Око Сатаны - Антон Вильгоцкий

Сейчас отец Аристарх, как обычно, стоял перед фасадом, любуясь деревянным зданием, которое еще не обрело подобающего ему величия, но уже казалось обжитым и уютным. Батюшка чувствовал — Бог уже поселился здесь, поверив мечтам и молитвам истерзанных отчаянием строителей-зеков.

— Приветствую тебя, пастырь, — Ветер остановился рядом и перекрестился на недостроенный храм.

— Здравствуй, Николай, — повернулся к нему священник. — Как поживаешь?

— Со вчерашнего вечера ничего не изменилось, — усмехнулся Ветров. — По-прежнему сижу. Я хотел спросить вас кое о чем.

— Ну, тогда пойдем ко мне, — молвил батюшка. — До начала работы еще полчаса. Успеем поговорить.

Священник и заключенный пошли к деревянному домику.

Через несколько минут они сидели за широким столом в горнице отца Аристарха. На столе дымились две железные кружки с чаем, стояли тарелки с вареными яйцами, хлебом, сыром и луком.

— Так о чем ты хотел спросить? — поинтересовался батюшка, прихлебывая горячий чай.

— Еще на воле я часто замечал — хоть и не был тогда истинно верующим, — начал Ветер — что многие люди лишь притворяются христианами, лишь говорят о любви к Богу и стремлении к благочестию, а на деле являются лицемерными грешниками. И ведь не поймаешь их, не придерешься. Знал, вот, девчонку одну — Люсей звать — так та на весь город блудом своим прославилась. И что же? Каждый понедельник по утрам к собору шла, с головой, платочком замотанной. Свечки ставила и молилась. Вот как же так?

— Нет такого вопроса, на который не было бы ответа в Священном Писании, — ответствовал Аристарх. — Стоит вспомнить древние времена, когда святая христианская вера зарождалась только. Когда все было простым, искренним и чистым. Тогдашний духовный идеал с его простотой и свободой, отвергал узурпацию власти и обогащение. Угнетатель, вероотступник и «пожиратель бедных» нередко был представлен в одном лице.

Однако бедность, порожденную праздностью, Библия недвусмысленно осуждает. Неимущий, исполненный злобы, зависти и алчности, не мог быть причислен к «беднякам Господним», которые не считали свою бедность проклятием, а некоторым образом даже гордились ею.

Поборники истинного благочестия группировались нередко вокруг Храма. Это были и «бедняки Господни», и люди, которые называли себя «анавим». Слово это буквально переводится с древнееврейского языка как «нищие», но по смыслу означает «кроткие» и «смиренные».

Увы, смысл слов «кротость» и «смирение» в наши дни совсем уже не тот. Он сильно изменился от неправильного употребления и ложных ассоциаций. Смирение легко отождествляется теперь с ханжеской елейностью, низкопоклонством, унизительной покорностью. Между тем, смирение в библейской ветхозаветной и христианской традициях лучше всего может быть понято как духовная трезвость и доброта, противоположные опьянению гордыней.

— Господь милостив, — промолвил отец Аристарх после недолгой паузы. — Он всех простит. Надо бы только верить. И Люсю, про которую ты сказал, тоже простит. Вряд ли, конечно, она искренне верит, но исправиться никогда не поздно.

Снаружи послышалась возня — строители уже заступили на смену и потихоньку брались за инструменты.

— Ну все, — сказал священник, допивая чай. — Время пришло работать.

В бригаде, занимавшейся возведением тюремного храма, присутствовал один парень, к которому у прочих зеков было особенное отношение. Это человек, носивший редкое старинное имя Ермолай, как и многие другие, оказался в тюрьме не по своей вине, но его случай был, пожалуй, примером самой вопиющей несправедливости. Даже седенький Профессор, чья собственная судьба была донельзя трагична, соглашался с тем, что Ермолаю повезло еще меньше.

Молодой парень, едва пришедший из армии, поступил в педагогический институт, чтоб выучиться на учителя начальных классов. Ночами он работал сторожем на складе одной коммерческой фирмы. И вот, однажды, посреди ночи ему позвонил директор и попросил отключить камеры наблюдения. Ермолай удивился, но выполнил распоряжение начальника. Вскоре на складе объявился и сам директор, вместе с несколькими подручными. Они принялись выносить из помещения товары и оборудование. «Так надо, — пояснил шеф стоявшему в недоумении Ермолаю. — От налогов уходим. Вот твоя доля», — директор сунул сторожу конверт с несколькими тысячами рублей.

На дворе уж давно стояли не советские времена, когда можно было грудью встать на пути расхитителей собственности. Директор фирмы, по сути, вывозил со склада свои личные вещи, на что имел полное право. А его финансовые махинации, пусть и были нарушением закона, но Ермолай справедливо рассудил, что лично его такие вещи касаться не должны. Он не подумал о том, что в современном обществе мало кто рассуждает по-настоящему справедливо.

Уже на следующий день незадачливого сторожа прямо с институтской лекции забрали полицейские. Нетрудно догадаться, что именно на него повесили ограбление склада, который охранял Ермолай. Доказать своей невиновности парень не смог. Директор фирмы, имевший обширные связи, легко упек его за решетку. Его обвинили не только в пособничестве «оставшимся неизвестным грабителям», но даже в краже тех денег, которые дал ему директор в ту злополучную ночь! И несчастный парень, не имевший никакого представления о жестоких тюремных законах, оказался именно там, где эти законы вовсю действовали…

Ермолаю не повезло вдвойне — мало того, что попал в тюрьму за чужое преступление, так еще и оказался в одной камере с самыми отмороженными негодяями, которых только можно себе представить — с сатанистами. Ублюдки постоянно задирали бедного первоходка, и неизвестно, как сложилась бы его судьба, если в той же камере не сидел профессиональный боксер по кличке Ящер, не имевший к сатанизму никакого отношения и взявший без вины виноватого Ермолая под свою опеку. Хоть дьяволопоклонники и составляли в их хате большинство, они не рисковали устраивать беспредел — ведь Ящер мог одним ударом не то что нокаутировать, а и прикончить того, кто полез бы к нему или к его товарищу. Но как раз накануне срок заключения боксера истек, и не далее, как вчера, Ящер покинул территорию ИТК-29…

Далеко не сразу зеки, трудившиеся на строительстве храма заметили, что с Ермолаем не все в порядке. Придя на объект, он ни с кем не поздоровался за руку, и во время работы старался держаться подальше от коллектива. И лишь во время обеденного перерыва, когда Ермолай даже не подошел к накрытому рядом с объектом общему столу, а присел в стороне на бревнышке, стало ясно — с парнем случилось что-то дурное…

— Что с тобой, Ермолай? — спросил Ветер, приблизившись к нему шагов на пять. Он не рискнул присесть рядом и похлопать юношу по плечу, догадываясь, чем может быть вызвано такое поведение.

Ермолай поднял на него исполненный тоски взгляд голубых глаз. Стало видно, что парень с трудом сдерживает слезы.

— Опустили меня, — дрожащим голосом произнес он. — «Петух» я теперь.

Это услышали и за столом.

— Да как же это так?! — прочие строители, повскакав со своих мест, приблизились к штабелю, на котором сидел Ермолай.

— Какая мразь посмела беспредельничать? — грозно спросил уголовник по кличке Клещ. Вообще, тюремные понятия не слишком одобряли разговоры с «петухами», за исключением тех случаев, когда обсуждалась их «профессиональная деятельность», или когда «петух» служил источником важной информации. Но сейчас перед толпой заключенных сидел человек, опущенный по беспределу. На него обычный порядок не распространялся — по крайней мере, поначалу.

— Рассказывай, как все было, — сказал Ветер.

Перед тем, как начать свой рассказ, несчастный парень дал волю слезам. Они бурным потоком струились по его лицу, и Ермолай неловко вытирал их одетыми в рабочие перчатки пальцами.

— Ящер вчера откинулся, — сказал он, стирая влагу со своих щек. — Он меня защищал от них, не давал в обиду. А когда его не стало в камере, Паук пришел вечером, и… — выронив миску с кашей, Ермолай обхватил руками голову. — Сначала он сам, потом вся наша камера. Их камера… — парень забился в истерике.

— Вот же ж гады! — процедил сквозь зубы бывалый урка Васька Свищ. — Ну что, братва? Что делать будем? Черные-то совсем обеспределились!

Подумать только — еще совсем недавно под словом «черные» каждый зек, да и не только зек, понимал в первую очередь кавказцев. И вот, настали дни, когда уже ни чеченец, ни дагестанец не только не полезет в драку, но не бросит даже настороженного взгляда, услышав рядом небрежно брошенное «Черные — козлы!». Общая беда сплотила всех.

— А что тут думать? — откликнулся Клещ. — Валить надо гадов.

— Ну и чего вы с ним нянчитесь? — раздался вдруг сбоку чей-то хриплый голос с издевательской интонацией. Все посмотрели туда. И увидели Паука, который, скрестив руки на могучей груди, стоял рядом с бетономешалкой.