Приключения Эмиля из Леннеберги - Астрид Линдгрен

— Теперь прыгай! — скомандовал Эмиль.

Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестренка Ида, задрав голову, глядели на нее: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесется по небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала все громче:

— Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!

— Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что! — возмутился Эмиль.

Тут Лина заревела на всю Леннебергу. Но все же встала и подошла, хотя коленки у нее подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист.

Сестренка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.

— Ой, ой, ой! — стонала Лина. — Ой, ой, ой!

Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши, особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А представь, что ты к тому же еще знаешь, что во время прыжка вдруг раздастся "оп"… — и зуба как не бывало, тогда ты поймешь, что это испытание выше человеческих сил.

— Прыгай, Лина, — крикнул Альфред, — прыгай скорее! Но Лина только тряслась от страха и стонала.

— Сейчас я тебе помогу! — сказал Эмиль, всегда готовый оказать услугу. Он тихонько ткнул ее указательным пальцем в спину, и Лина с диким криком упала с крыши.

Раздалось "оп", но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.

Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный гвоздь.

И в довершение всего она еще разозлилась на Эмиля:

— Придумывать всякие дурацкие шалости — это пожалуйста, а как вырвать больной зуб, не знаешь!

Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы — оп! — и вмиг вытащил зуб.

Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улегся под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не приходилось. Поэтому Эмиль пошел к сестренке Иде, чтобы с ней поиграть до возвращения мамы и папы с гостями.

— Давай играть в доктора, — предложил Эмиль. — Ты — больной ребенок, а я буду тебя лечить.

Сестренка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал ее, точь-в-точь как заправский доктор.

— Чем я больна? — спросила Ида. Эмиль задумался. И вдруг решил.

— У тебя тиф, — заявил он. — Очень опасная болезнь. Но тут он вспомнил, что ему говорила Крюсе-Майя: во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль все делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату — нет ли чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал на конторку, где стояла чернильница с чернилами — мама ими пользовалась, чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала соседям. Эмиль прочел его и восхитился мамой — как она хорошо умеет писать письма, не то что Адриан! Выжал из себя только два слова: "Убил медведя".

Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понес к Иде.

— Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, — сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. — Закрой глаза, а то в них попадут чернила! — скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.

Но из осторожности он все же не подводил шарик близко к глазам, так что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль видел на картинке в какой-то книжке у пастора.

— Крюсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! — решил Эмиль.

А тем временем Крюсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.

— Ну, как дела? — с интересом спросила Крюсе-Майя. — Зуб все еще болит?

— Не знаю, — ответила Лина.

— Не знаешь? Как не знаешь? — изумилась Крюсе-Майя.

— Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, — пусть помучается, гад!

Лина была в прекрасном настроении, и ее щеки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крюсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до нее доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.

Но когда Крюсе-Майя увидела, что сестренка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:

— Боже мой, что случилось?!

— Тиф, — ответил Эмиль и захихикал. В эту минуту во дворе послышался шум — приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крюсе-Майя и кричала не своим голосом:

— Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф! Испуганные гости в растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:

— Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф? Тут из-за спины Крюсе-Майи выглянула сестренка Ида в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми кругами вокруг глаз.

— У меня, у меня тиф! — крикнула она и радостно засмеялась.

Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то особенным голосом:

— Где Эмиль?

Но Эмиль куда-то исчез. И все время, пока гости пили кофе, он не появлялся.

Когда гости встали из-за стола, пастор пошел на кухню, чтобы утешить Крюсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны, он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в свое время вынула из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете.

Пастор взял ее в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.

— Не может быть! — воскликнул он. — Прямо глазам своим не верю! У вас оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка. Она стоит не меньше сорока крон.

Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.

Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.

— За сорок крон можно купить полкоровы, — сказал папа Эмиля, с упреком глядя на пастора.

Тут уж Эмиль не смог смолчать — он приоткрыл головой крышку сундука, в котором спрятался, и спросил:

— Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь — переднюю, чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?

— Иди в сарай, Эмиль! — строго сказал папа. И Эмиль пошел. А пастор, уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой день Эмиль поскакал на хутор Бакхорва, вернул все письма и передал деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик — как раз такой, о каком он давно мечтал.

Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он приобрел на нем всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не ожидал; у нее было одиннадцать поросят, но десять из них она съела — это иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного еще живого поросеночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери. Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром она после этого заболела и не прожила и трех дней. Бедный папа Эмиля! От всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный крохотный поросеночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа был мрачно настроен!

— На хуторе Бакхорва все не как у людей, — сказал папа Эмиля его маме, когда они укладывались спать. — И даже над всей их скотиной тяготеет какое-то проклятье, это ясно. Погляди на поросенка!

Эмиль услышал этот разговор, уже лежа в кровати, и тут же оторвал голову от подушки.

— Дайте мне поросеночка, уж я его выхожу, — сказал он. Но предложение Эмиля не пришлось папе по душе.

— Я только и слышу от тебя: дайте да дайте! — сказал он с горечью. — А мне кто что даст?"

Эмиль промолчал. Некоторое время он не обращал на поросеночка никакого внимания. А бедняжка был такой плохонький и синенький, что казалось, недолго протянет.