Вторая линия. Рассказы и истории разных лет - Макс Фрай

— Садись, — говорит она гостю, ласково подталкивая его к плетеному стулу. — Сюда садись. В стакане лимонад, пей. Рому плеснуть? Куришь? Смотри-ка, выучился. Тогда кури, у меня можно. Погоди, я сейчас. Да ну тебя, куда я денусь? Никуда не денусь. Ну, мало ли, что тогда. У меня тут лавка, внуки, розы не политы, ты что. Ну вот те крест, не исчезну. Клянусь.

Идет в заднюю комнату, подносит ко рту ладонь с вживленным коммуникатором. Несколько секунд раздумывает: кого из внуков вызвать? Яся, понятно, в Риме, у Матиаса экзамены скоро, не надо его дергать, Анна хвасталась вчера, ей заказ дали, занята девка по горло. Остается Миша. Приехал, называется, отдохнуть, бедный ребенок.

— Миша, — говорит она, почти касаясь ладони губами, — у меня тут такой гость, такой гость. Твой тезка, между прочим. Долго объяснять, потом расскажу. А пока поверь на слово, такой гость раз в жизни бывает, да и то не у всех. Посидишь в лавке до вечера? Если не можешь, я выкручусь, но… Спасибо, ребенок. Ты моя радость. Проси что хочешь.

— Ловлю на слове. Разрешишь мне еще и завтра в лавке посидеть? — спрашивает внук. — Ну что ты смеешься, я серьезно говорю. Твоя лавка — лучшее место в мире. Когда я остаюсь там на хозяйстве, чувствую себя великим волшебником, тайным агентом и наследным принцем одновременно. Я сейчас.

— Видишь, — говорит Рада гостю, — никуда я не делась, не сбежала и не собиралась, ты что. Сейчас внук придет, Мишенька, твой тезка, в честь тебя назвали, еле-еле детей уломала, говорили, дурацкое имя, что они понимают, ну вот, он посидит тут, а мы в сад пойдем, у меня там розы цветут, кресла удобные и стол, давай-ка я кофе сварю, пока все равно ждем, ты же пьешь кофе? Доктора не запретили? Вот и правильно, что не ходишь к ним, нечего тебе у докторов делать, у тебя на лбу написано, что здоров как бык, а что нога болит, так ты не беспокойся, это ничего страшного, это ты в свое время спортом перезанимался, уж не знаю, каким… Ну как — откуда знаю? Вижу. Да ну тебя, сам ты колдун. Просто некоторые вещи сразу видно, а другие тоже видно, но не сразу, ты поживи с мое, поймешь. Что значит — уже пожил? Держи карман шире. Я почти на девять лет старше. Ну, мало ли, что ты не знал, ты вообще ничего про меня не знал, и до сих пор не знаешь. Не обижайся, я же не говорю, что не узнаешь. Узнаешь. Сейчас, сейчас, кофе сварится, Мишенька придет, и… А вот и он.

Тощий долговязый юноша с выбеленными солнцем волосами, глазами цвета штормового моря и облупленным носом стоит на пороге, улыбается до ушей.

— Печенье грязными руками не брать, малышне не больше одной ириски на рыло, деду Иштвану ром в долг не давать, калейдоскопы лежат под шкафом, если будут спрашивать рубиновые словари, сказать, что привезут на следующей неделе, — скороговоркой рапортует он. — Видишь, я все помню.

— Мишенька, — говорит Рада, — чудо мое, если бы ты был чужой ребенок, я бы тебя украла.

Уже потом, в саду, разлив по чашкам кофе, раскурив короткую черную сигариллу, говорит гостю так же ласково, как внуку:

— Мишенька, как же я рада, что ты меня нашел.

— Да я, в общем, давно перестал искать, — вздыхает тот.

— Потому и нашел, что перестал. Это же верный способ: когда что-то потеряется, надо сперва поискать немного, для очистки совести, а потом махнуть рукой, наплевать, забыть. И тогда оно непременно найдется, рано или поздно…

— Так или иначе, да-да, — недобро ухмыляется гость. — Я все твои присказки дурацкие помню до сих пор, представляешь? Куда ты тогда исчезла, Надя?

— Я вообще-то Рада, имей в виду. Ну что ты так смотришь? Можно подумать. Когда ты спросил, как меня зовут, мне вдруг захотелось сказать «Надя». Я может только потому и ответила тебе тогда, что ужасно хотела сообщить всему миру свое новое имя. И решила начать с тебя, раз уж спрашиваешь. Я бы, может, на месте умерла, если бы промолчала. Лопнула бы — пум! — и все.

— Чучело ты все-таки, — нежно говорит гость. — Самое прекрасное в мире чучело. Никогда больше ничего подобного не видел. Хотя искал, как ты понимаешь, целеустремленно. Куда ты тогда исчезла? Я же с ума сходил, а может и сошел, не знаю, такие вещи со стороны виднее.

— Не было тебе тогда с чего сходить, — смеется бабка Рада. — Какой ум, откуда? Тебе же семнадцать лет было, Мишенька.

— Почти восемнадцать. Две недели всего оставалось до дня рождения. Я думал, мы его вместе отметим.

— Прости, мой хороший. Но мне все равно уезжать надо было. Не исчезла бы в тот день, уехала бы на следующий. Ничего не могла поделать, такая жизнь. Это я только с виду была такая волшебная девочка, вертихвостка, ветер в голове, а от работы никуда не денешься, и сына надо было от бабушек-дедушек забирать, ему же в школу… Ты бы упал, наверное, если бы тогда узнал, да?

— Я и сейчас упал бы. Но уже сижу. Хорошие у тебя кресла. Ты мне скажешь, куда ты тогда исчезла? Я так ничего и не понял. Потом отец приехал, и тоже не понял. Сперва думал, в окно, но потом увидел, что оттуда никак не выберешься. Шестой этаж все-таки.

— Тем не менее, он угадал. Подумаешь, шестой этаж, ты просто не знал, а я же цирковая девочка была, Мишенька, воздушная гимнастка, мне этот твой шестой этаж — тьфу. Я бы и сейчас с закрытыми глазами все повторила, только где он, твой дом, снесли уже небось, или стоит?

— Стоит, что ему сделается. Так ты циркачка? С ума сойти.

— Не с чего тут с ума сходить, Мишенька. Подумаешь, циркачка. Еще и не так люди на хлеб зарабатывают. Мы в твой город на гастроли приехали, а я потом осталась еще на месяц, договорилась, что без меня обойдутся, я перед этим пять лет без отпуска, света белого не видела, ай, неважно! Важно, что они уехали, а я осталась, сняла комнату, валялась на пляже, а тут вдруг ты, такой красивый. Какой же ты красивый был, Мишенька, никогда таких не видела, ни до, ни после, я по уши втюрилась, сразу и навсегда, сказал бы: летим со мной в космос, — и полетела бы, не раздумывая.

— Как же, в космос. Ты на Земле-то со мной оставаться не стала, сбежала. Неужели просто по стене вниз спустилась? Как-то не могу представить.

— Да ну тебя, зачем вниз. Я к твоей соседке Вере в окно залезла, вернее, в форточку, у нее форточка была открыта, я заранее посмотрела. Ее, слава богу, дома не было, а если бы и была, не стала бы шум поднимать, она же меня знала, ни одного нашего выступления не пропустила, потом за кулисы приходила знакомиться, тосковала без цирка, а я одна из всей труппы язык глухонемых знаю — представляешь, как она меня полюбила? Ни за что не выдала бы, хоть режь ее. Она вечером домой вернулась, я ей все объяснила, мы посидели тихонько, до ночи, и я пошла к себе, собираться, у меня же билет на поезд был, отпуск заканчивался, а тут еще Тима в школу надо отдавать, в первый класс, значит, дома без меня никак, и что прикажешь делать?