Горец II - Кристофер Макнамара

Вынул он боевой нож, торчавший за отворотом чулка с наружной стороны ноги, — и блеснул при свете молодой луны топаз, вправленный в рукоять.

Обеими руками поднял Эйн Гусс свой нож над головой. А потом вновь воткнул его за правый чулок, уже с внутренней стороны мускулистой икры.

Сделав так — приказал подать себе боевой рог. И подали ему тот рог, доверху наполненный прозрачной жидкостью.

(Не «вода жизни» это была, а чистая ключевая вода. Но ведали о том лишь ближайшие родичи тана. Потому что уже четыре с лишним дюжины зим видел тан, и хотя мог он еще рубиться наравне с молодыми воинами — но пить наравне с ними было ему не по силам.)

Зажав пальцем отверстие в узком конце рога, осушил его Эйн Гусс. Потом отнял он палец — и остаток виски (во всяком случае так думали остальные воины), пролился на клановую юбку — килт.

И берет с орлиным пером он тоже смочил, пролив прозрачное на серебристо-зеленую клетку.

Омочив же — вновь покрыл им свои уже редеющие волосы, рыжие с сединой.

Молчали воины. Лишь слышно было, как поет вдалеке ветер, задевая гребни холмов.

А потом каждый из клана Лаудов извлек свой нож, что торчал с внешней стороны ноги.

Не было на рукояти этих ножей драгоценного камня: это — привилегия тана-предводителя. Лишь цветок чертополоха был выгравирован на ней — символ стойкости.

Стойкость же — не привилегия, а долг. Долг каждого…

И вновь воткнул каждый Мак-Лауд нож за правый чулок, но уже с внутренней стороны.

Что означало войну.

И снова неумеренно пили, хвастались, обещая заткнуть всех врагов за отворот чулка, подобно боевому ножу.

И лился, сопровождая хайлендские песни, заунывный плач волынок.

Но медные рога молчали — им дозволено трубить только в час сражения…

А утром был бой. И запели рога, украшенные кольцами чеканки.

И топот несущейся конницы… Пар от дыхания…

Скрежет клеймор, посвист стрел, треск Запретных жезлов…

Нет, это из другой битвы… Не было под Глен-Финен такого оружия — лишь десяток-другой мушкетов, привезенных с юга, из ненавистной Британии… Это оружие тоже считалось почти запретным — на мушкетеров косились, презрительно зовя их «сассэнах», то есть «англичане». Вот почему они, один раз разрядив свои громобои, взялись за мечи и луки.

Автоматы — из другой битвы… Впрочем, все битвы одинаковые…

— Убей его, убей! — ревела пустошь Глен-Финен.

— Убей его, убей! — ревел зал во время поединка Гориллы с Красавчиком.

(Снова другая битва… Другая — та же самая…)

И убивали.

И возник перед ним Черный Воин — в наборной броне, в шлеме с опущенным на лицо клыкастым забралом.

Направляемый нечеловеческим умением, блеснул под утренним солнцем эспадон, легко отбивая меч в человеческой руке…

И с той же легкостью — одним тычком — пробил он кожаный колет, рубаху и живое мясо, на восемь дюймов войдя в живот под ребрами.

А потом была боль. Медленное, жестокое умирание. Он лежал на смертном ложе, и кто-то не то плакал над ним, не то молился, не то читал заклинания…

Заботливые женские руки прикладывали к его горящему лбу пропитанные уксусом тряпочки, чтобы унять жар. И те же руки колдовали над его пронзенным телом — едко пахнущая мазь из целебных трав слоями ложилась на рану.

Но — только прикусил губу тан Эйн Гусс, обходивший в тот вечер все дома, в которые пришло горе. Прикусил и тут же вышел за порог.

Ведомы ему были раны, от которых выздоравливают, и раны, от которых умирают. Эта была — не из числа первых…

Он тогда все-таки выжил. Как, почему — суждено ему было узнать много позже.

И это было начало его долгого, очень долгого пути…

Значит, не весь путь это был — а лишь его малый отрезок. Теперь он пройден, этот отрезок. И начат другой.

Сколько их еще впереди, таких отрезков, положен ли им предел?

А если нет — значит, и для тех сил, с которыми он борется, тоже предел не обозначен? И каждая победа — лишь временная?

Но каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной…

Вот такие мысли навеяло исчезновение старого шрама на животе.

Следа от первой раны…

29

Элен Мак-Лауд сидела у смертного ложа. Впрочем, что скажет фамилия: ведь в Глен-Финен сроду не жил никто, кроме Мак-Лаудов…

У смертного ложа сидела прекрасная Элен. Элен Лебединая Шея — так звали ее в деревушке.

Любимая, не успевшая стать возлюбленной… Остальные женщины уже забылись коротким тяжелым сном. Их можно понять: они обхаживали множество пострадавших. И завтра им снова предстоит мыть, стирать, менять повязки на ранах…

Да ведь и детей, кроме них, не накормит никто. И скот на пастбище — никто не выгонит! А здесь… Жаль парнишку. Очень жаль. Но они и днем уже сделали все, что нужно — и их ночное бдение ничего к этому не прибавит.

Сперва Элен плакала. Потом молилась. А потом поняла, что молитвой Конана не вернуть.

(Что-то странное, зловещее было в обстоятельствах его ранения. Настолько странное, что она лишь несколько намеков смогла уловить, вскользь оброненных в разговоре…

Будто бы тот, кто ранил его, — не из мира живых выходец… Будто бы без ошибки он разглядел юношу еще издали — и пошел к нему сквозь круговерть схватки. Шел неотвратимо, словно притягиваемый магнитным камнем, — и сразу стало ясно, что не миновать им друг друга…

Будто бы, — во всяком случае, так говорили, — лютый страх охватывал каждого, заглянувшего в глаза под медвежьим черепом забрала.

И никто не решился преградить ему путь…)

Многое, наверное, мог рассказать долговязый Тугл — тот, кто спас Конана от смерти, но не смог уберечь от смертельной раны.

Но Тугл молчит… Хмурится, смотрит волком, избегает разговоров.

Не иначе тоже пришлось ему в свалке ближнего боя заглянуть в черноту, зияющую в пасти разъяренного стального медведя…

Небо, земля, огонь и вода.

Ранен ты будешь в бою — не беда!

Рана исчезнет, смешается кровь,

Все, что разъято, срастается вновь!

Нет, это еще не те слова. То есть те, но их одних недостаточно. Как там говорила старая Гулли, которую соседи называли Гулли-ведьма?

«Черную магию белой не победить» — вот, что она говорила…

Два года назад, когда случился падеж скота, Гулли вывели за околицу и всем миром забили камнями. Девочка Элен кидала камни вместе со всеми. И мальчик Конан — тоже кидал…

(Они еще не выделяли друг друга из толпы подростков, еще не открыли для себя любовь.)

Так и не стало в Глен-Финен настоящих колдуний. Об этом вспоминали скорее со вздохом, чем с облегчением. Иной раз трудно без них обойтись…

Падеж скота, кстати, тогда не остановился. Он лишил деревню такой части четвероногого имущества, что Мак-Лауды сочли для себя самым лучшим выходом угнать стадо у соседнего клана — Кабиргеймов из Мэйтленда.

И — закрутилось колесо…

Вчерашняя битва, по правде сказать, тоже была дальним отголоском того набега…

«Цепь наших поступков не только объединяет все сущее под небесами, но и сковывает его по рукам и ногам, как цепь от кандалов — галерника» — так говорила при жизни ведьма Гулли.

А еще так она говорила:

Чтобы волки серые

Не терзали по смерти

Плоть твою и кость твою -

Я помогу тебе!

Пела Элен Лебединая Шея заклинание, услышанное ею от колдуньи, и с каждым словом ей становилось все легче.

Как хорошо, что удосужилась она тогда запомнить:

Прочь, стрела эльфийская,

Гибель приносящая…

Да, конечно, этот Черный Воитель (или как там его называли?), ранивший Конана, не был человеком.

Был он из Сумеречного Народа — того, что скачет по холмам в ночи и играет на вересковых свирелях. Эльфы, гномы, феи…

Кем же еще ему быть?! Ведь нет иных племен, кроме людей и Порождений Сумерек. Иногда они даже бывают добры и мудры — но лучше не встречаться с ними смертному… Ну, ничего!

Ничего — против этого заклинания не устоит ни одно сумеречное ведовство! Оно — заклинание — тоже ведь из черной магии взято!

Будь ты ранен феями,

Будь ты ранен эльфами,

Будь ты ранен ведьмами -

Я помогу тебе…

И вдруг словно холодный смешок раздался над ухом Элен. И чужой голос заговорил с ней иными словами, в ином ритме, разрывая ткань заклинания, как рвет меч человеческое тело:

Народ издревле

по-всякому звал нас,

Но кем мы зачаты,

и чьи же мы чада,

Кто был нашим предком

из темных духов,

Как с ними бороться,

с созданиями Ночи,

И где их жилище -

не ведомо смертным…

Вот с кем, значит, столкнулась она… Вот кого попыталась остановить заклятьем!

Не Порождения Сумерек…

Порождения Ночи!

Если бы не этот холодный голос, напевший Элен неведомые строки…

Если…

Но не вышло. И не только у Элен — у многих возникла уверенность, что некая злая сила, засевшая в мертвом теле, только и ждала своего часа.