Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

5 февраля 1816 г. Паррот решился навсегда попрощаться с Александром. В этом письме он опять использовал обращение «Ваше Императорское Величество», на протяжении большей части письма употребляя его в третьем лице (и лишь местами переходя на «вы», т. е. несколько уменьшая расстояние, разделяющее его с адресатом): «Жребий брошен. Вашему Величеству угодно, чтобы я в Нем видел отныне только Государя Российского. У Вашего Величества наверняка на это есть свои причины, справедливыми кажущиеся. Не взываю к будущему, которое меня оправдает; не взываю к прошлому, которое меня уже теперь оправдывает. Но взываю к великодушию Вашего Величества по поводу способа, каким угодно было Ему произвести разрыв, сочтенный Им необходимым. Я Ваше Величество просил его произвести с той честностью, какая нас съединила. Ваше Величество мне в этом отказали и тем самым объявили меня сего недостойным. Это мою горесть удваивает, и если имеет подданный право сказать Государю, что он неправ, скажу я, что Ваше Величество в сем отношении неправы. В чем мое преступление? Последние тринадцать лет, Государь, жил я только для Вас; дела мои, обязанности, даже ученые труды – все Вам посвящал. Хотел быть и казаться достойным доверия, каким Ваше Величество меня почтили вопреки обыкновенному ходу вещей. Я Вас любил, Вы это знаете, с силой, какая порой Вас удивляла»[166].

В этом и предыдущих горьких письмах Паррот оплакивал не только себя, но и всех желающих добра людей, снискавших «репутацию доверенного лица» императора, с которых враги всегда «глаз не спускают» и радуются их падению. Паррот рвался сам объявить во всеуслышание своим врагам, что этой репутации более не существует, и просил, чтобы подобный случай не повторялся: «Если когда-нибудь случай вторично сведет Ваше Величество с существом чувствительным, которое, привлеченное благородством Вашей души, пожелает полностью предаться Вам, заклинаю Вас именем Божества, которое Вы почитаете, как и я, оттолкните его немедля. Да будет Вам довольно одной жертвы чувства!» Подобные строки, написанные в январе – феврале 1816 г., дорого стоили Парроту. Он тяжело заболел, начал кашлять кровью. Увы, его давнее желание умереть за императора оказалось не вполне метафорой!

Поразительно, но это было не единственным ударом, постигшим Паррота в наступившем году, – ему пришлось еще и своими глазами увидеть разрушение начал университетской автономии, одобрения которых он с таким трудом добился у Александра I в период основания Дерптского университета. Уже 17 февраля 1816 г. в связи с делом Шапошникова император утвердил постановление о том, чтобы студенты «за последнее ими учиненное насильство не подлежали более, как прежде, университетскому суду, но собственно местной полиции»[167], – тем самым нарушалась университетская юрисдикция, за которую Паррот так боролся в 1802 г. Столь же жестоко он пострадал вместе со всем университетом из-за так называемой «дерптской аферы», которая произошла летом 1816 г., была раскрыта и вызвала расследование в министерстве, результаты которого быстро стали публичными. Речь шла о том, что тогдашний ректор университета вместе с деканом юридического факультета выдали портному Вальтеру и фабриканту Веберу докторские дипломы по юриспруденции во время каникул, с явным нарушением предписанной процедуры экзаменов на ученую степень и притом без защиты диссертаций (по циркулировавшим в обществе слухам сумма переданной за это профессорам взятки достигала 30 тысяч рублей[168]).

Подобная афера отражала объективно существовавшие на тот момент недостатки, присущие российским университетам в целом, а не только Дерпту, но которые здесь ощущались весьма остро. Во-первых, университет мог возводить в степени докторов наук, которым соответствовал 8-й класс по Табели о рангах, дававший право на потомственное дворянство, но на такие степени возникал спрос у верхушки бюргерского населения, стремившейся их «купить» («торговля степенями» была распространенной в предшествующие века в Европе, что постепенно привело там к падению престижа университетских ученых степеней и введению экзаменов на должности под контролем государственных органов). Во-вторых, дерптские профессора в большой степени ощущали на себе последствия инфляции и разорения соседних регионов, вызванные Наполеоновскими войнами. Их уровень жизни резко упал, что заставляло искать возможность дополнительного заработка за счет прав, дарованных университету.

Эти соображения отчасти смягчали ситуацию в глазах общества, но отнюдь не в глазах государственной власти. Об общественной реакции хорошо свидетельствуют письма из Дерпта, которые осенью 1816 г. В. А. Жуковский посылал А. И. Тургеневу: «Осуждая виноватых, надо щадить университет. Он и без этого упадает и упадает, потому что правительство отняло от него свою руку. Неужели всему должно у нас, не созрев, разрушаться?» О широком резонансе, который получила эта история, писал один из тогдашних выпускников Дерпта: «Трудно себе представить, какой вред принес этот скандал нашему университету за границей; до сих пор я не встречал здесь ни одного человека, который бы не знал этой истории и не спрашивал бы о ней»[169].

Реакция же государства не заставила себя ждать. 21 ноября 1816 г. состоялось высочайше утвержденное постановление Комитета министров: оно подтверждало аннулирование дипломов Вальтера и Вебера, вводило запрет на университетские испытания во время каникул, требовало от Совета университета произвести основательное расследование «поступка факультета» и наказать виновных профессоров[170]. За последней фразой скрывалось подозрение, что это были не единственные незаконные производства в ученые степени в Дерпте – причем не только на юридическом, но и на других факультетах. В министерстве речь могла даже идти о временном закрытии университета. В итоге указом Александра I от 25 июня 1817 г. ректор и декан юридического факультета, признанные главными виновниками, были уволены из университета с запрещением впредь принимать их на русскую службу[171]. Это было первое в университетах Российской империи увольнение ректора и декана, избранных корпорацией, и, конечно, оно нанесло очередной удар по принципам автономии.

Для Паррота же эта ситуация ощущалась многократно тяжелее: он страдал не только как профессор, проступки коллег которого бросили тень на всю корпорацию, но еще и оттого, что не имел права воззвать напрямую к императору от имени всего Дерптского университета – права, которым пользовался он так часто прежде и которое для защиты университета в целом так необходимо оказалось теперь, т. е. ровно в тот момент, когда Паррот его лишился. Добавим еще, что этот кризис роковым образом сказался и на другом защитнике Дерптского университета, попечителе Ф. М. Клингере, вынужденном подать в отставку 17 января 1817 г., – так что Паррот мог считать себя косвенно виновным еще и в том, что не избавил от тяжелых переживаний человека, в котором видел своего единомышленника и друга.

Наконец, материальное оскудение, настигавшее Паррота в той же мере, что и других дерптских профессоров, из-за последних событий лишь усугубилось. Как следует из цитируемого ниже архивного дела, долги Паррота простирались в это время до