Скверное время - Габриэль Маркес

— Не забудь положить корамин, — говорил доктор Хиральдо жене, укладывавшей в его чемоданчик, прежде чем лечь, самые важные лекарства.

Они подумали о вдове Монтьель; та, приняв люминал, спала, и ее негнущееся тело казалось мертвым. Только дон Сабас, имевший продолжительный разговор с сеньором Кармайклом, утратил ощущение времени. Он еще был в конторе, где скрупулезно, взвешивая их, дозировал продукты на завтрак, когда прозвучал седьмой удар и из спальни вышла растрепанная жена. Течение реки, казалось, остановилось. «Вот в такую, как эта, ночь…» — пробормотал кто-то в темноте; и тут пробил восьмой удар — глубокий и окончательный, как приговор, и что-то, вспыхнувшее на четверть минуты, угасло совсем.

Доктор Хиральдо подождал, пока не отзвучал горн, возвещающий начало комендантского часа, и захлопнул книгу. Поставив чемоданчик на ночной столик, жена легла в кровать, повернулась к стене и выключила со своей стороны лампу. Врач открыл книгу вновь, но читать не стал. Дыхание врача и его жены было спокойным, но чувствовали они себя всегда одинокими в этом городе, которому, казалось, удалось всю гнетущую свинцовую тишину втиснуть в пространство их спальни.

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем, — ответил врач.

Лишь в одиннадцать он вернулся к той же самой странице, которую читал, когда пробило восемь: раньше сосредоточиться так и не смог. Загнув угол листа, он положил книгу на столик. Жена спала. В прежние времена, стараясь понять, где стреляют и из-за чего, они, бывало, не спали всю ночь до самого рассвета. Несколько раз стук солдатских ботинок и лязганье оружия раздавались у самой двери их дома; они сидели на кровати и ждали свинцового шквала, который, обрушившись, разнесет их дверь в щепы. Много ночей, испытав на собственной шкуре все виды страха, они провели без сна на подушках, набитых листовками. Однажды ранним утром они уловили у дверей едва слышные шорохи, — кто-то готовился взломать дверь, но потом раздался усталый голос алькальда: «Не стоит. Этот ни во что уже не вмешивается». Доктор Хиральдо потушил лампу и попытался уснуть.

После девяти вечера начался моросящий дождь. Поставленные при входе на пристань парикмахер и еще один призывник оставили свой пост и укрылись под козырьком лавки сеньора Бенхамина. Парикмахер закурил сигарету и при свете спички осмотрел винтовку. Она была совершенно новая.

— Made in USA, — прочитал он.

Отыскивая клеймо на своем карабине, его напарник сжег несколько спичек, но так и не смог его найти. Крупная капля, сорвавшаяся с козырька крыши, с глухим стуком расплющилась о приклад оружия.

— Ну не скотство ли все это? — пробормотал он, вытирая приклад рукавом. — Торчать здесь с этими винтовками, мокнуть под дождем.

Из темного, с потушенными окнами городка не доносилось ни звука; раздавалась лишь четкая дробь капающей с крыши воды.

— Нас девятеро, — сказал парикмахер. — А их — семеро, считая и алькальда, и трое из них сейчас в казарме.

— Я тоже думаю об этом же самом, — ответил его напарник.

Яркий луч фонарика осветил парикмахера и его товарища: они сидели у стены на корточках, стараясь защитить оружие от капель, что звонкой дробью отскакивали от их ботинок. Алькальда они узнали сразу же, как только он потушил фонарик и подошел к ним под навес. На нем был полевой плащ, а за спиной на ремне — ручной пулемет. С ним был еще один полицейский. Посмотрев на часы — алькальд их носил на правой руке, — он приказал полицейскому:

— Идите в казарму и выясните, почему не несут еду.

Таким же решительным тоном он, вероятно, отдал бы и приказ стрелять. Полицейский исчез за завесой дождя. А алькальд присел рядом с призывниками.

— Есть что-нибудь новенькое? — спросил он.

— Ничего, — ответил парикмахер.

Его напарник, прежде чем закурить, предложил сигарету алькальду, но тот отказался.

— И долго вы нас будете мурыжить, лейтенант?

— Не знаю, — ответил алькальд. — Сегодня — до окончания комендантского часа. А завтра посмотрим.

— До пяти утра! — воскликнул парикмахер.

— Ничего себе заявки, — сказал его напарник. — Я с четырех утра на ногах.

Сквозь завесу дождя до них долетел шум собачьей драки. Алькальд подождал, пока не стихнет визг и возня, и, только когда послышался лишь одинокий лай, повернулся к призывнику и мрачно сказал:

— Вы меня учить будете?! Я уже полжизни тяну эту лямку. И сам сейчас валюсь с ног от усталости.

— И ради чего? — сказал парикмахер. — Ведь все это — как рыбке зонтик. Рассчитано прямо на дамочек каких-то.

— Я начинаю все больше и больше склоняться к такому же мнению, — вздохнул алькальд.

Из казармы прибыл полицейский и сообщил, что еду не несут потому, что ждут, когда кончится дождь. Затем сказал алькальду: в казарме его ждет женщина, задержанная без пропуска.

Это была Кассандра; она спала в небольшой комнатушке, освещаемой лишь слабой балконной лампочкой, в раскладном кресле, укрытая клеенчатым плащом. Алькальд схватил ее двумя пальцами за нос. Женщина жалобно застонала и, отчаянно дернувшись, открыла глаза.

— О, мне приснилось что-то, — сказала она.

Алькальд зажег в комнате свет. Прикрыв глаза руками, женщина изогнулась, словно ей причиняли боль, и, когда его взгляд скользнул по ее серебристым ногтям и бритым подмышкам, у алькальда екнуло сердце.

— Ну и нахал же ты, — сказала она. — Я здесь с одиннадцати.

— Я думал, что ты придешь прямо ко мне домой, — попытался оправдаться алькальд.

— У меня не было пропуска.

Две ночи тому назад волосы у нее были медного цвета, а сейчас — серебристо-серого.

— Я об этом и не подумал, — улыбнулся алькальд и, повесив плащ, уселся в кресло рядом с ней. — Надеюсь, они не решили, что это ты клеишь анонимки.

К женщине возвратилась ее непринужденная манера поведения.

— А жаль, — сострила она. — Жуть как люблю острые ощущения.

Вдруг алькальд как-то сжался, словно он заблудился в этой комнате; на его лице появилась какая-то беззащитность, и, похрустывая суставами пальцев, он пробормотал:

— Мне нужно, чтобы ты мне оказала одну услугу.

Она изучающе взглянула на алькальда.

— Только пусть это останется между нами, — продолжал тот, — я хочу, чтобы ты погадала на картах, кто занимается этой мерзостью.

Она отвернулась.

— Понятно, — сказала она после короткого молчания.

Алькальд попытался ее вдохновить:

— Ведь прежде всего я стараюсь ради вас.

Она кивнула.

— Но я уже гадала, — сказала она.

Алькальд не мог сдержать своего нетерпения.

— Уж очень все странно выпадает, — продолжила Кассандра, расчетливо разыгрывая мелодраму. — Карты столь очевидно показывают, что когда я увидела — вся обмерла от страха.

Даже дыхание ее стало притворно взволнованным.

— Кто же это?

— Все — и никто.

VIII

В воскресенье сыновья вдовы Асис приехали на мессу. Кроме Роберто, их было семеро. Все они словно были отлиты в одной форме — крупные, неповоротливые, и было что-то воловье в их стремлении к тяжелой работе. Мать для них являлась непререкаемым авторитетом: ее слушались и слепо ей повиновались во всем. Из братьев только младший — Роберто Асис — был женат, и лишь нос с горбинкой выдавал его родство с братьями. Слабый здоровьем, с мягкими светскими манерами, он был словно утешением для матери, так и не родившей ни одной дочери.

Вдова ходила по кухне, где семеро Асисов сгружали привезенное, среди связанных кудахтающих кур, гор овощей, головок сыров, темных плоских хлебов и засоленных окороков, давала указания служанкам. Когда на кухне все убрали по местам, она велела выбрать самое лучшее для падре Анхеля.

Священник брился. Время от времени высовывал в окно руку и смачивал подбородок дождевой водой. Падре уже заканчивал бритье, когда две босоногие девочки, не стучась, толкнули дверь и вывалили перед ним груду ананасов, янтарные гроздья бананов, несколько хлебов, сыр и корзину с овощами и свежими яйцами.

Падре Анхель весело подмигнул девочкам.

— Ну прямо скатерть-самобранка, — сказал он.

Девочка помладше, вытаращив глаза, показала на него пальцем:

— Падре тоже бреются!

Другая девочка потащила ее к двери.

— А ты что думала? — с улыбкой спросил священник, а затем серьезно добавил: — Мы тоже люди.

Потом, глянув на лежащую на полу снедь, подумал: только дом Асисов способен на такую щедрость.

— Передайте Асисам, — громко, почти прокричав, сказал падре, — Бог да воздаст им здоровьем.

За сорок лет падре Анхель так и не научился справляться с волнением, охватывавшим его всегда перед торжественными службами. Не выбрившись как следует, он убрал бритвенные принадлежности. Потом собрал принесенные съестные припасы и сложил их под полками, где стояла глиняная посуда; вытирая руки о сутану, вошел в ризницу.