Уничтоженная вероятность (Циклопы) - Оксана Николаевна Обухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нонна чуть двинулась. Лев скосил глаза: мягкий сапожок невестки прижал к ковру его валяющийся паспорт.
– Стоять, шалава!! Дернешься, порву кадык руками!!
Невестка замерла. Про деда знала много.
Не поворачиваясь к двум родственникам спиной, бдительно приглядывая за малейшим жестом, мимикой, Лев Константинович допятился до крыльца и только там перевел дух.
Сомнений не было – его едва не грохнул родной внук. Задержись Константиныч в комнате еще хоть на минуту, Нонка бы совсем опомнилась и дала команду «фас!».
Походкой пьяного кавалериста Лев Константинович прошаркал до калитки, выскочил на узенькую, засаженную березками и елками улочку. Упал спиной на дверное полотно.
«Завещание переоформлю без паспорта, – глядя перед собой, упираясь взглядом в глухой соседский забор, равнодушно-отстраненно думал. – Нотариус – сосед знакомый, приведу еще Сережу в качестве свидетеля… Подпишем. Сейчас на электричку, авось контролеры пожалеют дедушку, не высадят…»
Едва переставляя ноги, Лев Константинович брел по тропинке. «Как хорошо, что Любушка-голубушка не дожила! Не испила позора!»
До станции недалеко, умыться можно в туалете… Запасные ключи от квартиры у соседки Тони есть… Переодеться и к Сереже. Потом – к нотариусу… Ирине-внучке и доченьке Татьяне ничего рассказывать пока не стоит… Зачем срывать из-за границы? Пускай работают спокойно…
«Ох! Душно-то как что-то…»
За белыми березовыми стволами уже угадывалась промоина железнодорожной ветки, Лев Константинович пошатнулся. Ноги заплелись, сами по себе сошли с тропинки…
Пенек. «Как хорошо… Немножко посижу…»
Сознание уже мутилось. Перед ослепшими глазами появилось белое одутловатое лицо… Куда-то потащили, куда-то сбросили и ветками слегка присыпали…
«Хо-о-о-олодно… внучо-о-ок…»
Завьялов испытал все то, что день назад, еще в четверг, пережил его носитель. Бориса даже начало потряхивать от озноба в теплом салоне такси. Казалось: тело и душа насквозь промерзли, пока Лев Константинович лежал в глубокой яме, засыпанный сухими, обманными ветками… Ведь если следовать памяти Льва Константиновича, он сутки пролежал в лесу.
«Гаденыш твой Ромка, Константиныч, – нашелся что сказать Завянь. – Повезло еще, что на тебя наткнулись».
«Грибники, наверное», – спокойно буркнул недоубитый, недомороженный внуком дед.
Таксомотор сворачивал к обочине. Разумный старикан заранее предупредил: не стоит ехать к даче на первом же такси, машину надо поменять, дабы запутать сыскарей.
Кеша, бережно держа четвероногую жену, выполз из автомобиля на обочину. Замороженный чужими воспоминаниями Завьялов сумрачно спросил носителя: «Константиныч, а мы не на пепелище едем? Может, зря, а?»
«Не, Борька. Рома – жадный. За целый дом возьмешь дороже, цела моя дачка, Боря. Цела».
Довольно быстро на ночной дороге показался радушный частник. Лев Константинович продиктовал Завьялову адрес…
«Ни фига себе! – мысленно присвистнул Боря. – Не хилый у тебя поселок, дедушка!»
«А ты, в н у ч о к, как думал? – усмехнулся старикан. – Я как никак являюсь генералом».
«Да ну!»
«Да чтоб мне сдохнуть».
Завянь порядком засмущался:
«Вы это… Лев Константинович, простите… Я думал…»
«Я знаю, что ты думал, Боря, – оборвал носитель. – Точнее, слышал. Ты думал – залетел в бомжа, ругался…»
«А вы, мгм… все мысли мои слышали?»
«Зачем ты спрашиваешь, Боря? Теперь ты сам знаешь, как о н о бывает».
Действительно. Вопрос пустой.
Пообщавшись с носителем, Борис понял, что прочитать стремительно проносящиеся, пунктирно обозначенные, но понятные самому интеллекту мысли, невозможно. Они недооформлены, проскакивают по верхушкам, не увлекаясь окончательной конкретикой. Как крупные мазки художника импрессиониста, выписывают настроение, не форму.
Общаться можно, лишь отправляя внутрь себя четко сформулированный словесный текст. Хотя рассказ и наполняется густой палитрой личных ощущений, не сформированная до деталей мысль укрыта в эмоциях, как в отвлекающей шелухе.
«И вот что я хочу тебе сказать, дружок. Мне надоело видеть призрак белой березы с намыленной веревкой на суку. Ты эти думы, Боря, брось. Еще прорвемся, повоюем».
Занятный старикан.
«Лев Константинович, а вы на какой войне бывали?»
«Приму за комплимент, дружок, – хмыкнул генерал-носитель. – На финской не был, Великую Отечественную отмахал от края и до края. Закончил в Праге в чине капитана».
«Так сколько же вам лет?!»
«В позапрошлом годе девяносто стукнуло», – в манере шамкающего деда, доложил Лев Константиныч.
«Твою ма-а-а… Простите». – Шокированный возрастом носителя, Завьялов даже машинально рот рукой прикрыл.
Несколько часов назад, разглядывая в зеркале дряхлый организм, Завянь решил, будто попал в древнейшего столичного бомжа. Те ребята редко доживают до почтенных лет. А оказалось? Оказалось – залетел в дедка с военной выправкой, генерала-отставника, прошедшего, небось, все лучшие военные санатории и клиники.
Хоть с этим повезло…
«Еще раз спрячешь под одним ругательством другое – старую развалину, к примеру, – бурчал тем временем носитель, – заставлю зубы заболеть. Я знаю где дупло».
«Ой-ой! Простите, дяденька, засланца!»
Если скинуть деду лет десять, обещанных засланцем Кешей, – а уже, пожалуй, что и двадцать! – то выглядит он сейчас на семьдесят с малюсеньким хвостом.
Интересно, насколько еще можно Константиныча омолодить? Дедуля бравый, адекватный, дерется лихо, педали газа-тормоза пока не путает.
«Ваше высокопревосходительство…»
«Не перебарщивай с комплиментами, сынок. По табели о рангах «высокопревосходительство» относится к двум первым классам, я же скромный генерал-майор. Достаточно превосходительства».
Дедуля ерничать изволил. За «старую развалину» обиделся.
«Миль пардон, превосходительство, – попадая в унисон, ответил Боря. – В каких войсках служить изволили?»
«О СМЕРШе слышал?»
«Армейская контрразведка?»
«Так точно. Генерала мне уже перед отставкой, Бориска, дали. Почетно, так сказать, отправили».
Завьялов почувствовал, что Константинович не хочет говорить о службе. Разведчик словно бы захлопнулся, четко выставив перед мысленным взором картинку-блок: на клумбе перед старым деревянным домом подмерзают астры.
«Скажи, Борис, водиле, чтоб после автобусной остановки налево поворачивал».
Отправляя Завьялову эту просьбу, генерал как будто ставил точку в споре – он признал главенство молодого интеллекта, позволив тому говорить вместо себя.
Но Борис, общаясь с шофером, испытал кошмарное ощущение неловкости. Словно ограбил на большой дороге славного дедулю-ветерана.
«Лев Константинович, а вы давно, как бы сказать… очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?»
«Очнулся в ванной, – четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. – Так что в основном я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?»
«Я постараюсь что-нибудь придумать».
«Да ладно. Как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу: ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, едины, к чему между своими реверансы».
«Да неудобно как-то…»
«Отставить розовые сопли. Батька сказал – на ты, значит, на ты! – И, помолчав, добавил: – Я, Борь, себя и в самом деле
