Беседы шалопаев или золотые семидесятые - Игорь Отчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слушай, я хоть и поужинал, но живот начинает подводить…
– И, милый! Это только присказка, сказка впереди. Обсудив с женой меню предстоящего обеда, наш герой неспешно поднимается в мансарду, в свой рабочий кабинет, и располагается в уютном плюшевом кресле. В ближайшие три часа его никто не смеет беспокоить, дабы не мешать священному акту творчества. Он сидит за столом перед окном, выходящим в сад, и единственное, что портит ему настроение, это необходимость выдавливать из себя очередные страницы бездарного романа на производственную тему. Который он, согласно договору, этой осенью должен принести в редакцию солидного журнала. Но к полудню он все же исписывает несколько мучительных страниц, и с чувством выполненного долга спускается к обеду. На обед сегодня салат из только что снятых с грядки овощей и зелени, витаминные щи из свежей капусты с мозговой косточкой и нежнейшая жареная плотвичка с пюрешкой. А на сладкое − черничный пирог с фирменным компотом из ревеня, который получается у нее совершенно замечательно…
– Не трави душу!
– Только не надо мне здесь скрежетать зубами. Потому что человек не бездельничает, а снова решительно берется за работу. Послеобеденное время обычно посвящается корректуре. Если позволяет погода, литератор выходит в сад и устраивается в шезлонге, в тени большой старой яблони, у столика, на который жена заботливо ставит кружку с охлажденным компотом. Ветерок шевелит веселую листву, солнечные зайчики игриво бегают по белизне страниц, а послеобеденная жара и птичий щебет навевают легкую дрему. Которой ну просто невозможно сопротивляться! Однако ближе к четырем часам заботливый голос жены нарушает творческую атмосферу и будит писателя. Ничего не поделаешь − время полдника. На столике появляется тарелка с только что сорванной душистой малиной, политой сметаной и слегка присыпанной сахаром…
– Я вижу, ты хочешь меня сегодня уморить.
– Какой ты нервный, право. Тебя надо лечить электричеством. Между тем рабочий день писателя подходит к концу, и теперь он может с полным правом отдохнуть…
– Отдохнуть?!
– И, поскольку сегодня жарковато, принимается решение прогуляться на пруд и немного освежиться. Окунувшись в сладостную прохладу, он сначала с фырканьем энергично проплывает к дальнему, заросшему кувшинками и камышом берегу, а потом неспешно возвращается на середину пруда и переворачивается на спину, слегка пошевеливая конечностями и глядя в бездонную синь, в которой замерли ватные подушки облаков. Благодать! Взбодрённый писатель возвращается домой и немедленно устремляется к столу…
– Как, опять?!
– К рабочему столу! Потому что у творческого работника, в отличие от тебя, бездельника, ненормированный рабочий день. Ему не до праздности. Ибо праздность, как говаривал Толстой, источник всех пороков. С головой погрузившись в работу, писатель и не замечает, как пролетает время, оставшееся до ужина. Не проходит и часа, как он с удовлетворением встает из-за стола. День прошел не зря. На ужин жена, не мудрствуя лукаво, пожарила курочку с гречневой кашей и грибной подливкой. После этого собрались у соседа за преферансом, но, по причине жаркой погоды, без излишеств, а лишь с охлажденным мускатом. Таким был один день Владимира Алексеевича, простого советского писателя…
– Если ты хотел вызвать пролетарскую ненависть к творческой интеллигенции, тебе это удалось.
– И зря. У писателей тоже есть свои заботы. Которые вынуждают их расставаться с музами и выезжать в суетную и душную Москву для обустройства литературных дел. Правда, эти хлопоты скрашиваются вечерами в ресторане Дома литераторов и застольями у друзей. Вот так, в напряженном творческом труде незаметно пролетает короткое, жаркое лето, и наступает самая плодотворная пора мастера слова − болдинская осень. Прохладное дыхание сентября золотит пряди родных березок и бодрит чуткую душу литератора. «В багрец и золото одетые леса…» − это тоже по-своему хорошо. Захватив прощальную нежность бабьего лета, писатель возвращается в деловую сумятицу столицы. Приближаются сырые, зябкие дни, но нашему герою они не страшны. Еще летом предусмотрительно организована творческая командировка в братскую Болгарию. Без журавлиной грусти летит наш герой в теплые заморские края. Месяц, проведенный в бархатном климате юга, у ласкового моря, заполнен встречами с читателями, вечеринками с коллегами по перу, экскурсиями на винзаводы и поездками в заповедные глубинки, где только и можно припасть к истокам национальной культуры и кухни. Но пора и честь знать. Домой писатель возвращается с багажом впечатлений, а также домашнего вина, фруктов, меда и прочих даров щедрой южной природы…
– Это невыносимо! Я тебя сейчас задушу!
– Ничем не могу помочь. Правда жизни превыше всего. Остаток осени писатель проводит, как и его великие предшественники, в театральных премьерах, балах, званых вечерах, за картежным и биллиардным столом, а то и в простых задушевных пьянках. А между тем на смену зябкой сырости осени приходит здоровая, бодрящая русская зима. И это лучшая пора, чтобы выехать в загородный дом, омыться душой в нетронутой чистоте родной природы, задохнуться от сладчайшей свежести морозного воздуха, утонуть взглядом в бескрайних снежных просторах и насладиться их невероятной тишиной. Растопить баньку, отогреться в ее ласковом тепле и вернуться по скрипящему снегу под пологом звездной зимней ночи в уже прогревшийся дом. Неспешно поужинать под рябиновую настойку, соленые грибочки и шашлык, а потом присесть у доброго старого камина с рюмкой душистого глинтвейна в руке… А ты имей выдержку! И нечего тут стонать и сучить ручонками. Наберись мужества дослушать эту правдивую повесть до конца. Потому что долгая зима, завалы грязного снега на улицах Москвы и унылая серость марта надоедают творческой натуре нашего героя, и он без раздумий принимает приглашение посетить столицу солнечной Грузии. Чтобы ощутить тепло первых весенних лучей, вдохнуть аромат цветущих садов, приобщиться к ценностям древней культуры, окунуться в неповторимую атмосферу знаменитых грузинских застолий. И лишь в апреле, вдоволь насладившись кавказским гостеприимством, он возвращается в столицу, нагруженный мешками орехов, сухофруктов и ящиками с пьянящими дарами виноградной лозы…
– Прекрати! Это можно слушать только под наркозом.
– Все-все! Операция прошла успешно. Хирургу нужен последний тампон, спирт и огурец. А пациента можно увозить.
– «Сестра, а можно в реанимацию? − Больной, не занимайтесь самолечением! Хирург сказал в морг − значит, в морг».
– Ну что же, остался эпилог. Итак, суматошно-счастливый май в Москве, с буйством зелени, пенным цветением садов, волшебным ароматом черемухи и сирени. Он пролетает совершенно незаметно, и снова возникает сладостно-мучительный вопрос: где провести лето? В уютном, но скучноватом дачном доме или в веселом, но суетном доме творчества? А если в доме творчества, то в каком − в жарком Крыму или в комфортном Подмосковье? Можно и в Прибалтике, но там с погодой никогда не угадаешь…
– Мне бы эти мучения!
– Чтобы так жить, нужно иметь талант…
– Пролезать в теплые места? Понятно, почему наш народный писатель так рвется в творческий союз.
Через неделю я встретил на лестнице подвыпившего Н. Рубинова. Как ни странно, народный писатель узнал меня и даже вспомнил свое обещание. К тому моменту читатели уже вернули ему часть романа. Эти потрепанные страницы, выдранные из общей тетради в клеточку и исписанные мелким, но четким почерком, автор вручил мне под торжественное обещание вернуть к выходным. Обстановка в его комнате была столь же спартанской, но мух было намного меньше, а на столе стояла не водка, а початая бутылка портвейна. От выпивки я отказался, пообещав зайти в субботу для более серьезного литературного разговора.
В тот же вечер я прочитал два десятка рукописных страниц знаменитого романа «Мальчишки». Возможно, мне достались не самые яркие фрагменты произведения, но сильного впечатления они на меня не произвели. Насколько помню, там было несколько диалогов примерно такого содержания:
«− Колька, на каток пойдешь?
− Пойду, только не сразу. Есть дела дома.
− А меня историк грозился вызвать. Надо почитать.
− А ты клюшку сделал?
− Сделал. Нужно только коньки подточить.
− А Витька пойдет?
− Пойдет, я с ним говорил.
− А Санек?
− Не знаю.
− Ну, ладно. Я его позову.
− И за Валеркой зайди». И так далее.
Как и многие непризнанные таланты, Н. Рубинов довольно часто закладывал за воротник. В субботу вечером, прихватив пару бутылок портвейна, я заглянул в уже знакомую комнату на третьем этаже. На этот раз Н. Рубинов был в мрачном расположении духа, и в ответ на мое приветствие буркнул что-то невнятное. Неужели я помешал творческому процессу? «Может, зайти в другой раз?» − спросил я, возвращая рукопись, но он, заметив в моих руках бутылки, сделал приглашающий жест. Суровость его взгляда смягчилась, и скоро мы уже поднимали стаканы под первый тост − разумеется, за литературу. За настоящую литературу, литературу с большой буквы. Я признался писателю, что просто-таки залпом прочитал фрагменты его романа, и похвалил за жизненность образов и лаконичность изложения. А простота стиля, как известно, верный признак таланта. После этого наше общение стало совсем раскованным, пошли тосты за писательское мастерство, святой огонь вдохновения, художественную силу слова и прочие значимые аспекты литературного ремесла. Похоже, в рабочей среде общежития народному писателю не часто встречались собутыльники, способные на достойном уровне поддержать разговор о судьбах литературы в изменяющемся мире, поэтому я почувствовал его явное расположение. Подвыпивший Н. Рубинов даже поделился творческими планами. Он собирался продолжить повествование о судьбах героев романа «Мальчишки» повестью под названием «Мужала молодость в дозорах» − о нелегкой службе в погранвойсках простого парня, нашего современника. О его физическом и нравственном взрослении, становлении и закалке характера.
