Шёлковый шнурок - Владимир Малик

— Глянь, каким гоголем держится, — прошептал он, имея в виду коронного гетмана. — Ещё, верно, и в мыслях не допускает, что письма посланника и главного казначея в руках короля!

— Холера ясная, представляю, как он запоёт, когда узнает об этом! — откликнулся Спыхальский. — Вот будет катавасия, когда пан круль вытащит эти письма и сунет им под самый нос! А?

— Тс-с-с! — зашипел Арсен, заметив, что на них начали оглядываться. — Кажется, пан круль собирается говорить.

Действительно, маршалок сейма объявил, что перед послами выступит король.

В полной тишине Собеский взошёл на трибуну. Быстрым взглядом окинул пёстро разодетых шляхтичей, открыл сафьяновую папку.

— Панове послы, на сейме существуют два мнения относительно нашего вступления в войну против Турции. Вам предстоит сейчас решить, должна ли Речь Посполита принять участие в Священной лиге и совместно с Австрией, Венецией и немецкими княжествами разгромить нашего извечного врага — султанскую Порту или же, наоборот, отказаться от участия в общей борьбе и ждать, пока турки перебьют нас поодиночке. Но прежде чем вы подадите голоса, я хочу ознакомить вас с любопытными письмами, которые имеют прямое отношение как к обсуждаемому сейчас делу, так и к отдельным лицам, находящимся среди вас. — Король выдержал паузу и посмотрел на передние ряды, где сидели заговорщики. От него не укрылось беспокойство, мелькнувшее в глазах Морштына. Голос Собеского загремел: — Это, панове, письма великого подскарбия сенатора Морштына в Париж, к секретарю министерства Кольеру. В них он прямо говорит, что постоянно доносит французскому посланнику при нашем дворе де Бетюну о ходе переговоров между Речью Посполитой и Австрией, а также обо всем, что происходит в Польше. Есть также сопроводительное письмо пана де Бетюна, в котором он сообщает своему правительству о том, что ему удалось подкупить некоторых послов сейма и что, имея достаточно денег, он мог бы на этом пути достичь гораздо большего успеха…

По залу прокатился грозный гул возмущения. Послышались возгласы:

— Позор! Позор!

Морштын подскочил с места, лицо его налилось кровью.

— Неправда! Я не писал таких писем!

Яблоновский пылающим взглядом синих, сейчас потемневших глаз молча испепелял короля. Постепенно лицо его покрыла смертельная бледность.

Собеский же, услышав возглас Морштьша, тоже покраснел от захлестнувшего его гнева, но сдержал себя.

— Вот рука пана Морштына. Он пишет: «В кабинете большинство за вступление в лигу, но мы разобьём их на сейме!» Теперь становится понятно, почему так горячо выступал пан Морштын за союз с королём Людовиком и против договора с Австрией. Ненавидя меня, он долгое время на сеймиках лестью, хитростью, обманом вербовал себе союзников и перетянул на свою сторону братьев Сапег, коронного гетмана Яблоновского и ещё кое-кого. Говорят, что великий подскарбий обещал при помощи французского двора возвести на польский престол вместо меня Станислава Яблоновского…

Зал загудел, как растревоженный улей.

— Позор! Позор! — вновь раздались крики.

Яблоновский совсем растерялся, в волнении до крови кусая губы.

Король подождал, пока наступит тишина.

— Не знаю, что и думать про эти письма, — в раздумье произнёс он, будто и впрямь колебался, какое решение принять. — Понятно, что Морштын и ему подобные дали себя подкупить. Но я не понимаю, как Сапеги, эти патриоты Речи Посполитой, продали свою верность в такой тревожный момент для отчизны… в такое тяжёлое время.

Братья Сапеги разом вскочили. Старший воскликнул:

— Пане круль, Панове послы! Сапеги — рыцари чести! Мы могли ошибиться, но продаться — никогда! Слово чести!

— Я верю вам, потому что давно знаю вас как истинных рыцарей, — тут же ответил Собеский, радуясь тому, что удачным ходом удалось сразу отколоть от заговорщиков таких влиятельных магнатов, как Сапеги. — Ошибка в вину никому не ставится…

Сапеги сели. Зал глухо рокотал.

Собеский снова выждал, когда восстановится тишина и улягутся страсти. Потом, глядя на коронного гетмана, повёл речь дальше.

— Также мало я верю в то, что Яблоновский помышлял о короне, изменял своему королю и отчизне… Я давно знаю пана Станислава как опору нашего трона и Речи Посполитой и не могу поверить в лживые слова де Бетюна, что пан Станислав дал согласие на это, а также в то, что ему удалось подкупить некоторых послов сейма. Оскорбляет нас де Бетюн, изображая нашу нацию продажной, без верности и чести. Нет, панове, кто бы что ни говорил, мы не такие!

Гром одобрительных возгласов и рукоплесканий всколыхнул зал. Первым вскочил с места и хлопал громче всех коронный гетман Станислав Яблоновский. На его бледном лице начал появляться слабый румянец. Он понял, что спасён от бесчестья и кары и что спасает его своим великодушием не кто иной, как сам король.

— Слава крулю Яну Собескому! Виват! — взревели горластые братья Сапеги.

— Виват! Виват! Нех жие!

— Виват! Нех жие!

Собеский поднял руку. Продолжил:

— Как известно, турки готовятся к войне. Более того, верные люди сообщили, что султан уже выступил с большим войском в поход на Австрию и находится по дороге на Белград. Вот я и спрашиваю вас: если падёт Вена, то какая держава спасёт Варшаву? Помогая Австрии, мы поможем себе! Защищая Вену, наши жолнеры будут защищать свою отчизну!

Зал ответил сочувственным гомоном. Все понимали справедливость слов короля, и опровергнуть их никто уже не мог.

И только Арсен, стоя со скрещёнными на груди руками и глядя на растревоженный зал, на счастливого, возбужденного победой Яна Собеского, с горечью думал: «Но почему же, пан король, ты не говорил этих слов, когда в Варшаву приезжали послы московского царя, чтобы заключить соглашение о совместной борьбе с турками? Почему противился такому соглашению? Иль не хватило тогда тебе разума, предусмотрительности и смелости, вопреки Ватикану, пойти на союз с Россией?.. Будь тогда такое соглашение — не посмели бы Ибрагим-паша и Кара-Мустафа бросить свои орды под самый Чигирин, не смогли бы дойти до самого Днепра, не лежала бы в руинах половина украинских земель, не сложили б головы тысячи и тысячи русских стрельцов и украинских казаков… Много лет подряд мы одни противостояли нашествию и, хотя с большими утратами и трудностями, выстояли! А как не хватало нам тридцати или двадцати тысяч польских жолнеров, чтобы окончательно разгромить врага. Чтобы на долгие годы, а то и навсегда отбить у султана охоту зариться на чужую землю. И возможно, теперь не нависла бы смертельная опасность над Веной и Варшавой!..»

Думая так, Арсен молча смотрел на вельможное панство, которое перед лицом грозной опасности, казалось, начало забывать свои ссоры и разброд, на короля, которому никак не удавалось призвать сейм к тишине, на сникшую фигуру сенатора Морштына.