — Козырь рассказал по дороге из гостиницы, поэтому смотрел не столько на схему, сколько на слушателей. Диспозиция была толковая, простая, но сработает ли, целиком зависело от исполнителей, большинство из которых в эксах никогда не участвовали и свиста пуль не слышали.

Положиться можно было на Емелю, Рахмета и самого Козыря. Снегирь будет стараться, но зелен и пороха не нюхал. Что представляют собой шестеро парней из московского боевого отряда, и вовсе неизвестно.

Гвоздя, рабочего с Гужоновского завода, и Марата, студента-медика, Грин видел в чайной на Маросейке. Там они проявили себя только тем, что от усердия и недостатка опыта слишком пялились на Рахмета и этим себя выдали. Остальные четверо — Арсений, Бобер, Шварц и Нобель (последние двое, студенты-химики, взяли клички в честь изобретателей пороха и динамита) — выглядели совсем мальчиками. А иметь дело придется с бывалыми стражниками. Как бы они не перестреляли всю эту прогимназию.

В углу, старательно сдвинув брови, сидела Жюли, которой здесь делать было совершенно нечего. Глядя на нее, Грин почувствовал, что краснеет, а такого с ним не случалось уже лет десять. Усилием воли он загнал обжигающие воспоминания о сегодняшнем событии поглубже для последующего анализа. Самоуважению и прочности защитной оболочки нанесен значительный ущерб, но ее наверняка можно восстановить. Надо только придумать как. Не сейчас. Позже.

Он взглянул на Козыря — не виновато, а оценивающе. Как повел бы себя специалист, если бы узнал? Ясно, что акция была бы сорвана, так как с точки зрения уголовной морали Козырю нанесено смертельное оскорбление. Вот в чем главная опасность, сказал себе Грин, но, еще раз посмотрев на Жюли, вдруг усомнился: в этом ли? Главная опасность, конечно же, заключалась в ней.

Она легко сломала стальную волю и железную дисциплину. Она была самое жизнь, которая, как известно, сильнее любых правил и догм. Трава прорастает через асфальт, вода пробивает скалы, женщина размягчит самое твердое сердце. Особенно такая женщина.

Пускать Жюли в революцию было ошибкой. Радостные, розовые, сулящие счастливое забвенье подруги — не для крестоносцев революции. Им по пути с серо-стальными амазонками. Такими, как Игла.

Вот кто должен был бы сидеть здесь, а не Жюли, только отвлекающая мужчин от дела своим пестрым оперением. Но обиженная Игла привела людей на квартиру и ушла, не дождавшись Грина. Снова он виноват — плохо поговорил с ней по телефону.

— Ну, что лбы в гармошку собрали? — усмехнулся Козырь, вытирая запачканные руки о черные, дорогой английской шерсти брюки. — Не пузырься, революция. Налет — дело фартовое, он кислых не любит. Весело надо, на кураже. А кто свинцовую дулю скушает, стало быть, судьба такая. Молодому помирать слаще пряника. Это старому да хворому страшно, а нашему брату все равно что стакан спирта в морозный день укушать — обожжет, да отпустит. Вам, бакланам, и делать-то особо нечего, всё главное мы с Грином обштопаем. А потом так, — обратился он уже непосредственно к Грину. — Бросаем слам в саночки и гоним до постоялого двора «Индия», где нас будет Жюльетта поджидать. Место базарное, торговое, мешками там никого не удивишь. Пока я лошадь гоню, надо поверх казенных сургучей обычную мешковину натянуть, и ни в жизнь никто не скумекает, что у нас там не лаврушка, а шестьсот кальмотов. Как в номере засядем — дележ. Согласно уговору: два мне, четыре вам. И адью, до нескорого свидания. С такого слама Козырь долго гулять будет, — он подмигнул Жюли. — В Варшаву поедем, оттуда в Париж, а из Парижа куда захочешь.

Жюли нежно, ласково улыбнулась ему и точно так же улыбнулась Грину. Поразительно, но в ее взгляде Грин не прочел и тени виноватости или смятения.

— Расходитесь, — сказал он и поднялся. — Сначала Козырь и Жюли. Потом Гвоздь и Марат. Потом Шварц, Бобер и Нобель.

Провожая в прихожей, давал последние наставления. Старался говорить ясно, не проглатывая слов:

— Бревно сбросить без десяти, не позже, но и не раньше. А то дворники могут откатить… Стрелять, не высовываясь из укрытия. Выставил руку и пали. Важно не подстрелить их, а оглушить и делом занять… Главное, чтоб из вас никто под пулю не попал. Раненых уносить некогда будет. И оставлять нельзя. Кто ранен и не может идти — стреляться. Слушайтесь Рахмета и Емелю.

Когда ушли трое последних, Грин запер дверь и хотел вернуться в кабинет, но вдруг заметил, что из кармана его черного пальто, висевшего на вешалке, высовывается белый уголок. Что это — понял сразу.

Застыл на месте, приказал сердцу не сбиваться с ритма. Достал листок, поднес к самым глазам (в прихожей было темновато), прочел.

Город закупорен жандармами. Вам нельзя показываться на вокзалах и заставах. Блокадой города командует полковник Сверчинский. Сегодня ночью он будет находиться на Николаевском вокзале в комнате дежурного смотрителя. Попробуйте этим воспользоваться — нанесите отвлекающий удар.

И самое важное. Берегитесь Рахмета. Он — предатель.

Мельком отметив, что записка напечатана не на «ундервуде», как прежде, а на «ремингтоне», Грин потер рукой лоб, чтобы мозг работал быстрей.

— Грин, ты чего там застрял? — раздался голос Емели. — Иди сюда!

— Сейчас! — отозвался он. — Только в уборную.

В ватер-клозете прислонился к мраморной стене, стал отсчитывать пункты для размышления, начиная от менее существенного.

Откуда взялось письмо? Когда? На вокзал Грин ездил не в черном пальто, а в рахметовой бекеше — на всякий случай брал с собой бомбу, а в бекеше удобные карманы. Пальто весь день провисело на вешалке. Значит, круг сжимается. Всех, кто сейчас в Петербурге, можно исключить. Москвичей тоже. Если, конечно, ТГ — это один человек, а не двое или несколько. Может быть, «Г» — тоже значит «группа»? Террористическая группа? Бессмыслица. Ладно, об этом потом.

Сверчинский. Если бы не экс — отличная идея. Казнить крупного жандармского чина, а заодно проредить заслон. Отвлекающий удар — это правильно. Тут ведь что важно — не самим из Москвы ноги унести, а деньги переправить. Время не терпит. Хватит ли только сил на две акции? Это станет понятно после экса.

И только теперь дошла очередь до самого трудного, что в записке было подчеркнуто синим карандашом.

Рахмет — предатель? Возможно ли это?

Да, ответил себе Грин. Возможно.

Тогда становится понятен вызов и торжество в рахметовом взгляде. Он не сломлен жандармами, он разыгрывает новую роль. Мефистофеля, Ваньки Каина или кем там он себя воображает.

А если сведения ТГ неверны? Прежде ТГ ни разу не ошибался, но здесь речь идет о жизни товарища.

Грин позаботился о том, чтобы со вчерашнего дня Рахмет не выходил из квартиры. Сегодня велел Емеле не спускать с штрафника глаз, что после ночной вылазки бывшего улана подозрительным не показалось.