Огненный перевал - Сергей Самаров

Но получить звание майора раньше времени было бы очень хорошо.

Мне даже показалось, что погоны у меня слегка потяжелели под тяжестью одной большой звездочки, сменившей четыре маленькие. Я даже на погон косо посмотрел.

Я не решил окончательно, как поступить. Следует еще и к самому старшему лейтенанту присмотреться — какие команды будет он отдавать?

Старший лейтенант Воронцов тоже понимал, должно быть, ситуацию и тоже стремился к внеочередному, но естественному повышению и в должности, и в звании, поскольку по годам, как мне показалось, ему уже пора было бы получить капитанские звездочки — мы примерно одного возраста, и я свои уже недавно получил, но он, к слову сказать, кажется, и не сомневался в своем праве на командование. Пока он показывал себя нормально, хотя я лично видел спорным вопрос о том, где должно находиться командиру тогда, когда бой уже идет, хотя и не высказывал этого вслух, чтобы не выслушивать резкий ответ, как это произошло вначале, когда старший лейтенант сначала охранение выставлял и только потом хотел раненых спускать. Воронцов вместе со мной спускал раненых и убитых, одновременно прислушиваясь к тому, что творится на флангах, пытаясь по автоматным очередям и взрывам гранат определить происходящее, и снова посылал солдат, посылал даже тех, кто сам спуститься из вертолета не мог, и мы вдвоем спускали их, как тяжелых раненых, но потом они уже отправлялись дальше самостоятельно, отправлялись, чтобы готовиться к предстоящему бою. Я не смог бы послать таких в бой. Я и не попытался бы сделать этого с чужими солдатами. И в этом старший лейтенант опять выигрывал как командир. И совсем уж он выиграл, что заставило меня полностью смириться с расстановкой сил, когда объяснил, что хочет предпринять сам. Взрыв дерева-опоры корпуса бывшего вертолета придавит тех, кто находится внизу. Это однозначно. У меня даже мысли такой не возникало, когда я пытался сравнить свои возможные действия с действиями Воронцова. Нет, командир он от Бога, и с этим мне придется смириться. При этом он не просто командир, который правильно расставляет свои силы. Он еще и профессиональный военный разведчик и, одновременно с выполнением своих командных функций, выполняет работу диверсанта. Сам, без солдат… Уронить корпус на головы противнику может додуматься только диверсант, который обязан мыслить не стандартными правилами ведения боя, а теми, что соответствуют ситуации, и не упускать ни единой возможности нанести противнику урон… Свое уважение такому решению я выразил молчаливым согласием.

На этом мы разошлись.

Старший лейтенант Воронцов остался один, а лейтенант Соболенко с отцом Валентином пошли провожать меня до временного лагеря, чтобы я начал там командовать. Место для этого лагеря нашел лейтенант Соболенко, и я сразу отметил, как умело он это сделал. Если здесь и можно было найти что-то подходящее, он нашел именно это. Надо будет по возвращении не забыть отметить лейтенанта в рапорте не двумя словами, а целой темой. Я уже хорошо знаю, как командование читает рапорты о чрезвычайных происшествиях. Если офицер расписывает свои подвиги, рапорт читают сквозь пальцы. Если он описывает высокие боевые качества своих сослуживцев, это воспринимается иначе и сам автор рапорта воспринимается иначе. У нас любят скромность и всегда поощряют ее.

Лейтенант Соболенко и священник не стали задерживаться в лагере. Только лейтенант спросил, прислушиваясь к то стихающей, то вновь возобновляемой перестрелке ниже по ущелью:

— Как думаете, товарищ капитан, сколько до них?

Вопрос был, конечно, неуместен, потому что думать можно было целые сутки, но так и не додуматься до правильного ответа.

— Вот уж чего спросил, — пожал я плечами. — Измеряй шагами. Я думаю, метров пятьсот, не меньше. Звуки по ущелью далеко разносятся…

— Рядом они совсем, — возразил мне священник. — Где-то сразу за поворотом… Они позицию на повороте заняли. Так удобнее. На поворотах один склон ущелья всегда более пологий, и там можно позицию выше занять, чтобы весь проход контролировать…

Священник размышлял, как боевой офицер, повидавший на своем веку не один десяток засад и способный подсказать настоящим офицерам, как война делается. Мы с лейтенантом только переглянулись.

— Ну-ну… — заметил Соболенко. — Проверить недолго. Но если отец Валентин прав, то надо срочно укреплять лагерь. Здесь позиция тоже практически невыбиваемая.

— Только с противоположного склона стрелять можно, — опять заметил священник.

Надо отдать ему должное, я сам про противоположный склон хотел сказать.

— Это так. Значит, надо держать под прицелом все проходы на ту сторону. Но там склон хоть и не крутой, но почти открытый. Трудно незамеченным пройти.

— А если ночью… — опять правильно заметил отец Валентин. — Не думаю, что до ночи здесь все закончится.

— И сколько мы здесь сидеть будем? — из-за спины у меня спросила Ксения, подошедшая совсем неслышно.

Священник с лейтенантом переглянулись и поспешили дальше. Их старший лейтенант Воронцов отправил к нижнему посту.

— По возможности держите меня в курсе происходящего, — сказал я в спину. — Я буду дальше передавать командиру…

Последнюю фразу добавил умышленно для Ксении, чтобы обострить ее реакцию. И я не поторопился оглянуться на голос. Как стоял, рассматривая ущелье внизу, так и остался стоять.

— Постараемся, товарищ капитан, — пообещал Соболенко.

— Сколько, я спрашиваю, сидеть будем? Ты хоть на такой простой вопрос, капитан, ответить сможешь?

Эта дура всегда считает неразрешимые вопросы самыми простыми. Я уже давно устал возмущаться ее наивной тупостью. Но мой выпад относительно командира она словно бы пропустила между ушей. Однако я-то знаю, что она еще переваривает эти слова, как переваривает слова, сказанные в ее адрес старшим лейтенантом Воронцовым во время спуска из корпуса бывшего вертолета. Она тогда очень ждала моей взрывной реакции, а получила повторение слов старшего лейтенанта.

— Хоть на такой вопрос ответить я не могу, потому что этого не знаю, как не знает…

— Спросил бы у своего командира…

— …как не знает этого никто…

Я повернулся, не глядя на Ксению, и прошел туда, где сидели кучкой раненые семеро солдат и один из конвойных. С чужими солдатами разговаривать сложнее, чем со своими, тем более — с солдатами ранеными. Но я попытался взять тот же тон, что брал в разговоре с ними старший лейтенант Воронцов.

— Я понимаю, мужики, что вам тяжело. Но кто-то может мне помочь брустверы поставить?

— Руки целы были бы, я бы помог, — ответил младший сержант Ярков, тот самый радист, что пытался сломанными руками восстановить вертолетную рацию, но, как я понял, безуспешно.

Двое других все же с трудом, но поднялись. У одного была рваная рана сбоку на верхней части бедра, сразу под брючным ремнем, и рана сильно кровоточила, судя по пропитанным кровью бинтам. У второго в крови была вся голова и лицо залито кровью, но кровотечение, кажется, прекратилось, а глаза он промыл в местном хилом водопадике. Небольшая рана на предплечье работать ему не помешала бы. Там даже кровь через бинт не выступила.

Оставшиеся солдаты и конвойный только пошевелились, силы свои, что ли, испытывая, но не встали. Рваные раны, я уже знал по своему опыту, болят сильнее огнестрельных. А если еще и кости повреждены, то боль бывает близка к шоковой. У меня много лет назад, еще в курсантские годы, была такая рана, хотя и не боевая. Катаясь на велосипеде в лесу, нарвался боком на сук дерева. Не только бок порвал, но и ребро сломал. Долго потом дышать было больно.

С помощниками я определился.

— Ксения! — позвал я, не оборачиваясь.

И услышал, как она молча подошла.

— Твоя задача: проведи ревизию всех медикаментов и перевязочного материала. У кого что осталось…

— Проверю… — согласилась Ксения.

Она вообще-то знала, когда следует забыть про свою боль и работать. Особенно если цель перед собой видела. А сейчас она цель видела — что-то совершить под моим командованием, чтобы это, во-первых, отразилось на наших отношениях, во-вторых, могло бы дать толчок к высокой оценке моих действий со стороны командования. Она еще не верила и не осознавала до конца, что ее мои служебные дела уже могут не касаться. Много раз уже наша совместная жизнь была, казалось, полностью разрушена, но все восстанавливалось. Она надеется, что восстановится и сейчас. Но я-то знаю, что не восстановятся…

— «Аптечку» в вертолете оставили, ротозеи…

— В «аптечке» ничего не осталось, — заметил младший сержант Ярков.

— Таблетки. Кетонал, например… Еще с десяток таблеток. Возьми в общую базу, — подал я пузырек с оставшимися таблетками Ксении. — Они хорошо от боли помогают. Действуй! Рабочая команда: за мной!