Беседы шалопаев или золотые семидесятые - Игорь Отчик

А между тем солнце набирает силу. Мы переносим наши пожитки к небольшой рощице и растягиваемся в зыбкой тени акаций. Я перелистываю поэтический сборник, он что-то мурлычет, перебирая струны гитары. Ее звуки действуют магически, и вокруг нас собирается кружок друзей. Кто-то подпевает, кто-то рассказывает смешную историю, мы о чем-то болтаем, шутим, смеемся. Потом снова купаемся, загораем, играем в мяч, бадминтон. Кто-то отправляется на лодочную станцию, чтобы пригнать лодку и кататься на ней, пока не надоест, а иногда раскошеливаемся на катер и водные лыжи. В те годы этот романтический вид спорта был еще в новинку, и мы пытались его освоить. И только Сергей носился по глади озера, как водный бог. Делал красивые виражи, перехватывая рукоятку троса из одной руки в другую, и даже изображал какие-то элементы водной акробатики. Иногда, подговорив моториста, пролетал в нескольких метрах от берега и, заложив крутой вираж, окатывал нас, стоящих на берегу, веером брызг. Девицы притворно визжали, а мужики грозили ему вслед кулаками. Я тоже пытался освоить это развлечение. Сложнее всего было подняться из воды за катером, поскольку причала у нас не было. Потом, с трудом выбравшись на поверхность, с напряжением пытался удержать равновесие на бьющей в ноги непривычно жесткой воде. Со стороны кажется, что это легко и приятно, как в песне: «Вслед за мной на водных лыжах ты летишь». В действительности это серьезная физическая нагрузка, а ощущения такие, будто тебя волокут на доске по асфальту.

Незаметно пролетает день, солнце клонится к горизонту, и от воды все явственнее тянет прохладой. Кому-то пора возвращаться домой, а оставшиеся распределяются по палаткам, достают провиант, начинают готовить ужин. Разворачиваются хлопоты у костра, варится какой-то уникальный суп начинающего туриста, открываются консервы, нарезаются овощи и хлеб, выставляются бутылки одинарного вина, невероятно дешевого и невероятно вкусного. Народ располагается на траве вокруг клеенки, уставленной нехитрой снедью, и начинается веселое застолье. А после этого долгий вечер у костра, с шутками, смехом, песнями под гитару…

Ночью у воды, даже в разгар лета, зябко и сыровато, и я выбираюсь из палатки на рассвете. Раннее утро. Тишина. Лишь плещется волна у берега да изредка вскрикивает какая-то птица в камышах. Солнце только-только поднимается из розовой полосы горизонта в голубизну безоблачного неба. Июльское утро. July Morning. Я бреду вдоль берега озера, гляжу на отблески восходящего солнца на ленивой волне, на легкий парок, колышущийся возле камышей, полной грудью вдыхаю прохладу летнего утра, и в моей памяти начинает звучать волшебная музыка Uriah Heep, одна из красивейших рок-баллад семидесятых, незабвенная мелодия нашей молодости. Негромкий голос солиста на фоне мягких ударов бас-гитары слышится мне сквозь легкую дымку раннего утра, гармонируя с тишиной просыпающейся природы. Но вот он постепенно набирает силу и вслед за восходящим над горизонтом светилом переходит на высочайших нотах в торжествующую осанну жизни. Я не знаю английского языка, и мне неизвестно, о чем поют эти пацаны, мои британские сверстники, но воспринимаю эту волшебную мелодию как гимн вечному лету, вечной любви, вечной молодости. Я чувствую неповторимость этих минут, и хочу сохранить их в памяти. Вспомню ли я когда-нибудь, в далеком, загадочном будущем об этом июльском утре тысяча девятьсот семьдесят седьмого года? Вспомню, конечно, вспомню.

Каждый из нас о чем-то мечтал в молодости. Что-то из этого сбылось, что-то нет. Но по-настоящему заветные мечты, как правило, неисполнимы. Время идет, и они потихоньку забываются. Вот и я все реже сожалею о том, что так и не стал губернатором острова Борнео. Именно для того, чтобы первым же указом утвердить July Morning в качестве государственного гимна.

А в воскресенье отдых уже ленивый: в бадминтон и мяч играют без азарта и купаются реже, а разговоры все больше переходят на быт, дела, работу. После обеда начинают потихоньку разъезжаться. Мы с Сергеем, как беспечные холостяки, не отягощенные домашними хлопотами, позволяем себе осушить чашу отдыха до дна и уезжаем последним рейсом. В памяти сохранилась завершающая картина того летнего дня: мы стоим на обочине пустой дороги в ожидании автобуса, закатное солнце золотит вершины деревьев, буйная прибрежная зелень погружается в тень и прохладу летнего вечера, а неподвижный воздух и внезапно наступившая тишина навевают неожиданную грусть. Такая опустошенность бывает после завершения какого-то шумного праздника, когда становится понятно, что он уже в прошлом, в безвозвратном прошлом, и никогда не повторится, как и многое другое, грустное и радостное в нашей жизни, в этой нашей единственной, неповторимой и, как я теперь понимаю, удивительно короткой жизни. Мы оба чувствуем это и молчим. Я машинально покручиваю колесико транзисторного приемника, и сквозь потрескивание эфира доносится мелодия тех давних лет: «На дальней станции сойду − трава по пояс…». Благословенные годы, благословенные дни! Как давно это было!

В следующие выходные я был занят какой-то бытовой ерундой, и на озеро не поехал. Воскресным вечером я уже лежал в постели, перелистывая недавно вышедший сборник стихов Юрия Левитанского «День такой-то». Радиоприемник был настроен на музыкальную волну, звучала песня «Артист поет» ансамбля «Норок». Уютную атмосферу вечера нарушил стук в дверь, и на пороге появился он, загорелый, веселый и немного подшофе.

– А, привет, гуляка!

– Да это ты прогуливаешь! Физкультурные мероприятия. А тобой там, между прочим, интересовались. Некоторые особы…

– Похоже, они не сильно скучали. По тебе заметно, что день прошел содержательно.

– Не без того. Пришлось отдуваться за двоих. Пока ты здесь сачковал. Разлегся тут, на ночь глядя. Развел нездоровый интим. Да еще какую-то чушь читаешь…

– Кончай хамить! Ты же ни ухом, ни рылом, о чем речь.

– А мне и знать не надо! Все они одним миром мазаны.

О физиках и лириках, алгебре гармонии, коэффициенте поэтичности, хокку и Басё, величии Пушкина, Онегине и Ленском, суке-чести, гениях и злодействе

Его саркастический ум не признавал никаких авторитетов, а злой юмор временами переходил все границы. Он был из тех, кто ради красного словца не пожалеет мать-отца. Особенно не жаловал людей творческих профессий. А над поэтами вообще издевался:

– Ничтожный народец. Сродни актерам. Они, видишь ли, самовыражаются! Ковыряются в своих мелких душонках, рифмуют всякий вздор. Речей их значенье темно и ничтожно − им без отвращенья внимать невозможно…

– А сам-то стихами заговорил!

– Делов-то! Возьми словарь, спиши красивые слова и зарифмуй.

– Зря ты так. Художника обидеть может каждый…

– И не только художника. Этот самый «каждый» может обидеть кого угодно. А поэта обидеть не так-то просто. Он сам тебя обидит. Особенно, когда под хмельком. В большинстве своем это кичливые и драчливые типы. Вроде Н. Рубинова. Но больше всего они обижают классиков − своим, якобы, творчеством.

– Во-первых, каждое поколение имеет право выразить себя и свое время. Пушкин прекрасно знал своих предшественников. И что? Разве он хуже Тредиаковского? Во-вторых, откуда в тебе эта самоуверенность? Ты что, специалист? Как можно судить, не зная ни теории литературы, ни истории предмета?

– А что, для этого надо быть знатоком творчества Хераскова? Или читать ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик?

– Фюр литератур.

– Ерунда это все. Математики и физики лучше разбираются в поэзии, чем скудоумные гуманитарии. Которым не хватает ни широты взглядов, ни смелости суждений, ни ума.

– Кто разбирается? Эти очкарики, мертвые души? Да у них в мозгах одни формулы! Разве им доступны душевные взлеты? Творческие озарения, полет фантазии…

– Вот им-то как раз доступны. Один из ученых сказал о своем бывшем ученике: «Он стал поэтом. Для математики ему не хватало воображения». Даже Пушкин признавал, что вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии.

– А насчет математиков тоже есть анекдот. Как-то два англичанина отправились в полет на воздушном шаре. Порывом ветра их занесло в незнакомое место. Снизившись, они увидели прохожего и крикнули: «Сэр, где мы находимся?!». И успели услышать ответ: «В корзине воздушного шара!». Пролетев некоторое время в молчании, один из путешественников сказал: «Я думаю, это был математик. Вот пример абсолютно точного и столь же бесполезного ответа».

– Но они дают эти ответы! И двигают прогресс человечества. Как говорил Базаров, толковый химик в двадцать раз полезнее любого поэта. Которые тысячи лет мусолят одно и то же. Да так и не смогли разобраться в человеческой душе…

– Потому что душа человека непостижима! И неподвластна примитивной логике. Формулами ее не опишешь. И вообще, вся история человечества это история культуры.

– Да какой там культуры? Человек остался таким же, каким был тысячи лет назад. А весь многовековый гуманитарный бред только умножает его невежество…